резались тем временем в покер, выказывая вопиющее пренебрежение к Правилам
внутреннего распорядка.
пришел к выводу относительно Марго Бест-Четвинд: его сбивали и путали два
несовместимых друг с другом подхода к делу. С одной стороны, на Поля мертвым
грузом давили убеждения, взращенные поколениями богословов и школьных
учителей. С их точки зрения, вопрос был сложен, но все-таки разрешим. Поль
"поступил хорошо", защитив женщину, -- это очевидно, но вот Марго никак не
соответствовала отведенной ей роли, ибо в данном случае виновата была именно
она, а он защитил ее не от беды или несправедливости, а от кары за содеянное
преступление. У него дрожали коленки, когда голос Честного Парня нашептывал
ему, что, коли Марго втравила его в эту историю, пусть сама и отдувается.
Корпя над почтовыми мешками, Поль тщился найти какие-нибудь возражения, но
безуспешно; зато он все больше убеждался в том, что общепринятый кодекс
чести, которым руководствуется любой британец, где бы он ни был, разъедает
червоточина. С другой стороны, что возразить на железную логику Питера
Бест-Четвинда: "Ты только представь себе маму -- в тюрьме"? Чем больше Поль
размышлял над этими словами, тем больше убеждался, что они относятся к
области естественного права. Он не мог не оценить уверенность, с которой
Питер их произнес. Глядя на фото Марго -- пусть даже такое нечеткое -- Поль
все больше укреплялся в вере, что существуют и не могут не существовать два
разных закона, один -- для нее, другой -- для него, а тщетные и далекие от
серьезности потуги радикалов прошлого столетия в основе своей глупы, пошлы и
уводят в сторону. И дело не в том, что Марго богата и что он любит ее! Поль
просто понимал, что Марго не может очутиться в тюрьме. Само сочетание слов,
воплощающих эту мысль, звучит непристойно. Марго в тюремном халате гонят по
коридору надзирательницы, как две капли воды похожие на мисс Фейган младшую.
Марго посещают старушки из филантропического общества и пичкают ее брошюрами
благочестивого содержания. Марго стирает в тюремной прачечной чужое белье.
Все это невозможно, и если бы даже судебные крючкотворы привели ее за
решетку, эта женщина, которую, как бабочку, накололи на булавку, была бы
вовсе не Марго, а ее тезкой, отдаленно похожей на нее самое. Марго, хоть она
и совершила преступление, нельзя посадить в тюрьму. Если уж кому страдать
из-за того, что, по мнению общества, бедняжку миссис Граймс следует лишить
той единственной работы, которую ей уготовала цивилизация, так пусть это
будет он, Поль, а не чужая женщина, носящая имя Марго, тем более что каждый,
кто побывал в английской школе, без труда освоится и в тюрьме. Тюрьма, думал
Поль, может подкосить лишь тех, кто вырос в трущобах, в атмосфере
добрососедства.
на этой черно-белой чернильной кляксе. Даже самый закоренелый уголовник
среди его спутников, отбывавший свой третий срок за шантаж, на минуту
отложил карты и заметил, что весь вагон словно залит свежим июньским запахом
Елисейских полей.
направлялся в часовню, перед ним появился бодрый, плотный коротыш на
скрипучей деревянной ноге.
отвечала священнику. -- Я, по обыкновению, сел в лужу.
Потом расскажу.
надзором конных охранников с полевым телефоном, отправился в каменоломни.
Граймс был в той же команде.
возможность поговорить. -- А уже все обрыдло. Я человек общительный. Мне
здесь не нравится. Три года -- это уж чересчур! Но ничего. Выйдем, устроим
пир горой. День и ночь только о том и мечтаю.
меня сцапали. Зашла миссис Граймс в магазин, увидела меня -- и привет,
пишите письма. В аду, говорит, черти по-разному людей мучают, но моя супруга
заменит целое пекло.
усердно долбить песчаник
Флосси и моего бывшего тестя в их теперешнем положении. Школа-то, говорят,
закрывается! Граймс опорочил это заведение... Кстати, как дела у Пренди?
