вы, быть может, познаете частицу того счастья, какое однажды познала я.
казалось, что если в доме и осталась горечь, то исходит она не от кузины
Рейчел, не от Эмброза, а гнездится в глубине моего собственного сердца. Но
ей я никогда этого не скажу, этого она никогда не узнает. Старый грех
ревности, который я считал навсегда погребенным и забытым, с новой силой
пробудился во мне. Но теперь я ревновал не к Рейчел, а к Эмброзу, которого
прежде любил больше всех в целом мире.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Обычно, когда дни становились короче, погода портилась, работы в поле
прекращались и к пяти часам уже темнело, долгие вечера казались мне
невыносимо тоскливыми и однообразными. Не большой охотник до чтения и
слишком нелюдимый по природе, чтобы находить удовольствие в охоте с соседями
и в званых обедах, я всегда с нетерпением ждал конца года, когда, проводив
Рождество и самый короткий зимний день, начинаешь предвкушать близкую весну.
На Запад весна приходит рано. Еще перед Новым годом зацветают первые кусты.
Но та осень прошла без скуки. Опали листья, деревья стояли обнаженными.
Бартонские земли потемнели и набухли от дождя, холодный ветер гнал по морю
мелкую зыбь. Но я смотрел на это без уныния.
редко нарушался и устраивал нас обоих. Если позволяла погода, кузина Рейчел
проводила утро в парке, давая Тамлину и садовникам указания относительно
новых посадок и наблюдая за прокладыванием дорожки с террасами, о чем мы
недавно договорились. Для этого пришлось нанять еще несколько человек, кроме
тех, что работали в лесу. Тем временем я занимался обычными делами по
имению, разъезжая верхом от фермы к ферме или наведываясь на принадлежащие
мне земли за пределами имения. В половине первого мы встречались за ленчем,
как правило состоящим из ветчины или пирога и кекса. Слуги обедали, и мы
обходились без них.
башне бьют полдень и им вторит громкий колокол, сзывающий слуг к обеду, я
всегда испытывал волнение и радость. Все, чем бы я ни занимался, вдруг
переставало меня интересовать. Скажем, я ехал верхом через поля, парк или
лес, и до меня долетал бой часов и колокола - если ветер дул в мою сторону,
они были слышны на расстоянии трех миль, - я тут же нетерпеливо поворачивал
Цыганку к дому, словно боялся пропустить хоть одно мгновение ленча. То же
самое повторялось в конторе. Я тупо смотрел на лежащие передо мной бумаги,
кусал перо, откидывался на спинку стула, и все, что я перед тем писал,
теряло значение. Письмо подождет, цифры можно не сводить, решение по одному
делу в Бодмине отложить. И, все бросив, я покидал контору, проходил через
двор и, войдя в дом, шел в столовую. Обычно Рейчел была уже там и встречала
меня пожеланием доброго утра. Иногда она клала рядом с моей тарелкой зеленую
веточку, и я вдевал ее подарок в петлицу; иногда предлагала попробовать
какой-нибудь настой из трав. Она знала великое множество рецептов и
постоянно предлагала их нашему повару. Она успела провести в моем доме
несколько недель, прежде чем Сиком под строжайшим секретом и прикрывая рот
рукой сообщил мне, что повар каждый день приходит к ней за распоряжениями,
по каковой причине мы и питаемся не в пример лучше прежнего. . Я посмеялся и не стал говорить ей, что мне
все известно, но порой, шутки ради, отпускал какое-нибудь замечание по
поводу одного из блюд и восклицал: , а она в
полном неведении спрашивала:
такое обращение не только нравилось мне, но и вызывало определенную
гордость.
распоряжался закладывать экипаж, и Веллингтон возил ее по соседям отдавать
визиты. Если у меня были дела по пути, я проезжал с нею пару миль, после
чего выходил из экипажа, а она ехала дальше. Выезжая с визитами, она уделяла
особое внимание своему туалету. Всегда лучшая накидка, новые вуаль и капор.
В экипаже, дабы иметь возможность смотреть на нее, я садился спиной к
лошадям; она же, думаю, чтобы подразнить меня, нарочно не поднимала вуаль.
маленьким потрясениям и склокам! Чего бы я не дал, чтобы превратиться в муху
на стене!
исчезал из виду, в его окошке развевался изящный носовой платок. Я не видел
ее до пяти вечера, то есть до обеда, и часы, отделявшие меня от новой
встречи, превращались в некое испытание, через которое необходимо пройти
ради конца дня. Работал ли я в конторе, ездил ли по имению, разговаривал ли
с людьми, меня все время одолевало нетерпение. Который час? Я смотрел на
часы Эмброза. Только половина пятого. Как медленно тянется время!
Возвращаясь домой мимо конюшни, я сразу замечал, что она уже приехала: в
каретном сарае стоял запыленный экипаж, конюхи кормили и поили лошадей.
