деревообрабатывающий заводик, оставленный в наследство гидростроителями,
надоевший и овсянцам, и властям, и себе, да дурдом, с каждым годом все
плотное заселяющийся. Обе нелюдные травой-муравой, гусятником и другой
придорожной неприхотливой травкой заросшие дороги соединялись возле Королева
лога и далее -- по змеиному распадку, по тому самому, где нынче никто не
ездит, спускались к Усть-Манским пашням и заимкам.
большевиков началось вытеснение местных крестьян с их пашен и заимок; в
тридцать четвертом году размашисто действующие сплавщики, в основном
самоходы-пролетарьи, которым никого и ничего не жалко, избуровили, изувечили
усть-манские благодатные пашенные земли, потом и кровью отвоеванные у тайги,
понастроили на них шумные, клопяные бараки, столовую, клуб, понакопали ям
под мертвяки, сшибли избы -- заимки -- тракторами и всяким сподручным
нахрапистым железом, вроде лебедок, воротов, и наши растерянно помалкивающие
мужики, уцелевшие от коллективизации, гонений и нападок, не заметили, как
оказались вытуренными на горы вместе с чадами и женами.
где сейчас печалью заселяет ромашковые поля и березовые рощи новое овсянское
кладбище. Одну лишь осень копал я здесь картошку вместе со старшими, точнее,
помогал копать, стало быть, собирал клубни, таскал сучья в костер, бегал за
водой в ручеек, ел духовитые, рассыпчатые печонки. Мне кажется, я не забыл
вкус той жженой картошки и по сей день.
пообрезали кругом, пообузили. Земля и деревня отошли в ведение Березовского,
потом Емельяновского района. Через горы, через перевалы ходили парни пешком
за паспортами, через горы, через перевалы -- на приписку, на призыв в армию,
на фронт.
его за это в суд. В Березовке нарушителю припаяли полгода принудиловки, но
пока он возвращался из этой самой Березовки домой, снова опоздал на работу
-- и тем же судом ему добавили еще полгода принудиловки, и он снова опоздал
на работу. Тогда уж ему, как злостному нарушителю социалистической
дисциплины, присудили год тюрьмы. Более он пешком через перевалы не ходил,
его увезли в город бесплатно, на катере или на специально наряженной
подводе.
района болтающуюся деревню, -- никому не известно, сама-то деревня с ее
дурдомом, лесопилкой, блатным поселком энергетиков под бодрым названием
Молодежный и двумя слизневскими, стихийно возникшими, поселками никому не
нужна, а вот земли, прежде всего манские, богатые -- всем необходимы, и все
ими распоряжались как хотели. В чьем только распоряжении они не перебывали,
кто их не обгаживал, кто под дурнорост не пускал -- хозяина-то фактически
нет. Хозяев загнали в Игарку, в Верх-Енисейские прииски, кого и еще дальше,
поумертвили там, поистребили -- гуляй, свободная земля! Дурей и опускайся,
родина!
Усть-Мане у родственницы по левую сторону реки, тогда еще дачами не
захлестнутой. Сидя во дворе, подолгу смотрел я на Манскую гриву, которая
отовсюду глядится красиво. Смотрел, дивовался природе и соразмерной мудрости
ее. Шестьдесят лет прошло, а на гриве, на самой ее выгнутой шее какая была
щетинка леса в моем детстве, такая и осталась, -- ни единого деревца, ни
одной березки не убыло и не прибыло, все они того же росточку, что и
шестьдесят лет назад. На утесе, под этой гривкой леса, почвы почитай и нету,
намыло, намело кое-что в щелки меж каменьев, тут и взросли, укрепились
вечные деревца. Под ними дивной красоты произрастает мелочь. Здесь, на
припеке, рано появляются подснежники, медуница синеет, первоцвет-баранчик в
тенечке берез укрывается; потом их сменяют летние цветы; люпинчик,
красоднев, петушки, примулки, потом одуванчики, горянки-саранки и куриная
слепота, клубника в камешках забелеет цветом и непременно в ягоду обратится,
подножную, мелкую, но гостям и любому путнику в радость. Потом много-много
зацветет ромашки -- сиреневая, желтая, ближе к лесу и полям -- белоресничный
поповник внахлест, кружевами скудную землю укроет. Акация, таволожник,
волчья ягода здесь низкорослы, ершисты, но по осени загораются они таким
разноцветьем, так искрят на гриве, что от них даже низкорослая, кислая на
вкус горная репа, стало быть, карликовые кактусы, вроде бы обжигаются и тоже
начинают багроветь соком налитыми лепестками, скорее похожими на языки
диковинных существ.
