совершенно не дает о себе знать, но когда-нибудь непременно доберется до
сердца и, проткнув его, вызовет мгновенную смерть. Вот, оказывается, в чем
секрет его неуемного темперамента, из-за которого он спал не более трех
часов в сутки, а когда бодрствовал, не мог и минуты усидеть на месте.
Живи, пока не умрешь - вот мой девиз.
тоже мало времени. Возможно, он попросту выдумал это, чтобы облегчить мое
вселенское одиночество; чем старше я становился, тем труднее мне было верить
в эту историю, я не понимал, как знаменитый, необычайный Васко Миранда, этот
возмутитель спокойствия может столь пассивно мириться со страшной судьбой,
не понимал, почему он не обращается к врачам, чтобы те нашли и удалили иглу;
я начал думать о ней как о метафоре, как о стрекале его амбиций. Но той
ночью в моем детстве, когда Васко колотил себя в грудь и перекашивал лицо,
когда он закатывал глаза и валился на пол вверх тормашками - тогда я верил
каждому его слову; и, вспоминая позднее об этой своей абсолютной вере
(вспоминая сейчас, когда я вновь встретил его в Бененхели, подстрекаемого
иными иглами, превратившегося из стройного молодца в тучного старика, в
котором свет давно уже сделался тьмой, а открытость -замкнутой
неприступностью, в котором вино любви, скиснув, обернулось уксусом
ненависти), я мог - и теперь могу - осмыслить его секрет по-другому. Может
быть, эта иголка, если она взаправду затерялась в его теле, как в стоге
сена, была в действительности источником всей его личности -может быть, она
была его душой. Лишиться ее значило бы лишиться самой жизни или, по крайней
мере, сделать ее бессмысленной. Он предпочитал работать и ждать. "В слабости
человека его сила, и наоборот, - сказал он мне однажды. - Мог бы Ахилл стать
великим воином, не будь у него этой пятки?" Думая об этом, я чуть ли не
завидую ему с его острым, блуждающим, подгоняющим ангелом смерти.
остается внутри осколок льда, который причиняет ему боль до конца жизни. Моя
беловолосая мать была для Васко Снежной Королевой, которую он любил и от
которой в конце концов бежал в унижении и гневе, унося в крови острый,
холодный, горький осколок; этот осколок мучил его, понижал температуру его
тела, охлаждал его некогда горячее сердце.
x x x
наплевательским отношением ко всем традициям, условностям, священным
коровам, святыням и богам, с его легендарной неутомимостью как в погоне за
заказами, сексуальными партнерами, теннисными мячами, так и в поисках любви
стал моим первым героем. Когда мне было четыре года, индийская армия вошла в
Гоа, положив конец длившемуся 451 год португальскому колониальному правлению
и надолго ввергнув Васко в один из его периодов черной меланхолии. Аурора
убеждала его, что на это событие ему надо, подобно многим жителям Гоа,
смотреть как на освобождение; но он был безутешен.
жаловался он. - А теперь я получил их триста миллионов. И каких! На мой вкус
слишком много у них голов и рук.
кухне "Элефанты", вдалбливая в голову поначалу возмущенного старика Эзекиля,
нашего повара, секреты кухни Гоа и записывая их в новую зеленую тетрадь
рецептов, которую повесил у двери на проволочке; неделями после этого у нас
шла сплошная свинина, нам приходилось есть гоанскую копченую колбасу с
перцем, сарапател из свиной крови и ливера и свиное карри с кокосовым
молоком, пока Аурора не сказала в сердцах, что еще немного, и мы все
превратимся в свиней. После этого Васко отправился на базар и, ухмыляясь,
вернулся с огромными корзинами, полными щелкающих клешнями ракообразных, и
пакетами, откуда торчали акульи зубы и плавники; увидев это, наша уборщица
бросила метлу и ринулась вон из ворот "Элефанты", прокричав на бегу
Ламбаджану, что ни за что не вернется, пока тут будут появляться эти
"нечистые" чудища.
уши рассказами о героизме Альфонсо де Альбукерке, отобравшего Гоа у некоего
Юсуфа Адилъшаха, Биджапурского султана, в день святой Екатерины 1510 года; и
о делах Васко да Гамы, конечно, тоже.
укоризненно говорил он Ауроре. - У нас одна общая история; что эти индийские
вояки о ней знают?
