котелок, Третьяков пристально глянул ему в лицо. Под белыми ресницами --
рыжие веселые глаза. Джедже-лашвили. А все еще видел Насруллаева, давило ему
на лоб, незримый козырек нависал над глазами, застил свет солнца. Нет, он не
контужен, но какой-то оглушенный он, никак в себя не придет: видит все,
слышит, а понимает с опозданием.
гороховый, густой и желтый. И с этой ложкой, закрыв глаза, он мысленно
помянул тех, кого уж нет с ними сегодня. Они все еще были здесь, вот так же
могли толкаться сейчас у кухни, сидеть на солнце.
ползали облепившие ее мухи.
солнце. Зачем погибли люди? Зачем гибнут еще? Ведь кончена война, кончена. И
уже не изменить это: победили мы. Но вот оттягивают час своей гибели те, кто
ее начал, и еще вышлют они к фронту не одну дивизию, и пехотную и танковую,
и люди убивают друг друга, и погибают, и скольким еще погибнуть суждено.
перекидывается крик:
гудит. Солнце слепящее, кучно вспыхивают в синеве белые зенитные разрывы,
сопровождая самолет, а его самого не видно, только иногда взблеснет коротко
на солнце что-то алюминиевым блеском. И все, подняв лица, смотрят с земли.
Сколько за войну видел Третьяков сбитых самолетов, но ни разу не видал,
чтобы сбили "раму". Белые хлопья зениток все вспыхивают и вспыхивают,
отставая от них, отдельно и глухо слышны за толщей воздуха в вышине частые
разрывы.
кухарку". Все закуривают махорку. Солнце размаривает у стены. Живым-- живое.
Чабаров рассказывает, как у них в Татарии вялят гусей весной:
нет, мух нет. Гуси жирные ходят по двору. Вяленого гуся поешь, никакой
другой закуски не захочешь.
кричит кто-то:
распробовались...
ГЛАВА XXVII
обширные равнины, а на юге подсыхали дороги, и по всему правобережью Украины
шло наступление наших войск. Уже и Кривой Рог и Никополь остались позади,
уже форсировали Ингулец, смело устремившись в прорыв, шли освобождать
Одессу.
от тебя писем, и прямо камень на сердце. Днем как-то услыхала твой голос,
ясно услышала, как ты позвал меня. И ходила сама не своя. Потом Ляля
прибегает с улицы, почтальона встретила. Мы с ней обревелись от радости,
читаем обе и ничего сначала не поймем. Ты, конечно, обманываешь меня, чтобы
я не волновалась, а бои у вас были, наверное, страшные, если даже по радио
про это Апостолово упоминали..."
а она боится. И Фая говорит: "Накопаете картошки осенью, с ней и поезжайте,
а без нее вы-- чо?" А я уже не могу, домой хочется. Самое страшное пережито,
теперь как-нибудь. Да! Совсем забыла написать: у Фаи-- девочка. Такая
веселенькая, такая разумная, меня уже узнает. И совершенно ни на кого из них
не похожа".
Сашиной тетрадей. Невысоко поднявшееся над степью солнце пекло спину сквозь
шинель, зимняя шапка на затылке парила голову. Потряхивало на тракторе,
укачивало в сон. Отяжелелые веки сами закрывались.
по-грузински что-то красивое, похожее на молитву-- должно быть, встречал
всходившее солнце. Оборачиваясь, Третьяков видел: Алавидзе сидит на орудии,
а внизу, рядом с ним, идут по дороге Джед-желашвили и замковый Кочерава,
густо заросший черным волосом по самые брови. Оба ждут страстно, пока
Алавидзе выводит мелодию, смотрят снизу на него. Кочерава взмахивает шапкой,
и в два тонких женских голоса они подхватывают песню, идут нахмуренные,
решительные, как на бой. И уже кто-то бежит к ним от другого орудия.
еще двое бегут, опоздать боятся.