встревожило, что-то на ней было неладно, вроде бы не хватало скольких-то
берез на юру, вроде бы дыра на гриве образовалась, глаз или зуб там вынули.
Поднимаюсь, иду на Манскую гриву -- и вот тебе привычная, современная
картина: в гриву леса, в самую ее середку врублена и поставлена бетонная
будка без окон, без дверей, зато опутанная колючей проволокой. По этой
проволоке, по бесцеремонности обращения с природой видна рука наших никем не
победимых военных. И долго они на этих горах обороняли ту будку, никого сюда
не пускали, кроме тех жителей Овсянки и Усть-Маны, которые уже издавна
сажали тут картошку.
сиживать, хотя и боялся змей, во множестве тут в камнях живших, любовался
слиянием двух рек -- Маны и Енисея. Змей здесь уже не велось, повытоптано
многое было, кто-то из любителей костра огонек тут для распарки чефира
разводил. Мана, захламленная сплавным лесом, едва шевелилась; Енисей на
шиверах оголился; Манская стрелка, продырявленная мостом и дорогой,
расколота, исковыряна, донага раздета. Но еще изсиливалась природа, еще
восстанавливала себя, поднатужась на бровке котлована, выкопанного для
бетонной будки, взялось и быстро шло в рост несколько березок, мелкой
травой, неистребимыми цветами, клубничником и репой зарастали раны от
костров и порубок. Манскую гриву, как и всю российскую природу, угробить
трудно, да возможно.
участки под дачи, вокруг них запестрели заборы и заборчики, все, что было
посажено детским овсянским лесничеством, немедленно было срублено,
выкорчевано, лишь за дорогой, плотно сомкнувшись, непродуваемо и
непроезжаемо стоял бор юношески крепкого соснячка, возведенного все тем же
лесничеством. На участках возникло несколько будочек, даже пробным грибком
взнялся было один-другой дачный домик, -- и все надолго замерло. "Военные не
разрешают, -- покатился слух по округе. -- Будут тут строить что-то
секретное. У них, у военных, от веку все секретное, от штанов галифе до
голов, покрытых фуражкой, в которых неизвестно чего и есть ли?"
куражливого начальства, удалось остановить сплав леса на Мане, почти уже
погибшей от топляка. В первую весну после остановки молевого сплава, побывав
на Манской гриве, я поразился пустынности реки Маны, ее какому-то
сиротски-растерянному виду -- так арестант, отбывший большой срок в неволе,
неуютно себя чувствует, выйдя за ворота тюрьмы, -- мир, ему открывшийся,
кажется пугающе-просторным, в нем много дорог и нет конвоя, который хорошо
умеет направлять именно на ту дорогу, по которой назначено идти.
леса, делала подневольную работу, -- тащила смертельно тяжелый груз и
ослабела, износилась, обсохла. Богатая, свободная красавица, она выглядела
бедной, бесприютной старухой. Много лет, много весенних ледоходов, много
горных снегов и резвых речек потребуется, чтобы излечить обескровленную
реку, чтобы воссиял ее прекрасный лик, чтобы воскресла она, оздоровела и
снова сделалась той чудесной частицей природы, которую нам, дуракам, подарил
Создатель.
двенадцати реках края прекратилось насилие, был остановлен молевой сплав.
Сдирал с себя большевистский намордник и народ, продолжалась борьба за
"ничейную" овсянскую землю. Давно уже у деревни есть свой район, давно уже
со всякой нуждой и докукой овсянцы ездят в Дивногорск, подписывают там
нужные бумаги, и судят их здесь, и рожают они здесь, и свидетельство о
рождении и смерти выписывают в Дивногорске, и милиция здешняя пусть и
худенько, но бережет их, и свет, и телефон отсюда, а вот землей по-прежнему
распоряжаются березовские и емельяновские власти. И как распоряжаются!
Овсянцам вместо земли дулю в нос суют, людям нужным, стало быть, всяким
блатным хитрованам, в основном высокоруководящего ранга, отдают лучшие
земли, но чтобы трудящиеся не обижались, их под высоковольтные опоры, в
лога, на пустоши определяют -- так и всегда-то у нас на Руси было:
сиятельству -- палаты, холопу -- скотный двор.
партдеятель, глумясь и рогоча, возглашает: "А вы боритесь, воюйте за землю,
как ваши деды и отцыИшь чего захотели -- задаром!" Как точно говорит мой
Самойлова Елена
Корнев Павел
Конюшевский Владислав
Прозоров Александр
Афанасьев Роман
Сапковский Анджей