Чтение 34–й страницы книги ~Падение Гипериона~

Дворец Шрайка стоял километром дальше, в самой низкой части долины,
прячась за изгибом скалистой стены. Дворец был невелик, меньше Нефритовой
Гробницы, но из-за причудливой архитектуры - тщательно продуманному хаосу
изогнутых выступов и шпилей, крученых контрфорсов и пилонов - выглядел
куда массивнее.

Внутри он представлял собой одну гулкую залу с неровным полом,
состоящим из тысяч переплетенных между собой сегментов. Ламия мысленно
сравнила их с ребрами и позвонками какого-то ископаемого чудища. В
пятнадцати метрах над головой свод пересекали десятки хромовых "клинков",
которые, проходя сквозь стены и сквозь друг друга, выныривали на крыше
сооружения остроконечным гребнем. Сам свод был полупрозрачным, и казалось,
что Дворец до краев налит опалесцирующей жидкостью.

Ламия, Силен, Консул, Вайнтрауб и Дюре начали хором звать Кассада. Их
голоса, отражаясь от утыканного клинками свода, снова и снова возвращались
к ним искаженным эхом.

- Никаких следов Кассада или Хета Мастина, - сказал Консул, когда они
вышли наружу. - Возможно, так и задумано... Мы будем пропадать поодиночке,
пока не останется один из нас.

- И тогда, как гласит легенда, желание этого последнего - или
последней - исполнится? - спросила Ламия. Она сидела на каменном
фундаменте Дворца, болтая в воздухе крепкими ногами.

Поль Дюре поднял глаза к небу.

- Не могу поверить, что отец Хойт действительно пожелал купить мне
жизнь ценой собственной.

Мартин Силен, прищурившись, посмотрел на священника.

- Каким же будет ваше желание, падре?

Дюре не замедлил с ответом:

- Я хотел бы пожелать... помолиться... чтобы Господь раз и навсегда
избавил человечество от двух проклятий - войны и Шрайка.

Воцарилось молчание, нарушаемое лишь вздохами и стонами
послеполуденного ветра.

- Ну, а пока, - сказала Ламия, - мы должны раздобыть какую-нибудь
пищу. Или научиться питаться воздухом!

Дюре кивнул.

- Почему вы захватили с собой так мало?

Мартин Силен рассмеялся и напыщенно продекламировал:

Не брал он в рот ни хереса, ни джина,

Не смешивал ни разу в чаше грог;

Вкусней приправ была ему мякина;

И, презирая всей душой порок,

С гуляками якшаться он не мог,

От дев хмельных бежал он легче лани

К воды потокам: мирный ручеек

Поил его - и, воздевая длани,

Левкои поедал он в предрассветной рани.

[Д.Китс. Из стихотворения "Сей юноша,

задумчивый на вид...", написанного

16 апреля 1819 г. (Пер. С.Сухарева)]

Дюре недоуменно улыбнулся.

- Мы надеялись победить или погибнуть в первую же ночь, - пояснил
Консул. - И не рассчитывали застрять здесь надолго.

Ламия Брон встала и отряхнула брюки.

- Я пошла, - объявила она. - Попытаюсь принести провианта дней на
пять, если, конечно, там есть армейские рационы.

- Я с вами, - внезапно сказал Мартин Силен.

Воцарилось молчание. За ту неделю, что паломники провели вместе, поэт
и Ламия раз пять чуть не подрались, а однажды, она пригрозила его убить.
Ламия пристально посмотрела да Силена.

- Ладно, - согласилась она. - Только сначала зайдем в Сфинкс - за
рюкзаками и бутылками для воды.

Тени западной стены уже начали удлиняться, когда паломники двинулись
в обратный путь, к воротам долины.

Двенадцатью часами раньше винтовая лестница привела полковника
Федмана Кассада на верхний из уцелевших этажей Хрустального Монолита. Со
всех сторон бушевало пламя. В дырах, пробитых гранатами и лазером Кассада,
чернела тьма. Буря вдувала в них пыль, черно-алую, как засохшая кровь,
которая забивалась в каждую щель. Кассад снова надел шлем.

В десяти шагах от него застыла в ожидании Монета.

В силовом скафандре, надетом на голое тело, она казалась облитой
ртутью. Языки пламени отражались на груди и бедрах, плясали зайчиками во
впадинках на горле и у пупка. Шея у нее была длинная, как у птицы,
серебряное лицо сияло безупречной красотой, а в глазах трепетал,
раздвоившись, высокий призрак - Федман Кассад.

