голос. - Что в действительности в КПР командуют такие, как Сабул, причем
командуют из года в год.
же ты не заявил об этом публично? Почему ты не созвал в своем Синдикате
Критическое Заседание, если у тебя имелись факты? Если твои идеи не
выдерживают публичного обсуждения, то я не желаю шептаться о них по ночам.
Высунь ты раз в жизни голову из своей собственной паршивой чистой совести
и оглянись вокруг! Я пришел к тебе и шепчусь, потому что знаю, что могу
тебе доверять, черт бы тебя побрал! С кем я еще могу разговаривать? Что я,
хочу кончить, как Тирин, что ли?
показал ему на стенку, чтобы он был потише.
их руками. Теперь он говорил тихо, неохотно.
Она была смешная... чудная... ну, ты же знаешь его манеру. - Бедап
взъерошил рукой свои жесткие рыжеватые волосы, так что косичка расплелась.
- Дураку она могла бы показаться анти-одонианской. А дураков много.
Поднялся шухер. Ему объявили порицание. Публичное порицание. Я раньше
никогда этого не видел. Все приходят на собрание твоего синдиката и тебя
отчитывают. Раньше это делали, чтобы осадить бригадира или администратора,
если он слишком раскомандуется. А теперь это делается только для того,
чтобы запретить человеку мыслить самостоятельно. Ох, и мерзко же это было.
Тирин не выдержал. По-моему, у него от этого действительно крыша малость
поехала. После этого он стал считать, что все - против него. Он стал
слишком много разговаривать, и все с горечью. Не безрассудно, но всегда с
горечью, всегда критически. И притом с кем угодно. Ну, вот, окончил он
Институт, получил квалификацию преподавателя и попросил назначение. И
получил. В дорожно-ремонтную бригаду на Южный Склон. Он это назначение
опротестовал, как ошибочное, но РРСовские компьютеры повторно выдали то же
самое. Так что он поехал.
работал, - перебил Шевек. - С десятилетнего возраста. Он всегда исхитрялся
получать какую-нибудь канцелярскую работу. РРС поступило по
справедливости.
и каждый раз оказывалось, что его опять перевели. Каждый раз на физическую
работу, в маленькие отдаленные общины. Потом он написал, что бросает
работу по назначению и возвращается на Северный Склон, чтобы повидаться со
мной. Но так и не приехал. И писать перестал. В конце концов я его
разыскал через Аббенайскую Картотеку Рабочей Силы. Мне прислали копию его
карточки и последняя запись в ней была просто: "Терапия. Остров Сегвина".
Терапия! Он что, убил кого-нибудь? Изнасиловал? А за что, кроме этого,
отправляют в Приют?
направили.
Бедап. - Не просился он туда! Они его сначала с ума свели, а потом туда
отправили. Я про Тирина говорю, про Тирина, ты его вообще-то помнишь или
нет?
что ли? Это - убежище. Если там есть убийцы и люди, постоянно бросающие
работу, то потому, что они сами туда попросились, там на них ничто не
давит, и возмездие им там не грозит. Но кто эти люди, о которых ты все
время говоришь: "они"? "Они" его свели с ума, и так далее. Ты хочешь
сказать, что вся наша социальная система плоха, что, в сущности, "они" -
преследователи Тирина, твои враги - что "они" - это мы, наш социальный
организм?
работы, то мне с тобой, пожалуй, больше не о чем говорить, - ответил
Бедап, скорчившийся на стуле. В его голосе слышалась такая неприкрытая и
простая печаль, что праведный гнев Шевека мгновенно прошел.
ноги и встал.
было, а теплое одеяло было только одно, то Шевек, не утруждая себя
поисками других слов, назвал эту идею дурацкой. Оба они были мрачны и
раздражены; злы, как будто дрались, но не всю злость рассеяли этой дракой.
Шевек раскатал матрац, и они легли. Когда лампу выключили, в комнату вошел
серебристый мрак, полутьма городской ночи, когда на земле лежит снег, и
свет слабо отражается от земли вверх. Было холодно. Каждый из двоих с
радостью ощущал тепло тела соседа.
