предлагаю дважды, если не хочу.
выходить из дома только одна. Эта привычка имела лишь одно следствие: еще
более тесное сближение негра и убийцы. Следующей была фаза бурных упреков.
Дивина больше не могла сдерживать себя. Гнев, словно скорость, придавал ее
уму обостренную ясность. Она во всем находила умысел. Или, может, Нотр-Дам
подчинялся, сам того не зная, игре, которую она заказывала и вела ее к
одиночеству и, еще дальше, к отчаянию? Она поносила Нотр-Дама на чем свет
стоит. Он был скрытен, как глупцы, не умеющие лгать. Пойманный в ловушку, он
иногда краснел, его лицо вытягивалось в буквальном смысле слова, потому что
складки у рта напрягали его и тянули вниз. Он выглядел жалким. Он не знал,
что ответить, и мог только улыбаться. Эта улыбка, при всей ее
неестественности, расправляла его черты, поднимала настроение. В каком-то
смысле можно сказать, что он проходил, раздираясь, как солнечный луч сквозь
терновник, сквозь куст ругательств, но, выходя из них, умел показаться
невредимым, даже без единой царапины. Тогда Дивина, разъяренная, стала
преследовать его своими колкостями. Она становилась безжалостной, какой
умела быть, когда преследовала. В конечном счете ее стрелы причиняли мало
вреда Нотр-Даму - мы сказали, почему, - и если иногда, находя более уязвимое
место, острие входило в него, то Дивина загоняла стрелу до самого оперения,
которое она покрывала заживляющим бальзамом. В то же время она опасалась
ярости раненого Нотр-Дама и упрекала себя в том, что выказала слишком много
горечи, так как думала, (впрочем, напрасно), что Нотр-Дам будет этому рад. К
каждому своему отравленному замечанию она добавляла мягкого целебного
средства. Поскольку Нотр-Дама всегда занимало только добро, которого ему
желали - потому он и слыл доверчивым и беззлобным, - или, может быть, еще
из-за того, что, ухватывая лишь окончание каждой фразы, он судил по этому
окончанию и Думал, что оно венчало длинный комплимент. Нотр-Дам словно
зачаровывал усилия, которые прилагала Дивина, чтобы поиздеваться над ним,
но, сам того не подозревая, он оказывался пронзен вредоносными стрелами.
Нотр-Дам был счастлив, вопреки Дивине и благодаря ей. Когда однажды он
сделал это унизительное признание (что его обобрал и бросил Маркетти),
Дивина держала руку Нотр-Дам-де-Флера. Хотя она была взволнована до такой
степени, что у нее перехватывало горло, она продолжала мило улыбаться, чтобы
они оба не растрогались до отчаяния, которое продлилось бы, конечно, лишь
несколько минут, но оставило бы в них отпечаток на всю жизнь, и чтобы
Нотр-Дам не растворился в этом унижении. Та же сладкая нежность тронула меня
до слез, когда:
закричал: "Жан!" Так приятно было услышать свое имя. И я почувствовал себя в
лоне семьи, вновь обретенной благодаря нежности слуг и хозяев. Сегодня я
признаюсь вам: я никогда не ощущал ничего, кроме видимости горячих ласк,
нечто вроде глубоко нежного взгляда, который, будучи адресован какому-нибудь
красивому молодому существу, стоящему позади меня, проходил сквозь меня и
меня потрясал. Горги почти никогда не думал, или скрывал, что думает. Он
спокойно прогуливался под выкриками Дивины, заботясь только о своем белье.
Однажды все-таки эта близость с Нотр-Дамом, порожденная ревностью Дивины,
заставила негра сказать:
кем? Она знала, что Секу нравилось такая счастливая жизнь, у него был кров,
пища, дружба, и боязливая Дивина опасалась его гнева: он, конечно, не ушел
бы из мансарды, не отомстив. К тому же она снова - после некоторой паузы -
стала предпочитать безмерную мужественность, и в этом отношении Сек ее
удовлетворял. Пожертвовать Нотр-Дамом? Но как? И что скажет Горги? Ей
поможет Мимоза, которую она встретила на улице. Мимоза, старая дама:
свежая, всегда такая Божественная. Это она настоящая Дивина.