контрабандным ликером "фени"; по вечерам он приходил ко мне в комнату с
волшебными окнами и рассказывал свои сомнительные гоанские байки.
заставляя меня фыркать в одеяло. - Ад здравствует Мамаша Португаша!
вторжение.
шовинистка вдобавок.
как он враждовал с самим собой, какая шла в нем битва между жаждой
становления и мелкостью души, между верностью и карьеризмом, между талантом
и амбициями. Я не знал, какую цену он заплатил, пробиваясь к нашим воротам.
по крайней мере, ни о ком из них он не упоминал и никого не приводил. Он
никогда не говорил о своей семье и очень редко - о прежней жизни. Даже
рассказы о Лоутолине, его родной деревне с домами из красного латерита и
окнами из устричных раковин мы должны были принимать на веру. Однажды он
бросил фразу, не удостоив нас подробностями, о том, что одно время работал
базарным грузчиком в Мапузе, на севере Гоа, другой раз упомянул о работе в
порту Мармаган. Создавалось впечатление, что в погоне за избранным будущим
он ртринул все, что связывало его с родичами и родными местами, - решение,
которое указывало на некую безжалостность и боязнь вероломства. Он был своим
собственным изобретением, и Аурора должна была сообразить - как это пришло в
голову Аврааму и многим людям их круга, как это пришло в голову моим
сестрам, но не мне, - что изобретение нельзя будет использовать, что в конце
концов оно развалится на куски. Долгое время Аурора не желала слышать ни
единого критического слова в адрес своего любимца - как впоследствии не
желал этого слышать я в адрес Умы Сарасвати, другой самоизобретательницы.
Когда ошибка нашего сердца становится мам ясна, мы клянем собственную
дурость и спрашиваем наших дорогих и милых, почему они не спасли нас от нас
же самих. Но от этого врага никто не даст нам защиту. Никто не мог спасти
Васко от самого себя - что бы ни было там у него внутри, кем бы он ни был
раньше, кем бы ни стал потом. Никто не мог спасти меня.
x x x
подтвердилась беременность Ауроры будущей Минни-мышкой, Авраам Зогойби,
гордый муж и отец, грубовато-примирительно обратился к Васко Миранде:
моей беременной супруги с младенцем?
Аурора научила его грунтовать. Прежние свои работы он из соображений
дешевизны делал на досках и бумаге; получив мастерскую в "Элефанте", он
уничтожил все, что создал до той поры, заявив, что стал совершенно другим
человеком и только-только начинает жить, вновь народившись на свет. Портрет
Ауроры должен был ознаменовать это новое рождение.
сдернул с нее покрывало (в процессе работы он никому не разрешал на нее
смотреть), Авраам, к ярости своей, увидел, что художник проигнорировал
малютку Ину начисто. Уже потеряв половину имени, моя разнесчастная старшая
сестрица целиком выпала из картины, в которой она должна была стать главным
действующим лицом и которая, собственно, и заказана-то была именно
вследствие ее недавнего появления на свет. (Минни-еще-не-мышкой живописец
тоже пренебрег, но на столь ранней стадии второй Аурориной беременности это
еще было простительно.) Васко изобразил мою мать сидящей скрестив ноги на
огромной ящерице в своей беседке-чхатри и баюкающей воздух. Ее пышная левая
грудь, полная материнского молока, была обнажена.
когда Авраам заметил, что его жена ни секунды не позировала с открытой
грудью и что она вообще сама не кормит оставшуюся за бортом Ину, лицо
художника налилось тяжким презрением.
качестве домашнего животного, - вздохнул он.
высокомерно задрал нос.
зеркало, чтобы отражать милые улыбочки. Я видел то, что видел: присутствие -
и отсутствие. Наполненность - и пустоту. Вы заказывали двойной портрет?
Получите. Имеющий очи да видит.
бритва, голосом. - Так вот, о чьем-то дальнейшем присутствии здесь я должен
крепко подумать.
малютки Ины выдворен из дома? Набросилась ли на него с выпущенными когтями
мать Девочки? Нет, дорогой читатель; ни того ни другого не случилось. Как
мать Аурора Зогойби всегда придерживалась суровой концепции воспитания и не
считала нужным защищать детей от толчков и пинков жизни (не оттого ли, что
для сотворения нас ей пришлось взять в соавторы Авраама, эта солистка до
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Корнев Павел
Орлов Алекс
Роллинс Джеймс
Афанасьев Роман