не прошло и двух минут, как заснул. Бедап пытался бороться со сном, но все
глубже проваливался в тепло, в беззащитность, в доверчивость сна и уснул.
Ночью один из них громко вскрикнул во сне. Второй сонно положил на него
руку, бормоча что-то успокоительное, и слепая теплая тяжесть его
прикосновения пересилила всякий страх.
на время стать партнерами, как раньше, когда они были подростками.
Обсудить это было необходимо, так как Шевек был определенно
гетеросексуален, а Бедап - определенно гомосексуален; удовольствие от
этого получил бы главным образом Бедап. Однако, Шевек совершенно не
возражал против того, чтобы возобновить старую дружбу; и когда он понял,
что для Бедапа очень много значит его сексуальный компонент, что в нем
состоит для Бедапа истинный смысл дружбы, он взял инициативу на себя и с
изрядной чуткостью и настойчивостью добился, чтобы Бедап опять провел с
ним ночь. Они заняли свободную отдельную комнату в одном из бараков в
центре города, и оба прожили там около декады; потом они снова
разделились, Бедап отправился в свое общежитие, а Шевек - в 46-ю комнату.
Ни у того, ни у другого сексуальное желание не было настолько сильным,
чтобы эти отношения затянулись. Они просто подтвердили прежнее доверие
друг к другу.
ежедневно, порой не мог понять, что именно ему нравится в друге, почему он
доверяет ему. Теперешние взгляды Бедапа он находил отвратительными, а его
упорное стремление обсуждать их - утомительным. Почти каждый раз, как они
встречались, они начинали яростно спорить. Они довольно сильно обижали
друг друга. Расставаясь с Бедапом, Шевек часто обвинял себя в том, что
просто цепляется за дружбу, которую уже перерос, и сердито клялся себе
больше не видеться с Бедапом.
мальчик. Да, Бедап мог быть упрямым, нелепым, догматичным, ниспровергать
основы; но он достиг такой свободы мышления, какой так страстно жаждал
Шевек, хотя ее выражение было ему отвратительно. Бедап изменил жизнь
Шевека, и Шевек понимал это, понимал, что теперь он наконец стал двигаться
вперед, и что это сделал возможным именно Бедап. На каждом шагу этого пути
он воевал с Бедапом, но продолжал приходить, чтобы спорить, чтобы
причинять боль, и чтобы ему самому причиняли боль, чтобы за гневом,
отрицанием и неприятием находить то, чего искал. Он не знал, чего ищет. Но
знал, где искать.
предыдущие годы. Работа у него по-прежнему не ладилась: в сущности, он
вообще забросил темпоральную физику и вернулся к скромной лабораторной
работе, ставил в радиационной лаборатории разные опыты, в которых ему
помогал умелый, молчаливый лаборант, изучая субатомные скорости. Это была
хорошо область, и его обращение к ней его коллеги восприняли, как
признание в том, что он наконец перестал оригинальничать. Синдикат членов
Института дал ему вести курс математической физики для поступающих
студентов. Он не ощущал никакого торжества от того, что наконец получил
курс, так как этот курс ему именно дали, разрешили его вести. Ничто его не
радовало, не утешало. То, что стены его жесткого пуританского сознания
раздвинулись на такое огромное расстояние, было для него чем угодно,
только не утешением. У него было такое чувство, что он заблудился и
замерзает. Но ему было некуда пойти, негде укрыться, поэтому он уходил все
дальше на мороз, все больше сбивался с дороги.
положением дел, и некоторым из них был симпатичен этот застенчивый парень.
Он чувствовал к ним не больше близости, чем к своим институтским знакомым
- людям более обыкновенным, - но находил более интересной свойственную им
независимость ума. Они сохраняли самостоятельность сознания даже ценой
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Лукин Евгений
Свержин Владимир
Роллинс Джеймс