Чтение 34–й страницы книги ~Три минуты молчания~

- А не надо, Сеня, - сказал он мне ласково. Весь раскраснелся от
работы. Но больше от злости. - Ты сегодня и так намахался. Свайка - она
тяжелая.

- Это смотря в кого кидать.

Он ухмыльнулся в усы, запечатал тремя ударами бочку, откатил.

- В меня бы - ты б уже на дне лежал.

- Не лежал бы. В тебя-то я бы не промахнулся.

Ну вот, обменялись любезностями, больше из бичей никто ничего не
добавил. Исчерпали, значит, тему.

Устали они не меньше моего. А вот вымарались побольше. Я-то хоть чистый
там бегаю, в трюме, они же - в чешуе по макушку, в слизи, в крови, на
сапогах налипло с полпуда.

- Везет тебе, Сеня! - Васька Буров позавидовал. - Благодари судьбу. А
холода настанут - тебе еще всех теплей будет.

Я не стал спорить. Хорошо бы, все хоть день в чужой шкуре побыли, никто
б никому не завидовал.

Я поглядел - палуба вся в работе. Вертится карусель. Сети уже уложены и
придавлены жердиной, последнюю рыбу сгребают, подают сачками на рыбодел*,
там ее боцман с рыбмастером, в резиновых перчатках с нарукавниками, мешают с
солью, ссыпают себе под живот, в бочки.

* Рыбодел - верстак для разделки или засолки рыбы.

Салаги взялись палубу водой скатить. Один скатывал, другой ему
потравливал шланг. Ну, это и один может. Тут же Алика за плечо завернули.
Васька Буров завернул - он, как ястреб, сразу видит, кому меньше работы
досталось.

Дрифтер с помощником возятся у сетевыборки, что-то она сегодня заедала.
А заедает она, потому что на берегу придумана, там не качает, сетку из-под
храпцов не рвет.

Они ее разобрали, посмотрели, да и снова начали собирать. Вроде бы все
в порядке. Ну, а завтра снова она заест - разберут да посмотрят.

А все остальные - конечно, с бочками. Великое дело - бочки! Их надо
выбрать из трюма, вышибить донья, обручи осадить и залить водой, чтоб
разбухли к утру. И еще так расставить их, чтобы не мешали ходить и не
кренили судно, и чтоб не падали, не катались по всей палубе. Только они все
равно и мешают, и кренят, и катаются, потому что палуба маленькая, а бочек
до черта, и неизвестно, сколько их назавтра понадобится. Выставляют штук
семьдесят, больше все равно не поместится. Если заловится - значит, будем
маневрировать: штук десять пустых достанем, на их место штук десять с рыбой,
и так до посинения. А в это время, пока мы с ними возимся, судно идет, и
бочки вырывает из рук, но кеп и минуты не ждет, он завтрашнюю рыбу ищет.

Так что салаге Алику плохо пришлось, - отрядил его Васька подкатывать
ему полные, с рыбой. Сам-то он на лебедке пристроился, там силы никакой,
только храпцы надевай на кромки да помахивай варежкой. Самое муторное -
подкатывать. Надо ее, родную, окантовать в обнимку, вывести из узкости,
после уж повалить и катить к трюму. Кое-как салага ее скантовал и повалил, а
дальше она у него сама поехала. Но прежде она его сбила с ног. Едва-едва я
успел ее перехватить.

- Ты, - спрашиваю, - из цирка? Или так, жить расхотелось?

Он сидел и глаза таращил. Даже испугаться не успел. Не понял, чем бы
это кончилось, если б она к нему вернулась с креном. Вскочил и снова за
бочку.

- Подожди, - говорю, - посмотри хоть, как это делается.

- Чего ты с ним нянькаешься? - Шурка Чмырев мне заорал. - Синяков
понабьет - научится. Мне кто показывал?

- Потому ты дураком и остался. Гляди, - говорю Алику, - я ее одними
пальчиками покачу. Видишь - сама идет. Все понял?

Покивал он, потом сам попробовал - опять она у него вырвалась.

- Алик! - ему Димка крикнул. - Не позорь баскетболистов!

- А черта ли толку, - говорю, - что он баскетболист? Тут думать надо.
Вот, смотри. Ты на пароходе работаешь, тут все труднее в сто раз. Но можно
же эту качку использовать. Ты же не смотришь, катишь ее против крена, это
себе дороже. А я подожду, и вот она сама пошла, только поддерживай с боков.
А теперь крен на меня, сейчас назад покатится, а я ее - поперек. И никуда
она, сволочь, не денется. Вот и весь университет.

Понял как будто. Сам попробовал и получилось. Расцвел от радости.

- Спасибо, - говорит.