встают дымы разрывов. Когда сидишь на тракторе рядом с мотором, странная,
беззвучная война вокруг. Временами рокот мотора выпадает из слуха;
вздрогнув, Третьяков просыпается. Складывает письма по сгибам в два
треугольничка. Где-то его письма разминулись с ними в дороге, долго они
будут идти по почте полевой; наверное, Одессу раньше возьмут.
пушки всегда выглядят массивней, тяжелей наших. Камуфлированное,
желто-пятнистое, оно увязло, а вытянуть уже не успели. И танк немецкий
стоит, башня с орудием далеко отброшена. Вот так в сорок первом году поле
боя оставалось за ними, и все, что подбито, цело или вновь будет
восстановлено, все оставалось у них. Теперь поле боя-- за нами. И те
бронетранспортеры, что давили батарею у Кравцов, наверное, недалеко ушли.
зеркальце в кожаном футляре. Зеркальце хорошее, двустороннее, небьющееся:
полированная сталь. Вчера на закате солнца его разведчики вместе с пехотой
ворвались в рощицу. Какая-то немецкая тыловая часть стояла там. Бежали, все
побросав: горючее осталось в бочках, врытых в землю, ящики консервов; в
повозке, в сене, нашли бочонок вина и там же-- брошенный офицерский мундир с
железным крестом и вот этим зеркальцем в кармане. Наверное, бежал -- об
одном Бога молил: живым остаться. А теперь, если жив, креста жаль, новый,
наверное, не выдадут. Железным крестом Обухов забавляется, говорит: вернусь
с войны, повешу собаке на ошейник-- пусть гавкает.
зеркальце, обрывками сонных мыслей думает о Саше, о матери, о Ляльке, о том,
что впереди Одесса, Черное море. Ни разу в жизни он еще там не бывал.
Возьмут Одессу-- и спать! Суток двое. А что, правда, объявили бы так и нам и
немцам: спать! Повалились бы все и спали беспробудно. Только на войне так не
бывает. На войне-- кто первый не выдержит. Страшно подумать, сколько всего
было за эти годы. И это еще он в сорок первом году не воевал. Из тех, кто
воевал тогда, мало сегодня осталось. Вот их, погибших в сорок первом, когда
все рушилось, особенно жаль. Ведь они даже издали не увидели победы.
двадцать восьмого апреля ему двадцать лет. Когда-то казалось: двадцать пять
лет-- это уже старый человек. А что было в этот день год назад? Был он тогда
в училище, стоял на посту, охранял арт-парк. На посту, если не в мороз,
лучше всего стоять ночью. Стоишь себе один, звезды над тобой светят, а ты
думаешь о чем хочешь. Только ночью у курсанта мысль свободна, так ночью он
как раз" спит. А днем и минуты нет подумать о себе.
поделенный загаром пополам, свалявшиеся под шапкой волосы, то -- подбородок.
истребителей. С высоты им видно все, что делается на земле. Виден, наверное,
их тяжелый дивизион, растянувшийся на марше. Вместе с мотопехотой, с легкой
артиллерией он кинут в прорыв поддерживать танки. Видно, наверное, как
впереди танки ведут бой.
эшелон. Оказалось, он прибыл с ранеными уже после того, как наши танки с
ходу проскочили станцию. Немцы разбежались по хатам, попрятались, жителей не
выпускают. После пехота переловила их на огородах, по погребам, кого-то и
постреляли в ночной суматохе. А многие до сих пор бегают, где-то скрываются,
ночами будут пробиваться к своим.
задремывает и тут же, как показалось ему, просыпается. Но местность уже
другая, вся накрененная под скат, и близкий горизонт теснит глаз.
командир дивизиона. Он маленького роста, потому всегда старается взобраться
на что-нибудь повыше. Конь крутится под ним, переплясыва-ет, офицеры стоят
вокруг, комдив над их головами указывает рукой. И уже шестая батарея,
которая шла впереди, сворачивает в сторону, трактора поволокли орудия по
полю.
кричит издали:
Шилова Юлия
Шекли Роберт
Грабб Джеф
Корнев Павел
Херберт Фрэнк
Перумов Ник