любви, разгул изобильной и доступной плоти. Но не для Раймона. Длинноногие
щеголихи, пышногрудые кокетки дефилировали мимо него, будто говоря: тебе не
обломится. На людях просто жаль его становилось, так он всем своим видом
молил хотя бы взгляда. Да, слабоват был карлик по женской части, тут
Стейнер оплошал: не следовало посылать его одного в самый цветник. Это мне
воздержание давалось легко, а в нем бродили желания, и ему трудно было
совладать с нерастраченной мощью своего тела. Я убеждался в этом каждое
утро: завтрак он подавал мне в пижаме, выставляя на обозрение внушительных
размеров бугор. Сколько раз я просил его надеть хотя бы брюки. А однажды
ночью случайно обнаружил кое-что почище: меня замучила бессонница, и,
встав, чтобы попить молока - Раймон говорил, что оно действует лучше
всякого снотворного, - я увидел, что в кухне почему-то горит свет и дверь
приоткрыта. Оттуда доносились странные звуки, какое-то урчание; я подкрался
на цыпочках и заглянул. Раймон, в спущенных до щиколоток штанах, в белых
перчатках, копошился, разложив перед собой на полу с десяток
порнографических журналов. Всклокоченный, с налитыми кровью глазами, он
выплевывал ругательства, брызгая слюной на страницы, с которых непотребные
девки показывали ему все свои прелести спереди и сзади. При виде меня он
охнул, залился краской и торопливо подтянул штаны.
покаянным видом, извинялся и просил ничего не говорить хозяевам. У него,
мол, бывают "рецидивы", честное слово, больше никогда. Мне бы тогда сыграть
на этом, распалить в нем похоть, настроить его против Стейнера и Франчески,
глядишь, и удалось бы вырваться на свободу. Случай был - лучше не
придумаешь. Но я им не воспользовался. За молчание потребовал от моего
гнома только одного: пусть принесет мне все журналы с клубничкой, которые
прячет в шкафах. Я разжег огонь в камине и заставил его собственноручно
сжечь всю эту кипу мерзостей до последней титьки и задницы. Для Раймона это
был нож острый. Но я остался непреклонен: не хватало еще устраивать в этом
доме Онаново блудилище!
только дежурный звонок Жерома каждый день ненадолго приводил его в чувство.
Просто невозможно стало на улицу выйти с этим миниатюрным гигантом. От
первых же стройных ножек, от любых блеснувших глазок он съезжал с катушек.
Хмель ударял ему в голову от такого изобилия девушек, стайками порхавших
вокруг, и всего того, что нетрудно было угадать под одежками. Мне
приходилось быть бдительнее любой дуэньи, чтобы держать его в рамках. Он
говорил: есть женщины такой дивной красоты, что я на них и смотреть не
решаюсь, боюсь рухнуть замертво. Да и вообще, при виде каждой понимаю, что
мне не место в этом мире. Они - совершенные творения, а я - ошибка природы.
будний - Раймон попросил меня куда-нибудь с ним сходить: ему было одиноко.
Я согласился. Мы сперва пошли в кино, около полуночи поужинали, а затем
отправились по клубам. На ночную жизнь я теперь смотрел как будто издалека,
уверенный, что мне это больше не грозит. Заведения были все на одно лицо,
везде одна и та же публика, юные идиоты с пустыми глазами корчились среди
адского грохота, старательно изображая из себя буйно-помешанных. Я-то
считал, что это мне в таких местах тяжко, но только теперь понял, насколько
круче приходилось Раймону. С его росточком он едва доставал девицам до
груди, а иным и вовсе до пупка, в котором обычно красовалось колечко или
серьга. Бедный гном терял голову от такой близости к тайнам наготы.
Заплутав в чаще бесконечно длинных ног и агрессивно торчащих бюстов, он
звал на помощь. Тот, кто не пользуется успехом у женщин, видит их лучше и
познает глубже, чем неотразимый соблазнитель. Раймону все было как нож в
сердце - пахнуло ли изо рта или из-под мышки, резанул ли слух язвительный
смешок, задело ли его покатое плечико или круглый животик. Когда он
устремлялся в эту варварскую толпу, лавируя среди полуголых тел - видна
была только его высоко поднятая рука, точно перископ подводной лодки, - у
меня щемило сердце.
что пора домой, он упросил меня зайти еще на одну танцульку возле площади
Пигаль: мол, выпьем по последней. На улице Бланш какой-то громила с финкой,
вынырнув из темноты, хотел было заставить нас расстаться с деньгами. Раймон
свалил его, боднув головой в живот, и после этого раунда немного
приободрился. Дискотека на втором этаже мигала, как огромный глаз циклопа
на темной глыбе здания; женщины, одетые только в узенькие трусики,
приплясывали в свисавших с потолка корзинах, несколько амбалов плавно
покачивались, точно канатоходцы на проволоке, перезрелые матроны дрыгали
ногами. Был предутренний час, когда в ночных вертепах идет в ход залежалый
товар и оказавшиеся без пары мужчины и женщины довольствуются тем, что
осталось. Скучал там какой-то скелетоподобный ходячий манекен с прозрачной
кожей и неестественно расширенными зрачками; чересчур пухлые губы выглядели
странно, будто их на живую нитку пришили к лицу трупа. Разбитные малолетки
с откляченными задницами, толстушки в лохмотьях ценою в целое состояние
собирались уже отчалить несолоно хлебавши, во всеуслышание объявляя, что
местечко, мол, дрянь. Раймон устало присел на продавленный диванчик, из
которого отовсюду лез волос; рядом с ним целовались взасос два атлета в
кожаных жилетках. Мой слуга совсем потерялся на фоне высоких фигур и вид
имел еще более бледный, чем обычно. Но сработал непреложный закон: кто
выделяется, тот рано или поздно привлекает внимание, - и на Раймона,
которого обычно никто в упор не видел, по крайней мере одна пара глаз в ту
ночь посмотрела с интересом.