- Не за что. Спасибо мне твоего не надо. Мне б как-нибудь тебя живого
домой отпустить.

Вместе мы быстренько их скатали, и он до того разошелся - еще чего-то
хотел делать на палубе.

- Неужели все? - спрашивает.

Я удивился - одно дело ему показали, а в другом он опять лопух. Видит,
что трюм не закрыт лючинами, брезент валяется рядом.

- Так и поплывем, - спрашиваю, - с разинутым трюмом?

Даже уши у него запылали.

Мы положили все лючины*, накрыли брезентом. Тут он сам стал
заклинивать.

* Лючины - толстые доски, перекрывающие люк (обычно -трюмный, когда
большие размеры не позволяют его накрыть одной крышкой).

- Ты, - спрашиваю, - ручник держал когда-нибудь?

- Что это такое - ручник?

- То, что в руке у тебя.

- А! Молоток?

- Дай сюда. И ступай в кубрик.

Жора-штурман крикнул мне из рубки:

- Гони ты его по шеям, сам сделай. Алик на меня поглядел, и мне
нехорошо сделалось. У него чуть не слезы были в глазах. И правда, зачем я
его мучил?

- Иди умывайся, без тебя управлюсь.

Он встал, руки в карманах, но не уходил. Смотрел, как я заклиниваю. А
рядом другой лежал ручник и клинья - он их не догадался взять.

- Ну, что стоишь над душой как столб!

- Послушай, - он мне говорит, - я думал - ты хоть чем-то отличаешься от
всех остальных. Так мне казалось. А ты - такой же, зверь. Это жалко, шеф.
Побереги хоть нервы. Что за удовольствие - орать на человека?

Я встал тоже:

- Удовольствия мало. Но это хорошо, что я кричу. Вот когда ты мне
совсем будешь до лампочки, я тебе слова не скажу. Это лучше будет?

- Ты знаешь - пожалуй, лучше.

Он закусил губу и пошел. Честное слово, мне жалко его было до смерти. И
ненавидел я его - со вчерашнего вечера. Ну, хорошо, пусть я - зверь. Но
зачем человек не своим делом занимается?

А все уже в кубрик ушли. Один я остался - из-за салаги. А на палубе не
дай Бог задержаться.

- Эй, как тебя? Шалай? - Жора-штурман мне кричит. - Кто шланг оставил?

- Кто же оставил? Кто бочки заливал.

- У, салага, мешком трехнутый! Убери-ка его.

Пошел убирать. За это время он мне еще работу нашел.

- Глянь-ка, вон бочка слева стоит, шестая.

- Ну?

- Привяжи-ка ее, от греха подальше, покатится.

Это уж Васька Буров мне удружил, сачок.

- И рыбодел не привязали.

Уже все на обед пронеслись галопом, а я все возился. Вот те и Алик!
"Неужели все?" Я взмолился наконец:

- Жора, всей работы на палубе не переделаешь. А мне на руль идти.

Он махнул рукой.

- Иди обедай. Боцмана позови ко мне.

Покамест я рокан скидывал, умывался, уже в салоне битком набилось. Это
у нас быстро делается - не хочется же по переборке жаться, за столом только
восьмеро помещаются. Да еще обязательно кто-нибудь из штурманов или
механиков рассиживает - не выберут другого времени пообедать.

В данный момент третий штурман рассиживал. Доедал не спеша компот, а
косточки сплевывал на ложечку, - в мореходке, поди, научился. Им там, поди,
специально лекции читают - как себя в обществе вести.

Так он, значит, посиживал, а мы по переборочке жались. И он же нам еще
и говорит:

- Вам, - говорит, - обед сегодня не полагается, мало рыбы взяли.
Одиннадцать бочек - это разве улов?

- А кто ее искал? - спросил Шурка. - Ты ж на вахте был.

- Эхолот ищет, не я.

Все, конечно, шуточки. Только шутить не надо, когда всем обидно из-за
тонны уродоваться.

- Это вот точно, - дрифтер ему сказал. - К эхолоту еще мозги требуются.

Тот застыл с ложечкой, медленно стал бледнеть.

- Не понял. Прошу повторить.

Дрифтер взял да и повторил, ему что. Да еще прибавил в том смысле, что
кое-кто у нас на пароходе чужой хлеб ест.

- Твой, что ли?

- И мой, в том числе.

- Прошу - персонально. При свидетелях. Кого имеешь в виду?

Дрифтер смолчал через силу. Его уже и за локти дергали, и на ноги
наступали. Бондарь зато высказался.

- Ты б, Сергеич, не шумел бы, видишь - с выборки люди пришли, устали,
как собаки. Могут чего и лишнего сказать - про кого, и сами не знают. А ты
на себя примешь.