она дойдет до горной цепи; еще две-три такие грозы, и горы будут
непроходимы.
пол. При вспышке молний ему была видна просека; вокруг мягко постукивали
падающие с деревьев капли. Это было как покой, хоть и не совсем покой. Для
того чтобы наслаждаться покоем, рядом нужны люди, а его одиночество таило
новые беды. Ему вдруг вспомнилось, неизвестно почему: американская
семинария, дождливый день, работает паровое отопление, и окна библиотеки
запотели; вокруг высокие шкафы с благочестивыми книгами, и молодой
семинарист родом из Таскона выводит пальцем на стекле свои инициалы. Вот
тогда был покой. Сейчас он глядит на это со стороны; вряд ли его снова
ждет такая жизнь. Он сотворил свой мир сам - и вот он: пустые,
развалившиеся хижины, гроза, уходящая вдаль, и опять страх - страх потому,
что он все-таки не один здесь.
останавливались. Священник безвольно ждал, что будет дальше, а позади него
капало с крыши. Он представил себе, как метис бродит по городу, выискивая
удобный случай, чтобы выдать его. В дверях показалось чье-то лицо и вмиг
исчезло - лицо старухи, но кто их знает, этих индейцев, может быть, ей не
больше двадцати лет. Он встал и вышел из хижины - женщина в грубой юбке,
висевшей на ней мешком, с черными, тяжело раскачивающимися за спиной
косами побежала прочь. Его одиночество, видимо, только и будут нарушать
такие вот неуловимые существа - какие-то выходцы из каменного века,
которые появлялись и тут же исчезали.
он погнался за ней по просеке, но она была ближе его к лесу и преспокойно
скрылась среди деревьев. Искать ее там было бесполезно, он вернулся назад
и вошел в ближайшую хижину - не в ту, где прятался от дождя. Здесь тоже
было пусто. Куда девались люди? Он знал, что в таких более или менее диких
поселках живут неподолгу. Индейцы обрабатывают небольшой участок земли, а
когда почва истощится, просто уходят на другое место, не имея понятия о
севообороте. Но урожай кукурузы они уносят с собой. Отсюда, похоже,
бежали, спасаясь от какой-то опасности или от болезни. Ему приходилось
слышать о таких бегствах, когда в поселке разражалась эпидемия, и самое
страшное было, конечно, то, что эти люди уносили болезнь с собой, куда бы
ни ушли; иногда они впадали в панику и бились, как мухи о стекло, но
тайком, пряча свое смятение от чужих глаз. Он снова бросил хмурый взгляд
на просеку: индеанка пробиралась к хижине, к той, что укрывала его от
дождя. Он крикнул, и она, спотыкаясь, побежала назад к лесу. Неуклюжие
движения женщины напоминали ему полет птицы, притворяющейся, будто у нее
сломано крыло. Он не стал гнаться за ней, и, не добежав до деревьев, она
остановилась и посмотрела на пего. Он медленно пошел к ближайшей хижине,
обернулся на ходу: женщина следовала за ним, держась на расстоянии, не
сводя с него глаз. И ему снова показалось, что в ней есть что-то от
испуганного зверя или птицы. Он шел прямо к хижине - где-то далеко впереди
сверкнула молния, но грома не было слышно; небо светлело, из-за туч
показалась луна. Вдруг сзади раздался какой-то странный крик, и,
оглянувшись, он увидел, как женщина побежала к лесу, споткнулась,
взмахнула руками и упала на землю - птица приносила себя в жертву.
зарытая в кукурузе, и, не обращая внимания на женщину, вошел туда. Молнии
вспыхнули теперь далеко, и, ничего не видя в темноте, он ощупью добрался
до кукурузы. Шаги, шлепающие по лужам, послышались ближе. Он стал шарить в
кукурузе - может, там спрятана какая-нибудь еда, - и сухой шорох листьев
смешался со звуком падающих капель и с осторожными шагами за стенкой,
точно кто-то тихонько занимался своими делами. И тут рука его коснулась
чьего-то лица.
Они ощупали все тельце - тельце ребенка, даже не шелохнувшегося у него под
рукой. Луна бросала неясный блик на лицо женщины в дверях. Она, вероятно,
была едва жива от страха... но по ее лицу судить трудно. Он подумал: надо
вынести его отсюда, посмотреть, что с ним.
