и впечатлительной, несмотря на ее сдержанность? Мог ли он допустить, чтобы
это чувство истерзало ее и погубило?
тому, что уже зародилось. Жизнь в такой близости привела бы к неясности, с
которой плоть и кровь бессильны бороться. Не находя выхода из создавшегося
положения, он решил на время не браться за ту работу, которую ему пришлось
бы делать с ней. Пока причиненное ей зло было еще невелико.
ударом сердца его все сильнее влекло к ней.
его пребывания здесь истечет меньше чем через полгода; затем, проведя еще
несколько месяцев на других фермах, он уже вполне изучит агрономию и
сможет начать самостоятельную жизнь. А ведь фермеру нужна жена, которая не
украшала бы, словно восковая кукла, гостиную, а знала бы толк в сельском
хозяйстве. В молчании ночи прочел он желанный ответ, но тем не менее решил
отправиться в путь.
работниц заметила, что мистера Клэра сегодня что-то не было видно.
провести день-другой со своими родными.
солнечный внезапно угас и пение птиц смолкло. Но ни словом, ни жестом не
выдали они своей тоски.
флегматично добавил Крик. - Вот он, должно быть, и присматривает себе
какое-нибудь занятие.
единственная из четырех приунывших девушек, которая осмелилась заговорить.
приоткрыв рот, разглядывала скатерть; ярче вспыхнул румянец на щеках
Мэриэн; Тэсс, дрожа, смотрела в окно на луг.
тем же невыносимым спокойствием ответил Крик. - Но ведь срок можно менять.
Он, конечно, захочет поучиться уходу за телятами. Думаю, он у нас проживет
до конца года.
болью", а потом - мрак непроглядной ночи.
по узкой проселочной дороге, направляясь в Эмминстер, в приход своего
отца, и вез корзиночку с кровяной колбасой и бутылку меду, которые миссис
Крик посылала вместе с приветом его родителям. Перед ним тянулась белая
дорога, и он не спускал с нее глаз, но видел не ее, а будущее. Он любит
Тэсс. Следует ли на ней жениться? Вправе ли он это сделать? Что скажут его
мать и братья? Что скажет он сам года через два? Это зависит от того,
кроются ли в преходящей страсти семена прочной привязанности, или девушка
вызывает в нем лишь чувственное влечение, которое не может быть вечным.
времен Тюдоров, группа деревьев возле дома священника. Клэр повернул
лошадь к хорошо знакомым воротам. У входа в дом он бросил взгляд на
церковь и увидел у дверей ризницы группу девочек от двенадцати до
шестнадцати лет, которые, очевидно, кого-то ждали; через секунду появилась
девушка постарше, в широкополой шляпе и туго накрахмаленном батистовом
платье, в руке она держала две книги.
что не заметила, ибо в таком случае не нужно было здороваться и
разговаривать с этой безупречной особой. Очень не хотелось ему к ней
подходить, и потому он решил, что она его не видела. Это была мисс Мерси
Чант, единственная дочь соседа и приятеля его отца; и родители Клэра
втайне питали надежду, что когда-нибудь он попросит ее стать его женой.
Она была знатоком антиномизма и Библии и сейчас, несомненно, шла
заниматься с учениками воскресной школы. Клэр вспомнил страстных,
напоенных летним зноем язычниц долины Вар, их розовые лица, забрызганные
коровьим пометом, и ту, которая была самой жизнерадостной, самой нежной и
пылкой.
уведомил родителей, намереваясь, впрочем, приехать к завтраку, чтобы
застать их дома, так как после завтрака они имели обыкновение заниматься
делами прихода. Он запоздал, и они уже сидели за столом. Как только он
вошел, все вскочили, чтобы с ним поздороваться: отец и мать, брат, его
преподобие Феликс, - священник в одном из городов смежного графства,
заглянувший на две недели домой, и второй брат, его преподобие Катберт, -
ученый, декан колледжа, приехавший на каникулы из Кембриджа. Мать носила
чепец и серебряные очки; отец и на вид казался таким, каким был на самом
деле: серьезный, богобоязненный человек, несколько худощавый, лет
шестидесяти пяти; размышления избороздили морщинами его бледное лицо. На
стене висел портрет сводной сестры Энджела, которая была старше его на
шестнадцать лет; она вышла замуж за миссионера и уехала в Африку.