Он покинул свою десантную винтовку и щелкнул селектором, переключив
ее в мультиогневой режим. Тело полковника, защищенное силовым панцирем,
напряглось в ожидании атаки.

Монета повела рукой, и часть ртутного скафандра исчезла, открыв
голову и шею. Кассад знал наизусть каждую черточку ее лица, каждую
впадинку. Ее каштановые, коротко стриженные волосы были зачесаны налево.
Глаза все те же - изумрудные, бездонные. Маленький рот с чуть оттопыренной
нижней губой, который никак не решался раздвинуться в улыбке.
Вопросительно изогнутые брови, маленькие уши, которые он так часто
целовал, шепча ласковые слова, нежную шею, к которой приникал щекой, чтобы
услышать биение ее сердца.

Кассад прицелился.

- Кто ты? - спросила она таким знакомым ласковым и страстным голосом,
все с тем же чуть заметным акцентом.

Кассад замер, держа палец на спусковом крючке. Десятки раз они любили
друг друга, снова и снова встречаясь в его снах и в модельных сражениях -
волшебной стране их любви. Но если она действительно движется навстречу
времени...

- Я знаю, - спокойно произнесла она, словно и не замечая, что его
палец уже нажимает на спусковой крючок. - Ты тот, кого обещал мне
Повелитель Боли.

У Кассада перехватило дыхание. Сделав над собой усилие, он заговорил
хриплым, срывающимся голосом:

- Ты меня не помнишь?

- Нет. - Склонив голову набок, она лукаво посмотрела на него. - Но
Повелитель Боли обещал мне воина. Нам было суждено встретиться.

- Мы уже встречались. Очень давно, - с трудом произнес Кассад.
Винтовка автоматически наводилась налицо. Она будет менять длину волны и
частоту лазерных импульсов каждую микросекунду, пока не пробьет защиту
скафандра. Плюс к этому весь ее ассортимент: пули, электронные пучки,
гранаты, теплочувствительные дротики...

- Я не могу помнить твоего "очень давно", - сказала она. - Мы
движемся в общем потоке времени, но в противоположные стороны. Как меня
зовут в моем будущем и твоем прошлом?

- Монета, - выдохнул Кассад, приказывая закаменевшей руке нажать на
спуск.

Она с улыбкой кивнула.

- Монета. Дитя Памяти. Какая жестокая ирония!

Кассад вспомнил ее предательство в песках над мертвым Градом Поэтов.
Либо она сама превратилась тогда в Шрайка в его объятиях, либо позволила
тому занять свое место. Акт любви вмиг обернулся мерзкой и страшной
насмешкой.

Полковник Кассад нажал на спусковой крючок.

Монета прищурилась.

- Здесь это не действует. Эта вещь не работает внутри Хрустального
Монолита. Почему ты хочешь убить меня?

Кассад взревел, отшвырнул бесполезное оружие в сторону, направил
энергию в боевые перчатки и бросился вперед.

Монета не шелохнулась. Она стояла и смотрела, как он преодолевает эти
десять шагов, - набычившись, не обращая внимания на стоны силового
панциря, перестраивающего на ходу структуру своего поверхностного слоя - а
потом протянула руки ему навстречу.

Кассад с разбега врезался в Монету, сбил ее с ног, и оба покатились
по полу. Кассад тянул руки в наливающихся силой перчатках к ее горлу, но
Монета железной хваткой вцепилась в его запястья. Кассад попытался взять в
союзницы силу тяжести и у самого края площадки ему удалось подмять Монету
под себя - выпрямив руки в отвердевших перчатках, он сжал пальцы на ее
шее. При этом его левая нога свесилась с края площадки - в
шестидесятиметровую пропасть.

- Почему ты хочешь убить меня? - прошептала Монета и легко
перевернула Кассада набок, сбросив этим движением их обоих с площадки.

Вскрикнув, Кассад мотнул головой, чтобы опустить забрало. Они неслись
сквозь тьму, сплетясь телами в свирепом захвате. Руки Кассада, сжатые ее
железными пальцами, начали неметь. Казалось, время замедлило свой бег. Они
все падали, падали, и воздух мягко щекотал лицо Кассада, как медленно
натягиваемое одеяло. Метров за десять до пола время вновь побежало с
прежней скоростью. Кассад мысленно произнес кодовую фразу для превращения
панциря в жесткий кокон, и тут же последовал сокрушительный удар.

С усилием вынырнув из кровавого омута, Федман Кассад понял, что с
момента удара прошла всего секунда или две. Шатаясь, он поднялся на ноги.