черных волос; без сознания, но еще живой; слабенькое биение в груди. Он
опять подумал - не болезнь ли какая, но, отняв руку от тельца, убедился,
что на ней не пот, а кровь. Ужас и отвращение охватили его: всюду насилие,
придет ли конец насилию? Он резко спросил женщину:
зависит от произвола другого человека.
на руки. Она, видимо, немного знала по-испански, потому что ответила:
до шеи: три огнестрельные раны. Жизнь медленно уходила из жалкого тельца;
теперь ему уже ничем не поможешь, но надо попробовать... Он сказал
женщине:
руки. Как легко ошибиться, считая, что раз глаза ничего не выражают,
значит, нет и горя. Коснувшись ребенка, он увидел, как она подалась
вперед, готовая броситься на него, вцепиться в него зубами, если бы
ребенок только застонал.
ничего плохого. - Он снял с себя рубашку и стал рвать ее на полосы. Это
было антисанитарно, а что поделаешь? Можно, конечно, прочесть молитву, но
жизнь, вот эту жизнь, не вымолишь. Он снова повторил: - Воды. - Женщина,
кажется, поняла, что от нее требуется, и растерянно посмотрела на дождевые
лужи - больше воды нигде не было. Ну что ж, подумал он, земля не грязнее
любого сосуда. Он намочил полосу, оторванную от рубашки, и нагнулся над
ребенком. Женщина подвинулась ближе - в этом движении была угроза. Он
снова попробовал успокоить ее: - Не бойся меня. Я священник.
мокрой тряпицей и поцеловала ее. В тот миг, когда губы женщины прильнули к
его руке, по лицу ребенка пробежала судорога, глаза открылись и пристально
посмотрели на них, крошечное тельце свело нестерпимой болью, а потом глаза
закатились и застыли, как стеклянные шарики в детской игре, - желтые,
страшные, мертвые. Женщина отпустила его руку и подползла к луже, сложив
пальцы ковшиком, чтобы зачерпнуть воды. Священник сказал:
Женщина разжала пальцы, и вода вылилась на землю. Она умоляюще
проговорила:
вложить его между губами умирающего - значит вложить ему Бога в уста. Это
реальность - в ней есть что-то ощутимое, а такая молитва всего лишь
благочестивое воздыхание. Почему кто-то должен услышать его молитвы? Грех
мешает им вознестись к небу. Ему казалось, что его молитвы непереваренной
пищей лежат в нем и нет им выхода.
хижину. Зря выносили, точно стул, который вытаскиваешь в сад и тащишь
обратно, потому что трава мокрая. Женщина покорно пошла за ним - она не
дотронулась до своего сына, просто смотрела, как священник кладет его в
темноте на ворох кукурузы.
отдельные испанские слова. Вот опять она сказала "Americano", и ему
вспомнился преступник, фотография которого висела в полиции рядом с его
собственной. Он спросил:
Неужели американец спрятался здесь и солдаты стреляли по хижинам? Очень
может быть. Внезапно он насторожился: женщина назвала ту банановую
плантацию. Но там не было умирающих, там не было ни малейших признаков
разбоя - разве только тишина и бегство ее хозяев говорили о беде. Он
подумал, что заболела мать, но, может, стряслось что-нибудь похуже? Может
быть, этот тупица капитан Феллоуз снял ружье со стены и вышел с таким
неспорым оружием на человека, главный талант которого заключался в
быстроте реакции и в умении стрелять прямо из кармана? А бедная девочка...
какую ответственность, может быть, пришлось ей взвалить на себя!
роют землю. Раздался новый раскат грома; надвигалась вторая гроза, точно
враг узнал, что после обстрела кое-кто остался в живых, и теперь намерен
добить уцелевших. Опять ему послышалось идущее издалека могучее дыхание
дождя. Он уловил, что женщина говорит про церковь. У нее было в запасе
несколько испанских слов. Что она хочет сказать? - подумал он. Но тут
хлынул дождь. Дождь стеной стал между ним и спасением, обрушился на них
глыбой, замкнул их в себе. Луна спряталась, и только вспышки молний
освещали темноту.
кукурузные листья, на которых лежал мертвый ребенок, потрескивали, как
горящие сучья. Он дрожал от холода - может быть, это начинается лихорадка?
Надо уходить отсюда, пока еще у него есть силы. Женщина, невидимая в
темноте, снова умоляюще проговорила:
церкви или только поднести его к алтарю, чтобы он коснулся ног Христа.
Безумная мысль!
Маккефри Энн
Акунин Борис
Контровский Владимир
Смоленский Вадим
Шилова Юлия