самоуверенности хватало, чтобы не топтаться в одиночестве, и вокруг нее
прямо-таки хоровод вился. Она с потрясающей непринужденностью висла то на
одном, то на другом, прижималась всем телом, и ее руки змеями ползали по
спине партнера. Разноцветные полосы света скользили по ее лицу; она
притягивала к себе все взгляды своими умопомрачительными округлостями,
широкими плечами, вызывающе малым количеством одежды. И вот, виляя бедрами
под дуэт трубы и саксофона, она вдруг - кто бы мог подумать! - направилась
прямо к Раймону и пригласила его на танец. Он сперва подскочил, как будто
его током ударило, и чуть было не обратился в бегство. Она удержала его за
руку, да так властно. Он еще поупирался, потом скрепя сердце подчинился.
Это надо было видеть: мой недомерок выкатывается на площадку и выделывает
кренделя вокруг красавицы - ну прямо как планета вокруг Солнца. Надо
думать, ночная публика всякого насмотрелась, раз не выпала в осадок при
виде этой невероятной парочки! Тянулись минуты, Раймон корчился, как
припадочный, а партнерша бросала на него недвусмысленные взгляды. У него
глаза на лоб лезли, он не понимал, что происходит. Около шести, перед
закрытием, диск-жокей выдал подряд несколько слоуфоксов, и, когда
простуженный голос Барри Уайта захрипел Only want to be with you, девица
прижала Раймона к груди, умостив между двух полушарий, которые были больше
его головы. Будто танцевала с плюшевым медвежонком. А вскоре после этого
она уволокла моего спутника, увела за ручку, как старшая сестра маленького
братишку. Вот так и заварилась эта каша.
забыл. Его пассию звали Мариной; он был ее капризом: ей взбрела фантазия
попробовать карлика, переспать с человеком-фаллосом. Захотела игрушку и
получила. Она клялась ему, что у нее никогда не было такого любовника, -
тут она не врала. Раймон же из этого заключил, что нравится ей, - но он
ошибался.
бедняки, что, сорвав куш в лотерею, теряют рассудок, мой приапчик совсем
разума лишился от Марины. И неудивительно: женщина давным-давно была для
него чем-то вроде далекого Китая, о котором он мог только мечтать. Оттого
что одна из них, да еще какая, положила на него глаз, он весь завибрировал,
а оттого что она сама выбрала его в дансинге и чуть ли не силком утащила,
просто спятил. Раймон кинулся очертя голову в пламя, имя которому -
женщина, и разговенье после долгого поста ударило ему в голову. Наконец-то
он сравнялся со своим хозяином в том, в чем тот всегда мог дать ему сто
очков вперед. Буйство плоти подействовало на него, как солнечный свет на
долго пробывшего в шахте человека. Он ослеп, ошалел и совсем потерял волю.
Дома появлялся ненадолго, только переодеться и помыться, успевал купить
кое-что, состряпать на скорую руку, позвонить Стейнеру и наврать ему с три
короба. Меня он умолял помочь выбрать костюм, причесаться, пригладить
жесткий, как щетка трубочиста, ежик волос. Уходя, спрашивал, не пахнет ли у
него изо рта, задаривал меня подарками. Изредка откровенничал со мной,
живописал, облизываясь, как не пробовавший женщины мальчишка, прелести
своей любовницы, рассказывал, что она выделывает в постели. В такие минуты
лицо его расплывалось от похоти, и мне приходили на ум жабы, которые
раздуваются вдвое, когда поют брачную песню.
его делать все по дому, готовить и только после этого допускала к телу.
Воображаю, как карлик-субретка в одних кальсонах и носках, повязав
передник, шуровал пылесосом, драил ванну, усердствовал в предвкушении
награды. Но на седьмой день к вечеру красавица дала ему отставку.
Наигралась и бросила, просто сказала, чтобы он больше не приходил. Жизнь
для него утратила смысл, как будто Бог сперва осенил его своей благодатью,
а потом оставил.
Он никак не мог поверить в случившееся. Удар был особенно жесток от того,
что все произошло слишком быстро - еще вчера он был на коне, а сегодня
потерял все; Раймона это сломило. Как он ни пытался вернуть благосклонность
любовницы, та и знать его не желала. Он был раздавлен, не ел, не спал,
бродил, как тень, стал заговариваться. Целыми днями кружил вокруг телефона,
все ждал, что она позвонит, попросит прощения, вновь призовет в свои
объятия. Ходил он нечесаный, небритый, то и дело прикладывался к бутылке,
от него попахивало перегаром - в общем, совсем потерял человеческий облик.
Пуще всего он теперь боялся хозяйского гнева, все канючил, мол,
поклянитесь, что ничего не скажете. Он был у меня в руках, я мог бы
Суворов Виктор
Сертаков Виталий
Орлов Алекс
Посняков Андрей
Бажанов Олег
Посняков Андрей