женском роде). Ты хочешь ее?
кажется размазней-
проучу, шлюха".
что Нотр-Дам не поддастся:
послушай, Дивина, мы можем быть подругами. Я хотела бы позволить себе
Нотр-Дам. Оставь ее мне. Услуга за услугу, моя миленькая. Можешь во мне не
сомневаться.
моя-Вея.
девочка. Приведи ее с собой как-нибудь вечерком.
меня. Ах! Я буду Вся-Вдовушка! И вот я беру Нотр-Дам и оставляю ее при себе.
У тебя есть две. У тебя есть все!..
выпьешь чаю.
такая миленькая, знаешь. Немножечко помятая, очень миленько помятая, и такая
добрая.
крючок. Чуть позже Дивина встретила Горги и Нотр-Дама вместе. Она дождалась,
когда негр, уже не отходивший от Нотр-Дама ни на шаг, пошел в туалет. Вот
как Дивина подготовила Нотр-Дама:
армию, она остается одна.
не жмотиться, если мальчик ей нравится. Ты, конечно, поступай, как хочешь. Я
тебе говорю, а ты как хочешь. Во всяком случае она зайдет к нам часов в
пять. Нужно только избавиться от Горги, понимаешь, чтобы чувствовать себя
свободнее.
только не прихвати у нее ничего, прошу тебя, не надо: могут возникнуть
сложности.
способ раздразнить Дани. А Горги? Когда он вернулся, Нотр-Дам поставил его
обо всем в известность.
возникло подозрение; до сих пор он считал, что деньги, которые водились у
Нотр-Дама, тот имел от своих клиентов;
заподозрить что-то другое. Он хотел узнать, что именно, но убийца
выскальзывал, как уж. Нотр-Дам вернулся к торговле кокаином. В маленьком
баре на улице Элизе-де-Бо-Зар, исполненном в стиле тюремной камеры, он раз в
четыре дня встречался с Маркетти, который без гроша вернулся в Париж и
теперь снабжал его наркотиками. Они были упакованы в маленькие пакетики из
шелковой бумаги, которые помещались в другой, побольше, из коричневой ткани.
Вот что он придумал: он засовывал левую руку в "Продырявленный карман брюк,
чтобы усмирить или поласкать свой неудержимый член. Этой рукой он удерживал
длинный шнурок, на котором висел, покачиваясь в штанине, мешочек из
коричневой ткани.
падает на землю. Очень удобно.
когда Маркетти передавал ему наркотик, он говорил: "Ладно, малыш",
сопровождая эти слова беглым взглядом, который Нотр-Дам отмечал у
корсиканцев, когда те, столкнувшись на тротуаре, бормотали друг другу:
:
из уст "котов" подобно тому, как пуки (жемчужины) вырываются из нежного зада
Миньона. Одно из них, которое, кажется, больше других волнует меня - или,
как любит выражаться Миньон, терзает, потому что оно жестоко - я услышал в
одной из камер Сурисьер, которую мы называем "Тридцать шесть плиток", камере
такой узкой, что ее можно считать корабельным коридором. Я услышал, как
кто-то проговорил об одном крепком охраннике: "Да я его на палубе имел!",
затем, немного спустя, "Да я его на рею насадил!". И сразу стало ясно, что
человек, произносивший эти слога, проплавал лет семь. Великолепие такого
выражения - рея вместо кола -заставляет меня трепетать с головы до ног. И
тот же человек сказал позже: "Или же, если ты гомик, ты спускаешь штаны, и
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Ковальчук Вера
Андреев Николай
Андреев Николай
Корнев Павел