дети, старики, женщины. Словом, нет незанятых рук, и все же рук не хватает.
Поражение в день святого Лаврентия лишило нас защитников, на которых мы
могли рассчитывать, и если вы не ждете подмоги из Парижа, монсеньер, то вам
судить: не следует ли сохранить остатки нашего славного гарнизона, которые
могут пригодиться для защиты других крепостей и, может быть, для спасения
отчизны.
волнующейся толпы, теснившейся вокруг ратуши. Но тут раздался громовой
голос:
старшине цеха ткачей Жану Пекуа, человеку уважаемому, влиятельному и даже
внушающему согражданам некоторый страх.
которые любили свой город и всегда жили для него, а если надобно было, то за
него и умирали. Для честного ткача существовала на свете только Франция, а
во Франции - только Сен-Кантен. Никто не знал лучше него истории города, его
преданий, древних обычаев и старинных легенд. Не было квартала, улицы, дома,
которые бы в прошлом или настоящем не имели бы для Жана Пекуа своего особого
значения. В нем как бы воплотился дух сен-кантенского самоуправления. Его
мастерская была второй городской площадью, и его деревянный дом на улице
Сен-Мартен - второй ратушей. Этот почтенный дом приковывал к себе взгляды
странной вывеской: она изображала ткацкий станок, увенчанный ветвистыми
рогами оленя. Один из предков Жана Пекуа, тоже, разумеется, ткач и вдобавок
знаменитый стрелок из лука, на расстоянии ста шагов пробил однажды двумя
стрелами оба глаза красивого оленя. Еще и поныне в Сен-Кантене, на улице
Сен-Мартен, можно видеть эти великолепные рога. И они и сам ткач были в ту
пору известны всем в округе на расстоянии десяти лье. Жан Пекуа, таким
образом, был как бы самим воплощением города.
голосов в зале.
земляки, минуту внимания. Поглядим-ка вместе на то, что мы уже сделали: это,
может, подскажет нам, что мы еще можем сделать. Когда неприятель осадил наши
стены, мы мужественно приняли свой жребий. Мы не роптали на провидение за
то, что искупительной жертвой оно избрало как раз наш Сен-Кантен. Да, не
роптали. Больше того, когда прибыл сюда адмирал и отдал нам в помощь свой
опыт и свою отвагу, мы всячески старались содействовать его плану. Мы
отдавали свои запасы, сбережения, деньги, а сами брались за арбалеты, пики,
кирки. Словом, мы делали, думается, все, что можно требовать от людей
невоенных. Мы надеялись, что король вскоре вспомнит о своих доблестных
сен-кантенцах и пришлет нам подмогу. Так и случилось. Господин коннетабль
Монморанси поспешил сюда, чтобы отогнать войска Филиппа Второго. Однако
роковая битва в день святого Лаврентия покончила со всеми нашими надеждами.
Коннетабль попал в плен, его армия разгромлена, и мы теперь одиноки еще
больше, чем когда-либо. С тех пор прошло уже пять дней, и противник не терял
даром времени: пушки его и сейчас не перестают грохотать. Но мы не слушаем
этого грохота, мы прислушиваемся к другому: не донесется ли какой-нибудь шум
с парижской дороги, возвещая нам новую помощь. Увы, ничего не слышно! Король
нас покинул. Видно, ему не до нас. Ему нужно собрать все оставшиеся силы,
нужно в первую очередь спасать страну, а не наш город... Дорогие сограждане
и друзья! Господин де Рамбуйе и господин Лофор сказали правду: наш старый
город умирает. Мы покинуты, мы отчаялись, мы погибаем!
Воспользовавшись этим, ткач продолжал с еще большим жаром:
сопротивляться не можем Но господин Колиньи говорит, что мы сопротивляться
должны. Будем же сопротивляться! Господин адмирал знает, что делает и чего
хочет. На весах своей мудрости он взвесил судьбу одного города и судьбу всей
Франции. Он считает нужным, чтобы Сен-Кантен пал, как часовой на посту. И
это хорошо! Кто ропщет - тот трус, кто не повинуется - тот изменник. Стены
разваливаются - что ж, сложим стены из наших трупов! Выиграем неделю,
выиграем два дня, выиграем хоть час ценой собственной крови! Господину
адмиралу известно, каких это потребует жертв, и если он у нас их требует,
то, значит, так надо. Это дело совести господина де Колиньи. Ответственность
лежит на нем, мы же будем повиноваться!
