Пегготи и мистер Баркис предпримут увеселительную прогулку, а мы с малюткой
будем их сопровождать. Я плохо спал в ту ночь, предвкушая удовольствие
провести весь день с Эмли. Спозаранку мы уже были на ногах и не успели еще
позавтракать, как вдали показался мистер Баркис, направлявшийся в двуколке к
предмету своих нежных чувств.
мистер Баркис был ослепителен в новом синем костюме, который портной сшил
ему на вырост, так что в самую холодную погоду обшлага вполне заменяли
перчатки, а воротник был так высок, что волосы мистера Баркиса стояли
торчком. Огромны были и блестящие пуговицы. Темные штаны и желтый жилет
довершали наряд, в котором мистер Баркис показался мне образцом
респектабельности.
старую туфлю, чтобы бросить ее на счастье нам вслед, для каковой цели он и
пожелал вручить ее миссис Гаммидж.
миссис Гаммидж. - Я женщина одинокая, покинутая, а как вспомню, что не все
люди на свете одиноки и покинуты, так я знаю - это мне наперекор!
так чувствительна, я бы и не то могла сделать. Ты не чувствителен, Дэниел.
Никто тебе не идет наперекор, и ты никому не идешь. Лучше брось-ка ее сам.
двуколки, куда мы к тому времени уселись (мы с Эмли рядком, на двух узких
сиденьях), что миссис Гаммидж должна бросить туфлю. Так миссис Гаммидж и
поступила, но, к сожалению, должен сказать, она омрачила наш праздничный
отъезд, немедленно залившись слезами, после чего сникла на руки Хэма и
объявила, что она бремя и что лучше всего отвезти ее сразу в работный дом.
По моему мнению, это была разумная мысль, и Хэму надлежало бы так и сделать.
остановились у церкви, где мистер Баркис привязал лошадь к забору, а сам с
Пегготи вошел в церковь, оставив в двуколке меня и малютку Эмли - Я
воспользовался этим, чтобы обвить рукой талию Эмли и заявить, что ввиду
моего близкого отъезда мы должны быть очень ласковы друг с другом и провести
этот день как можно веселей. Малютка Эмли со мной согласилась, позволила
себя поцеловать, и тогда я совсем расхрабрился и, насколько мне помнится,
уведомил ее, что никогда не буду любить другую и готов заколоть каждого, кто
вздумает домогаться ее расположения.
старалась казаться куда более взрослой и рассудительной, чем я, когда
говорила: "Какой глупый мальчик!" - и смеялась так очаровательно, что я
забыл об обиде, заключенной в этих словах, и только радовался, любуясь ею.
концов вышли, и мы тронулись дальше по проселочной дороге. Тут мистер Баркис
повернулся ко мне и сказал, подмигивая (кстати говоря, прежде я никак не
предполагал, что он умеет подмигивать):
двуколка затряслась.
Пегготи решила, что все должно совершиться тихо и спокойно, и во время
церемонии не было никаких свидетелей, а посаженого отца заменил церковный
клерк. Она немного сконфузилась, когда мистер Баркис столь внезапно
возвестил об их союзе, и крепко обняла меня в знак неизменной своей любви,
но скоро успокоилась и выразила удовольствие, что теперь все уже позади.
после вкусного обеда, мы провели день очень весело. Если бы Пегготи выходила
замуж в течение последних десяти лет ежедневно, то и в этом случае она не
могла бы держаться более непринужденно: никакой перемены в ней не произошло,
она была такой же, как всегда, и перед чаем пошла прогуляться с малюткой
Эмли и со мной; а тем временем мистер Баркис философически курил трубку и,
должно быть, ублажал себя размышлениями о своем счастье. Если это так, то
такие размышления весьма возбудили его аппетит, ибо я отчетливо помню, что,
невзирая на съеденную за обедом добрую порцию свинины с овощами, которую он
закусил не то одним, не то двумя цыплятами, мистер Баркис вынужден был
потребовать к чаю холодной вареной грудинки, каковую и уплел в большом
количестве и в полном спокойствии.
необыкновенная свадьба! Когда стемнело, мы снова уселись в двуколку и в
самом благодушном настроении покатили домой, любуясь звездами и болтая о
них. Показывать их выпало на долю мне, и я открыл мистеру Баркису неведомые
горизонты. Я рассказал ему все, что знал, а он поверил бы решительно всему,
что мне взбрело бы в голову ему сообщить, ибо проникся благоговением к моим
познаниям, и, обращаясь к своей жене, во всеуслышание назвал меня "юным
Рошусом", разумея под этим чудо из чудес.