отсюда, пожалуй, брошу учительствовать. Это дело меня до добра не доведет.
отличался от Блекстона.
забыли. Первой ласточкой был разговор со священником.
Полю и протягивая ему два новеньких томика в суперобложках и с ценниками
книжного магазина на Пикадилли. -- Если эти не годятся, у меня с собой еще
несколько на выбор, -- он показал на пачку книг в ярких переплетах, которую
неловко придерживал под мышкой. -- Может, хотите новый роман Вирд-жинии
Вулф? Позавчера вышел.
и богатством, чем в Блекстоне.
священник и подал Полю толстый иллюстрированный том, на вид стоивший не
меньше трех гиней. -- Запишем, так уж и быть, как "пособие по
самообразованию".
Кстати, вам разрешено написать письмо. И между пробудете писать миссис
Бест-Четвинд, не забудьте упомянуть, что остались довольны библиотекой...
Миссис Бест-Четвинд преподнесла в дар нашей тюремной часовне новую кафедру с
гипсовыми барельефами, -- добавил он вне всякой связи с предыдущим и,
выпорхнув из камеры, направился к Граймсу, которому и всучил том
"Самовоспитания" Смайлса, том, из коего в отдаленном прошлом неизвестный, но
бесчувственный читатель выдрал сто восемнадцать страниц.
потрепанным бестселлерам, но вот когда открываешь еще никем не читанную
книжку, возникает удивительное ощущение... Зачем это священнику
понадобилось, чтобы я написал Марго о библиотеке?" -- недоумевал он.
подгоревшей подливке плавают угольки -- такое случалось время от времени.
Однако на ощупь угольки оказались мягкими, и это привело его в
замешательство. Тюремная кухня часто преподносила сюрпризы, тут жаловаться
не приходилось, но все же... Поль присмотрелся к подливке. Удивительное дело
-- она была чуть розоватая и невероятно густая. Поль осторожно ее
попробовал. Это был паштет из гусиной печенки.
в этом роде не залетел с воли в его камеру. Однажды, вернувшись в полутемную
камеру с пустоши (свет гасили сразу после захода солнца, а окошко было
совсем узкое), он почувствовал, что все пространство камеры залито ароматом
цветов. На столе лежал букет роз, тех роз, которые по зимнему времени идут
на Бонд-стрит по три шиллинга за штуку. (Вообще-то, в Эгдоне разрешалось
держать цветы в камере, и арестанты отделывались всего лишь строгим
выговором, если по дороге с каменоломни срывали лютик или барвинок.)
камере Поля, проверил его фамилию по карточке, висевшей на двери,
внимательно посмотрел на него и сказал:
появилась большая аптекарская бутыль.
он, действительно, "на здоровье" -- в бутыли был херес.
обитателю, взломщику-рецидивисту, по оплошности выдали порцию черной икры,
предназначенную для Поля. Арестанта утихомирили, сунув ему порядочный кусок
сала, но дежурный надзиратель все беспокоился, как бы обиженный взломщик не
нажаловался начальнику тюрьмы.
остался с Полем с глазу на глаз в каменоломне. -- Но обращение ты мне
подавай уважительное. Посмотрел бы ты на ту черную кашу, что они мне
подсунули! Глядеть -- и то тошно. И это в день, когда положено сало! Разуй,
парень, глаза, я тебе дело говорю. Ты ведь у нас новичок. А то они и тебе
всучат эту пакость. Не ешь, погоди. Придержи ее до прихода начальства. Нет у
них такого права -- нас черной кашей кормить. Это и дураку ясно.
потому что я вообще не знаю, как писать письма, а тут еще эти ужасные
полицейские будут его читать и вычеркнут все, что им не понравится, а я
понятия не имею, что им нравится. Мы с Питером вернулись в Королевский
Четверг. На Корфу было чудесно, но нам не давал покоя тамошний доктор --
англичанин и страшный зануда. Дом мне разонравился. Буду его перестраивать.
Лукьяненко Сергей
Сертаков Виталий
Верещагин Олег
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Никитин Юрий