а с ними вместе и Гаспар де Колиньи. Поистине тяжкое бремя возложил на его
плечи старшина цеха ткачей! Даже сама мысль об ответственности за судьбы
этих людей вызывала у адмирала невольный трепет.
поняли и одобрили меня. Правильно. Не говорите ничего и умирайте. Никто не
посмеет потребовать от вас восторженных кликов: "Да погибнет Сен-Кантен!".
Но если любовь к родине горит в ваших сердцах таким же пламенем, как и в
моем, то вы должны воскликнуть: "Да здравствует Франция!".
жалобные стоны возгласы.
ответственность я не могу нести один. Я еще мог противиться вам, когда вы
хотели сдаться неприятелю, но, когда вы сдаетесь мне, я не в силах больше
обсуждать этот вопрос... и раз вы считаете жертву ненужной...
говорить о сдаче, господин адмирал!
XXVII. ГАБРИЭЛЬ ДЕЙСТВУЕТ
капитан королевской гвардии, явившийся к вам от имени его величества.
покидает своих храбрых сен-кантенцев и думает о вас постоянно. Я прибыл сюда
три часа назад и за это время успел осмотреть ваши стены и послушать ваши
речи. Позвольте же вам сказать, что речи эти не соответствуют истине. К лицу
ли вам подобное уныние? С чего это вы вдруг теряете всякую надежду и
предаетесь вздорным страхам? Поднимите же головы, черт возьми, и, если вы не
в состоянии победить, ведите себя так, чтобы само ваше поражение
превратилось в блистательный триумф! Я только что побывал на валах и говорю
вам: вы можете отстаивать город еще две недели, а государю для спасения
Франции нужна от вас только неделя. На все, что вы слышали в этой зале, я
отвечу в двух словах.
влиянию железной, неукротимой воли.
полной жадного любопытства, Габриэль продолжал:
укреплений могут послужить воротами для неприятеля. Так ли это? В самом
опасном положении, говорите вы, находится предместье д'Иль: испанцы
захватили аббатство и ведут оттуда столь сильный огонь, что наши рабочие не
смеют показываться на позициях. Разрешите, господин Лофор, указать вам очень
простое, превосходное средство обезопасить их, применявшееся еще в этом году
при осаде Чивителлы. Чтобы укрыть рабочих от огня испанских батарей,
достаточно навалить поперек рва старые барки, набитые мешками с песком. Ядра
застревают в этих тюках, и позади такого барьера рабочие будут в полнейшей
безопасности. В поселке Ремикур неприятель, защищенный навесом, спокойно
подрывает, говорите, стену. Это верно. Но именно там, а не у ворот Сен-Жан
надо заложить контрмину. Переведите же своих саперов с западной стороны на
южную, господин Лофор, и вы поправите дело. Но вы скажете: тогда ведь
останутся без защиты ворота Сен-Жан и бастион Сен-Мартен. Пятидесяти человек
достаточно для ворот, и столько же - для бастиона. Но людей недостает, -
прибавил он. - Так я к вам их привел.
воодушевила сен-кантенцев, - в трех лье отсюда я нагнал барона Вольперга с
отрядом из трехсот человек. Мы с ним пришли к соглашению. Я обещал
проникнуть в Сен-Кантен и выбрать подходящие точки, через которые он мог бы
ввести в город своих солдат. Как видите, я в город проник, и план у меня
готов. Я вернусь к Вольпергу. Мы разделим его отряд на три сотни, одну
возглавлю я сам, и в ближайшую безлунную ночь мы направимся к заранее
намеченным пунктам. Как бы то ни было, но одна колонна наверняка пробьется.
Сто решительных бойцов присоединятся к вам и будут размещены у ворот Сен-Жан
и на бастионе Сен-Мартен.
оживившие угасшую было надежду.
Пекуа.
хочу изображать положение в розовых красках. Я лишь хотел доказать вам всем,
и первому вам, Жан Пекуа, произнесшему такую мужественную, но и такую
скорбную речь, - я хотел доказать, во-первых, что король не покинул вас,
во-вторых, что ваша гибель может принести вам только славу, а ваше
сопротивление - огромную пользу стране. Вы говорили: пожертвуем собой!
Теперь вы говорите: будем сражаться! Это же замечательно! Подумайте о том,
что, продержавшись еще десять - двенадцать дней, вы, быть может, потеряете
Конюшевский Владислав
Акунин Борис
Буркатовский Сергей
Панов Вадим
Самойлова Елена
Зыков Виталий