последние двадцать лет. Близкий по духу Уиклифу, Гусу, Лютеру и Кальвину,
евангелист до мозга костей, человек, и в быту и в размышлениях своих
склонявшийся к апостольской простоте, он еще в ранней юности покончил раз
и навсегда с основными вопросами бытия и с тех пор не позволял себе к ним
возвращаться. Даже сверстники его и единомышленники считали, что он в
своих выводах доходит до крайностей; но, с другой стороны, противники его
невольно восхищались его прямолинейностью и той исключительной энергией, с
какой он отметал все сомнения, проводя в жизнь свои принципы. Он любил
Павла из Тарса, питал расположение к святому Иоанну, святого Иакова
ненавидел насколько хватало смелости, а к Тимофею, Титу и Филимону
относился со смешанным чувством. Для него Новый завет был не столько
заветом Христа, сколько заветом Павла, - не столько учением, сколько
опьянением. Вера его в детерминизм была почти манией и негативной своей
стороной граничила с философией отречения, родственной философии
Шопенгауэра и Леопарди. Одно оставалось бесспорным: он был глубоко
искренен.
пламенной женственностью, какое познал в долине Вар его сын Энджел, он
отнесся бы в высшей степени отрицательно, если бы путем расспросов или
догадок постиг правду. Как-то в минуту раздражения Энджел имел
неосторожность сказать ему, что, пожалуй, лучше было бы для человечества,
если бы источником современной религии стала Греция, а не Палестина;
возмущенный отец и мысли не допускал, чтобы в этих словах могла таиться
хотя бы тысячная доля истины, не говоря уж о полуистине или истине. Он
ограничился тем, что долгое время после этого читал Энджелу суровые
нотации. Но доброму его сердцу чужда была злопамятность, и сегодня он
приветствовал сына улыбкой нежной и светлой, как улыбка ребенка.
от былых дней, он не чувствовал себя членом собравшейся семьи. Всякий раз,
возвращаясь домой, он замечал свое расхождение с семьей, а сегодня жизнь
родного дома показалась ему еще более чуждой, чем обычно.
Трансцендентальные устремления, все еще выраставшие из геоцентрической
теории - рай в зените, ад в надире, - были непонятны ему, словно грезы
людей, обитающих на другой планете. Последние месяцы видел он только
Жизнь, ощущая мощное, страстное биение пульса бытия, не искалеченного, не
искаженного, не стесненного теми верованиями, какие тщетно пытаются
заглушить то, что мудрость хотела бы только регулировать.
прежнего Энджела Клэра. Сейчас родители, и в особенности братья, отметили
перемену в его манерах: он привык держать себя, как фермер, - сидел
вытянув ноги; лицо его стало более выразительным, в глазах отражалась
мысль раньше, чем он успевал ее высказать; стерся лоск, свойственный
ученикам колледжей и тем более салонным юношам. Сноб сказал бы, что Энджел
утратил культуру; чопорная дама нашла бы его огрубевшим. Таковы были
результаты общения с нимфами и пастухами Тэлботейс.
прекрасно образованными молодыми людьми, корректными до мозга костей, -
такие безупречные модели ежегодно сходят с токарного станка
систематического обучения. Оба были слегка близоруки, и когда мода
требовала носить монокль на шнурке, они носили монокль на шнурке; когда в
моду вошел лорнет, они приобрели лорнет; а когда модными стали очки, они
немедленно обзавелись очками, не заботясь о том, что, собственно,
требуется их глазам. Когда на трон возведен был Вордсворт, они носили в
кармане его книжки, а когда развенчали Шелли, они предоставили ему
покрываться пылью на книжных полках. Когда всеобщий восторг вызывали
святые семейства Корреджо, они восхищались Корреджо; когда Корреджо был
отвергнут в пользу Веласкеса, нимало не возражая, они поспешили
присоединиться к общему мнению.
пришел к выводу, что их духовная ограниченность все возрастает. Феликс
казался ему олицетворением церкви, Катберт - колледжа. Для одного
краеугольным камнем мира был епархиальный совет, для другого - Кембридж.
Оба брата снисходительно признавали, что в цивилизованном обществе
существуют несколько десятков миллионов людей, не имеющих отношения ни к
университету, ни к церкви; но к этим людям следует скорее относиться
терпимо, чем считаться с ними и их уважать.
навещали родителей. Феликс, как богослов, был значительно современнее, чем
его отец, но менее склонен к самопожертвованию и самоотречению. В отличие
от отца он относился более терпимо к мнениям, шедшим вразрез с его
Флинт Эрик
Березин Федор
Андреев Николай
Флинт Эрик
Орлов Алекс
Белов Вольф