Войдя в дом, я заглядывал в библиотеку, в гостиную. Пусто. Она всегда
отдыхала перед обедом. Затем я принимал ванну или умывался, переодевался и
ждал ее в библиотеке. По мере того как стрелки часов приближались к пяти,
мое нетерпение возрастало. Дверь библиотеки я оставлял открытой, чтобы
слышать ее шаги.
для собак всякое значение, и они как тени повсюду ходили за Рейчел, - затем
шуршание платья по ступеням лестницы. Пожалуй, это мгновение я любил больше
всего. Знакомый звук молниеносно будил во мне неясные ожидания, смутные
предчувствия, я терялся - что сделать, что сказать ей, когда она войдет в
комнату? Не знаю, из какой ткани были ее платья - из плотного шелка, атласа
или парчи, - но казалось, они скользят по полу, приподнимаются, снова
скользят; и то ли само платье плыло, то ли она двигалась в нем с такой
грацией, но библиотека, темная и строгая до ее прихода, внезапно оживала.
яркость утра и приглушенные тона послеполуденных часов отдавались работе, и
ее движения были четки, продуманны; но теперь, когда опустился вечер,
непогода осталась за окнами и дом замкнулся в себе, она излучала таившееся в
ней до сей поры сияние. Ее щеки слегка розовели, волосы казались темнее,
глаза светились бездонной глубиной, и поворачивала ли она голову, чтобы
заговорить со мной, подходила ли к шкафу взять книгу, наклонялась ли
погладить вытянувшегося перед камином Дона - во всем, что она делала, была
непринужденная грация, придававшая каждому ее движению ни с чем не сравнимое
очарование. В такие мгновения я недоумевал: как мог я когда-то находить ее
обыкновенной?
свои места: я - во главе стола, она - по правую руку от меня, и мне
казалось, что так было всегда, что в этом нет ничего нового, ничего
необычного, будто я никогда не сидел здесь один - в старой куртке, положив
перед собой книгу, чтобы под предлогом чтения не разговаривать с Сикомом. Но
никогда прежде такое обыденное занятие, как еда и питье, не показалось бы
мне столь увлекательным, как теперь, никогда не превратилось бы в своего
рода захватывающее приключение.
возрастало, и наконец я поймал себя на том, что под разными предлогами
стараюсь быть поближе к дому, чтобы хоть мельком видеть ее и тем самым на
несколько минут продлить время, которое мы проводим вместе. И была ли она в
библиотеке, проходила ли через холл, ожидала ли в гостиной посетителей, она
улыбалась мне и говорила: -
вынуждая меня придумывать все новые и новые объяснения. Что касается сада,
то я, который зевал и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, когда Эмброз
пытался заинтересовать меня, теперь делал стойку, едва речь заходила о
садах, и вечерами после обеда мы вместе с ней просматривали итальянские
книги, сравнивали гравюры и оживленно обсуждали, какую из них скопировать.
Думаю, если бы она предложила построить на Бартонских землях копию самого
римского Форума, я бы согласился. Я говорил , , , но никогда не слушал по-настоящему. Мне доставляло удовольствие
видеть ее увлеченность любимым делом; видеть, как, нахмурив брови, с
карандашом в руке она сосредоточенно размышляет над тем, какую из двух
картинок выбрать; наконец, видеть, как ее руки тянутся то к одной книге, то
к другой...
ней в будуар тетушки Фебы, и мы раскладывали на полу книги и планы садов.
Внизу, в библиотеке, хозяином был я. В будуаре хозяйкой была она. Пожалуй,
это нравилось мне гораздо больше. Мы забывали об условностях. Сиком не
докучал нам; очень тактично она убедила его отказаться от торжественного
ритуала с серебряным чайником и подносом и сама готовила для нас одну из
tisana - ячменный отвар, объяснив, что так принято на континенте и что это
очень полезно для печени и для кожи.
спросить меня про время, но злополучные башенные часы, расположенные слишком
близко над нами, чтобы мы не заметили, как они бьют десять раз, неотвратимо
нарушали наш покой.
и закрывая книги. Это был сигнал к расставанию. Даже такая уловка, как
задержка в дверях, якобы для того, чтобы закончить начатый разговор, ни к
чему не приводила. Пробило десять - я должен уходить. Иногда она давала мне
поцеловать руку. Иногда подставляла щеку. Иногда, как щенка, трепала по
плечу. Никогда больше не подходила она ко мне вплотную, не брала мое лицо в
руки, как в тот вечер у нее в спальне. Я не стремился к этому, не надеялся
на это; но, когда пожелав ей доброй ночи и войдя в свою комнату, я открывал
ставни, вглядывался в безмолвный парк и слышал приглушенное дыхание морского
прилива в маленькой бухте за лесом, я чувствовал себя одиноким и брошенным,
Контровский Владимир
Суворов Виктор
Акунин Борис
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Орлов Алекс