способности мистера Баркиса, я сделал плащ из старой холстины, и мы сидели
под ним с малюткой Эмли до конца путешествия. О, как я любил ее! Какое было
бы счастье, думал я, если бы поженились мы и удалились в леса и поля; там
жили бы мы и не старели и не умнели, вечно оставались бы детьми, бродили бы
рука об руку под ярким солнцем по лугам, усеянным цветами, ночью склоняли бы
наши головы на мягкий мох, погружаясь в сладкий, невинный, безмятежный сон,
а когда нам пришлось бы умереть, нас схоронили, бы птицы! Вот какие картины
вставали передо мной всю дорогу - картины, ничего общего не имеющие с
реальной жизнью, озаренные светом нашей невинности, неясные, как звезды там
вверху... Радостно думать, что на свадьбе Пегготи присутствовали два таких
чистых существа, как малютка Эмли и я. Радостно думать, что в обычной
свадебной церемонии участвовали Амуры и Грации, принявшие вид таких
воздушных созданий.
мистер и миссис Баркис попрощались с нами и мирно отправились к себе домой.
Вот тогда-то я впервые почувствовал, что лишился Пегготи. Под любым другим
кровом я пошел бы спать с опечаленным сердцем, но только не здесь, где рядом
со мною жила малютка Эмли.
радушием ждали меня к ужину, чтобы их разогнать. Малютка Эмли подсела ко мне
на сундучок - один-единственный раз в этот мой приезд; это было чудесное
завершение чудесного дня.
Пегготи и Хэм отправились на рыбную ловлю. Я чувствовал себя очень смелым,
оставшись в этом уединенном доме единственным защитником малютки Эмли и
миссис Гаммидж, и жаждал только нападения на нас льва, змеи или
какого-нибудь отвратительного чудовища, дабы я мог его уничтожить и покрыть
себя славой. Но в ту ночь никто из них не избрал для прогулок ярмутскую
равнину, и мне оставалось лишь до утра грезить о драконах.
словно и возчик, мистер Баркис, и все, что вчера произошло, было также лишь
сновидением. После завтрака она взяла меня к себе домой; это был чудесный
маленький домик. Из всех находящихся там вещей мое особое внимание привлекло
старое бюро из какого-то темного дерева, стоявшее в гостиной (обычно все
собирались в кухне с кафельным полом), бюро с откидной крышкой, превращавшей
его в конторку; на нем лежала огромная, в четвертую долю листа "Книга
мучеников" Фокса *. Этот достойный всяческого уважения том, из которого я не
помню теперь ни единого слова, я немедленно обнаружил и немедленно в него
погрузился. И когда бы я ни приходил сюда впоследствии, я всегда взбирался
на стул, открывал ларец, заключавший сию драгоценность, затем становился на
колени и, положив локти на конторку, снова и снова начинал пожирать страницу
за страницей. Боюсь, что главным образом я поучался, разглядывая
многочисленные иллюстрации, на коих были изображены разнообразные и
неслыханные ужасы, но с тех времен и по сию пору дом Пегготи и "Мученики"
неразрывно связаны между собой.
малюткой Эмли; ночь я провел у Пегготи в крохотной комнатке в мансарде (с
книгой о крокодилах, лежавшей на полке у изголовья кровати), в комнатке,
которая, по словам Пегготи, предназначена для меня и всегда будет
сохраняться в таком же точно виде.
мой, - говорила Пегготи, - вы найдете комнату такой, словно я вас поджидаю с
минуты на минуту. Я стану убирать ее ежедневно, как убирала вашу прежнюю
комнатку, мое сокровище! И если бы вы уехали в Китай, можете быть уверены,
что я буду ее убирать все время, пока вас нет.
и благодарил ее, как только мог. Но мне не удалось поблагодарить ее
хорошенько, ибо говорила она об этом утром (нежно обнимая меня), и в то же
утро я отправлялся домой, куда и прибыл также утром в повозке вместе с
Пегготи и мистером Баркисом. Они покинули меня у калитки, покинули с тяжелым
сердцем. И как странно было мне следить за удаляющейся повозкой, увозившей
Пегготи, когда я остался здесь, под старыми вязами, перед домом, где никто
уже и никогда не взглянет на меня с любовью!
сострадания к самому себе. Моим уделом стало полное одиночество - я жил
вдали от друзей с их теплым участием, вдали от своих сверстников, вдали от
чего бы то ни было, кроме моих горестных размышлений, тень которых, мне
чудится, падает на бумагу даже теперь, когда я об этом пишу.
чтобы хоть чему-нибудь, как-нибудь и где-нибудь обучали! Но на это не было у
Василенко Иван
Перумов Ник
Володихин Дмитрий
Махров Алексей
Семенова Мария
Шилова Юлия