Чтение 34–й страницы книги ~Джен Эйр~

- Говорят, сэр, раскаяние исцеляет.

- От них раскаяние не исцеляет. Исцелить может только второе рождение.
И я мог бы переродиться, у меня есть силы, но... но какой смысл думать об
этом, когда несешь на себе бремя проклятья? А уж если мне навсегда отказано
в счастье, я имею право искать в жизни хоть каких-нибудь радостей, и я не
упущу ни одной из них, чего бы мне это ни стоило.

- Тогда вы будете падать все ниже, сэр.

- Возможно. Но отчего же, если эти радости чисты и сладостны? И я
получу их такими же чистыми и сладостными, как дикий мед, который пчелы
собирают с вереска?

- Пчелы жалят, а дикий мед горек, сэр.

- Откуда вы знаете? Вы никогда не пробовали его. Какой у вас серьезный,
почти торжественный вид! Но вы так же мало смыслите во всем этом, как вот
эта камея (он взял с каминной полки камею), и вы не имеете никакого права
наставлять меня, ведь вы - всего-навсего молодая послушница, еще не
переступившая порога жизни и не ведающая ее тайн.

- Я только напоминаю вам ваши собственные слова, сэр. Вы сказали, что
ошибки приводят к угрызениям совести, и признали, что это отравляет жизнь.

- Но кто сейчас говорит об ошибках! Едва ли мелькнувшая у меня мысль
была ошибкой. Она скорее откровение, чем соблазн. Она очень светла, очень
целительна, я знаю. Вот она опять! Нет это не дьявол, уверяю вас, а если
дьявол, то он облекся в одежды светлого ангела. Я думаю, что должен впустить
прекрасную гостью, если она просится в мое сердце.

- Остерегайтесь, сэр, это не настоящий ангел.

- Еще раз, откуда вы знаете? На основании чего можете вы отличить
павшего серафима - ангела бездны - от вестника неба, отличить истинного
праведника от искусителя?

- Я сужу по выражению вашего лица, сэр: вы были смущены и опечалены,
когда эта мысль возвратилась к вам. Я уверена, что вы навлечете на себя
другое несчастье, если последуете ей.

- Нисколько! Она несет мне сладчайшую в мире весть, да и потом, вы же
страж моей совести! Поэтому можете не беспокоиться. Приди ко мне, прекрасная
странница.

Он сказал это, словно обращаясь к видению, представшему только перед
ним; затем, протянув руки, он прижал их к груди, словно заключая невидимое
существо в свои объятия.

- Теперь, - продолжал он, снова обращаясь ко мне, - я принял странницу
и знаю: она - переодетая богиня. Я в этом совершенно уверен. И она уже
принесла мне добро, мое сердце было подобно склепу, теперь оно будет
алтарем.

- Говоря по правде, сэр, я вас совсем не понимаю. Я не могу продолжать
этот разговор, так как он для меня слишком загадочен. Я знаю одно: вы
сказали, что у вас много недостатков и что вы скорбите о собственном
несовершенстве. Вы сказали, что нечистая совесть может стать для человека
проклятием всей его жизни. И мне кажется, если бы вы действительно захотели,
то со временем могли бы стать другим человеком, достойным собственного
уважения. Если вы с этого же дня придадите своим мыслям и поступкам большую
чистоту и благородство, через несколько лет у вас будет запас безупречных
воспоминаний, которые доставят вам радость.

- Справедливая мысль! Правильно сказано, мисс Эйр. И в данную минуту я
энергично мощу ад.

- Сэр?

- Я полон добрых намерений, и они тверже кремня. Конечно, мои
знакомства и мои интересы станут иными, чем они были до сих пор.

- Лучше?

- Да, лучше. Настолько, насколько чистое золото лучше грязи. Вы,
кажется, сомневаетесь? Но я в себе не сомневаюсь. Я знаю свою цель и свои
побуждения и в данную минуту ставлю себе закон, непреложный, как закон мидян
и персов, и утверждаю, что истина только в этих новых целях.

- Какая же это истина, сэр, если она требует для своего утверждения
нового закона?

- И все же эта истина, мисс Эйр, хотя она, бесспорно, требует нового
закона: небывалое сочетание обстоятельств требует и небывалого закона.

- Опасное утверждение, сэр; ведь ясно, что этим легко злоупотребить.

- О добродетельная мудрость! Такая опасность есть, не спорю, но я
клянусь всеми домашними богами - не злоупотреблять.

- Вы тоже человек и грешны.

- Верно; и вы тоже. Но что из этого?

- Человеческое и грешное не должно притязать на власть, которую можно
признать только за божественным и совершенным.

- Какую власть?

- Власть сказать по поводу новой, не освященной традициями линии
поведения: это правильно.

- Это правильно, вот именно; и вы это сказали.

- Пусть это будет правильно, - сказала я, вставая, ибо считала
бессмысленным продолжать спор, в котором все от первого до последнего слова
было мне непонятно. Кроме того, я чувствовала себя неспособной проникнуть в
мысли моего собеседника - по крайней мере сейчас - и испытывала ту
неуверенность, ту смутную тревогу, которой обычно сопровождается сознание
собственной недогадливости.

