рисковать сам, один.
простенку и легко спрыгнул вниз, на дрезину.
знаю!
пола дрезины Т-образным столбиком, от греха подальше.
Чутье снова и снова выводило его к этой точке, а ты снова и снова увлекал
его дальше, будто на веревочке - в конце концов, у него нет друзей, кроме
тебя".
от него требуется только одно - бросить старое, все переиграть, взять
мальчика с собой и сделать его центром новой силы. Не обязательно так
унизительно рыть носом землю, чтобы добраться до Башни. Пусть это случится
спустя годы, когда мальчик подрастет и оба они смогут отбросить человека в
черном в сторону, будто дешевую заводную игрушку.
обоих гибель - гибель или нечто худшее: погребение с живыми мертвецами за
спиной. Медленную утрату всех способностей. При том, что отцовские
револьверы, возможно, намного переживут их обоих, сохраняемые в
отвратительном величии как тотемы, подобно памятной ему бензоколонке.
пирса.
пирс к тому месту, где дрезина должна была выехать навстречу лежащему
впереди мраку. Стрелку внезапно захотелось прибавить ходу, бросить
мальчишку - пусть одного, но хотя бы с неопределенностью в перспективе.
прижался к стрелку, сердце под тонкой рубашкой трепетало, выбивая
монотонную дробь. Словно билось сердце цыпленка.
даже сны. Больше из каприза, чем по каким-либо иным причинам, стрелок
разрешил мальчику стать к рукояти, а сам тем временем выпустил в темноту
несколько стрел, привязанных длинными тонкими белыми нитями.
сохранился, и натяжение, и прицельность были ужасны, и стрелок понимал:
тут мало что исправишь. Усталой древесине не помогла бы даже перетяжка
тетивы. Стрелы не желали улетать далеко, однако последняя выпущенная им во
тьму возвратилась мокрой и скользкой. Когда мальчик спросил, далеко ли она
залетела, Роланд только пожал плечами, но про себя подумал, что пущенная
из прогнившего лука стрела вряд ли могла преодолеть больше ста ярдов - да
и то было бы большой удачей.
бодрствования призрачное сияние вновь стало разгораться. Дрезина въехала в
длинный тоннель из таинственно фосфоресцирующего камня; сырые стены
поблескивали и мерцали, вспыхивая тысячами мельчайших звездочек. Стрелку и
мальчику все виделось в этакой зловещей сюрреалистичности комнаты ужасов.
их скале. Увеличенный таким природным усилителем, звук этот все же
оставался странно неизменным, даже когда дрезина приблизилась к
железнодорожному разъезду - стрелок был уверен, что впереди разъезд,
поскольку стены тоннеля расступались, а просвет расширялся. Угол подъема
стал более явным.
казались привязанными на ниточки продолговатыми баллонами с болотным
газом, какие иногда потехи ради продавали на ярмарке в Иосифов день,
мальчику - бесконечным серпантином неоновых трубок. Но в их отблесках и
тот, и другой видели: скала, так долго обступавшая их со всех сторон,
впереди заканчивается парой полуостровов с неровными краями. Выступы были
нацелены вперед, в окутанную мраком бездну - пропасть, по дну которой
бежала река.
поддерживаемый древней как мир эстакадой. А там, в невероятном далеке,
виднелась крохотная, с булавочный укол, светящаяся точка - не
фосфоресценция, не флюоресценция, а жесткий, подлинный свет дня. Точка
была крохотной, словно прокол, оставленный иглой в темной ткани, и все же
отягощенной пугающим смыслом.
Пожалуйста.
и остановиться. Шум реки, превратившийся в мерный гулкий рев, слышался
впереди, внизу. Неестественное свечение мокрого камня внезапно сделалось
отвратительным, ненавистным. Роланд в первый раз ощутил касание руки
клаустрофобии и острое, почти непреодолимое желание выбраться отсюда,
вырваться на свободу с этих похорон заживо.
поехали на дрезине над... этим... и упали?
провала. Камень у них под ногами все поднимался и поднимался, а потом
настил вдруг ушел из-под полотна, наклонно оборвался, и рельсы протянулись
над темной пустотой.
разглядеть сложную, почти невероятную паутину стальных перекладин, стоек и
подпорок, которые уходили вниз, на рев реки, и там исчезали. Все это
поддерживало изящную арку рельсов, которая пролегла через бездну.
губительный тандем. Сколько опорных стоек осталось? Немного? Раз-два, и
обчелся? Ни одной? Он вдруг опять увидел лицо мумии и то, как с виду
крепкая плоть без усилий раскрошилась, рассыпалась в прах от простого
прикосновения пальца.
тот, хладнокровно ступив на рельсы раньше стрелка, уверенно и спокойно
зашагал по приваренным к ним стальным перекладинам. Стрелок шел следом,
готовый подхватить Джейка, если тот оступится.
Эстакада прогнила - прогнила очень сильно. Мелко дрожа, покачиваясь на
невидимых тросах-оттяжках, она гитарной струной гудела под ногами в унисон
стремительному движению реки далеко внизу. "Мы акробаты, - подумал он. -
Смотри, мама, никакой сетки нет. Я лечу". Один раз Роланд опустился на
колени и обследовал шпалы, по которым они шагали. Поперечины были изрыты
ржавчиной, покрывавшей их твердой запекшейся коркой (причину он осязал:
лица коснулся свежий воздух, друг порчи и разложения - теперь поверхность
была очень близко). Сильный удар кулака заставил металл отозваться мелкой
тошнотворной дрожью. Один раз стрелок расслышал под ногами
предостерегающий стонущий скрип и почувствовал, как сталь проседает,
готовая провалиться - но он уже прошел вперед.
находился в безопасности... разве что состояние дороги постепенно начало
бы ухудшаться.
простенок слева от них выдавался за край обрыва футов, возможно, на
двадцать. Дальше, чем правый, но и он остался позади, и путники остались
над пропастью одни.
неизменной (возможно, она отдалялась от них с той же скоростью, с какой
они к ней приближались - это было бы поистине великолепным образчиком
волшебства), однако мало-помалу стрелок понял, что она ширится,
обозначаясь более четко. Они все еще находились ниже этой точки, но рельсы
по-прежнему продолжали подъем.
ветряка, медленно описывали широкие круги. Казалось, прошло очень много
времени прежде, чем он перестал балансировать на краю, угрожая падением, и
снова шагнул вперед.
проговорил он. - Перешагните.
почти совершенно провалилась и лениво свисала вниз, легко раскачиваясь на
разъединяющейся заклепке, словно ставень на заколдованном окне.
казался куда более долгим, чем в действительности; самый воздух словно бы
сгустился и стал похожим на тянучку. Стрелку чудилось, что он не идет, а
скорее плывет. Его разум опять и опять пытался приняться за вдумчивое,
находящееся за гранью здравого рассудка рассмотрение устрашающего
пространства, разделявшего эстакаду и реку под ней. Мозг Роланда во всех