- Куда вы идете?

- Укладывать Адель, ей давно пора быть в постели.

- Вы боитесь меня, оттого что я, как сфинкс, говорю загадками?

- Да, ваши слова мне непонятны, сэр, я ошеломлена, но, разумеется, не
боюсь.

- Нет, вы боитесь, вы из самолюбия опасаетесь попасть в смешное
положение.

- В этом смысле - да, у меня нет ни малейшего желания говорить
глупости.

- Если бы даже вы их и сказали, то так спокойно и важно, что я принял
бы их за умные мысли. Неужели вы никогда не смеетесь, мисс Эйр? Не трудитесь
отвечать: я вижу, что вы смеетесь редко; но вы можете смеяться очень весело.
Поверьте, по природе вы вовсе не суровы, не больше, чем я порочен. Ловуд все
еще держит вас в своих тисках. Он сковывает выражение вашего лица, заглушает
ваш голос, связывает ваши движения. И вы в присутствии мужчины - брата, или
отца, или хозяина, называйте там, как хотите, - боитесь весело улыбнуться,
заговорить свободно, быстро задвигаться. Но со временем, надеюсь, вы
научитесь держаться со мной так же естественно, как я с вами, а я иначе не
могу. И тогда ваши взгляды и движения будут живее и разнообразнее, чем они
дерзают быть сейчас. По временам я вижу между тесными прутьями клетки
прелюбопытную птицу - живую, неугомонную и отважную пленницу; будь она
свободна, она бы взлетела под облака. Вы все еще намерены уйти?

- Уже пробило девять, сэр.

- Неважно, подождите минутку, Адели еще не хочется спать. Моя поза,
мисс Эйр, спиной к огню и лицом к вам, благоприятствует наблюдению. Беседуя
с вами, я по временам смотрел и на Адель (у меня есть основания считать ее
интересным объектом для наблюдения; основания, которые я, может быть - и
даже наверное, - когда-нибудь сообщу вам): десять минут тому назад она
извлекла из своей коробки розовое шелковое платьице, развернула его, и на
лице ее вспыхнул восторг; кокетство у нее в крови, оно ослепляет ее разум,
захватывает все ее существо. "Я хочу его примерить! И сию же минуту!" -
воскликнула Адель и выбежала из комнаты. Сейчас она у Софи и переодевается,
через несколько минут она вернется, и я знаю, кого увижу перед собой -
Селину Варанс в миниатюре, такой, какой она появлялась на сцене, - впрочем,
это неважно. Во всяком случае, мои нежнейшие чувства получат удар. Таково
мое предположение. Останьтесь и посмотрите, сбудется ли оно.

Вскоре мы действительно услышали в холле детские шаги Адели. Девочка
вся преобразилась, как и предсказывал ее опекун. Вместо коричневого
платьица, которое было на ней, она оказалась в розовом шелковом, очень
коротком, собранном у пояса в пышные складки. На ее головке лежал веночек из
розовых бутонов. На ногах были шелковые чулки и белые атласные туфельки.

- Est-ce que ma robe me va bien?.. - воскликнула она подбегая к нам. -
Et mes souliers? Et mes bas? Tenez, je crois que je vais danser! [Мое платье
идет мне?.. А башмачки? А чулки? Я, кажется, сейчас танцевать начну! (фр.)]

И, приподняв платьице, она затанцевала по комнате. Дойдя до мистера
Рочестера, она легко повернулась на носках и, упав перед ним на одно колено,
воскликнула:

- Monsieur, je vous remercie mille fois de votre bonte! - Затем,
поднявшись, добавила: - C'est comme cela que maman faisait, n'est-ce pas,
monsieur? [Мсье, примите тысячу благодарностей за вашу доброту! Так мама
делала, не правда ли, мсье? (фр.)]

- Вот именно, - последовал ответ, - и comme cela [таким образом (фр.)]
она выманивала английское золото из моего кармана. Я тоже был зеленым,
желторотым юнцом, мисс Эйр, - увы, совсем желторотым! - и был так же свеж и
непосредствен, как вы теперь. Моя весна прошла, но она оставила мне этот
французский цветочек, от которого в иные минуты мне очень хотелось бы
отделаться. Перестав ценить тот стебель, на котором он расцвел, убедившись,
что это такая порода, которая признает только золотое удобрение, я испытываю
лишь весьма относительную привязанность к этому цветку, особенно когда он
кажется таким искусственным, как сейчас. Я сохраняю его у себя и выращиваю
скорее во имя католического принципа, гласящего, что одно доброе дело может
искупить множество грехов - больших и малых. Когда-нибудь я объясню вам все
это. Спокойной ночи!

Глава XV

И мистер Рочестер вскоре все объяснил мне. Как-то под вечер мы с Аделью
встретили его в саду; и пока она играла в волан и забавлялась с Пилотом, он