Чтение 34–й страницы книги ~Осень на Шантарских островах~

погубила. Теперь поселок перенесли повыше в горы - хоть и вертолет летает, и
метеослужба рядом, а мало ли что может случиться?

Афоня открыл калитку, вошел во двор. Двор был обнесен плотным забором
из двухдюймовых досок с номерами - такие доски возили на крестьяновский
рыбокомбинат пароходы. Через двор были протянуты веревки с мокрым бельем.
Афоня добрался до сарая - там тяжело воняла медвежья солонина. Возле порога
лежала растянутая на клячах (палках) сеть, валялись аккумуляторные ящики.
Афоня споткнулся, постоял, привыкая к темноте. И тут opленок позвал его.
Афоня сел на корточки и вытянул перед собой руку. Орленок подбежал к нему,
вскочил на ладонь и замахал крыльями, усаживаясь поудобнее. Афоня пошарил
рукой вокруг себя, отыскал черепок с водой и поднес ему. Орленок отвернулся
и обиженно ударил Афоню крылом. Афоня довольно рассмеялся. Он набрал в рот
воды и заклекотал по-орлиному. Тогда орленок прыгнул к нему на грудь и стал
пить у Афони прямо изо рта, погружая туда клюв на самую малость. "Уважает
человека", -- подумал Афоня.

Это был совсем еще маленький орленок из породы белоплечих орланов.
Афоня подобрал его недели две назад -- тот выпал из гнезда, сильно ушибся.
Афоня вылечил его, но все не решался выпустить на волю, потому что
привязался к нему, словно к другу. И в то же время Афоня понимал: орленок
должен лететь к своим. "Пущу его сейчас", -- решил Афоня, вспомнив, что
Мулинка грозил убить орленка. Он поднялся по лестнице на крышу сарая и сел
там, свесив ноги. За сараем был громадный обрыв, заросший рябиной и кедровым
стлаником, спускавшийся выступами к морю. Афоня посмотрел на маленького
орленка, и сердце у него сжалось: "А что, если разобьется?.." Он снял
орленка с груди и далеко бросил вперед. Орленок камнем полетел вниз, он
падал так долго, что у Афони перехватило дух, но тут поток воздуха подхватил
орленка, он расправил крылья и взмыл кверху, плавно набирая высоту... Афоня
долго-долго глядел ему вслед: "Полетел друг милый, теперь не догонишь..."

Спугнув кур возле крыльца, он отворил дверь в избу. Она была не
отштукатурена внутри, с русской печью, с большим окном, выходившим на север.
На стенах висели рамки с фотокарточками и льняные вышитые полотенца. Весь
угол занимал деревянный, окованный медью сундук. Остался он от первых
переселенцев -- предков Афони. Афоня слышал, что переселенцы ехали сюда на
быках, а в таких сундуках везли камни для придавливанья капусты, и думал
одно время, что оттого у них столько камней на побережье -- переселенцы
привезли... Предки Афони, разорившиеся ростовские мужики, ехали сюда в
надежде разбогатеть на вольных землях, но не сумели справиться с хозяйством
и постепенно становились моряками. Видно, причиной тому была не столько
неурожайная, неласковая земля, сколько влияние туземного быта. Быстро
возникали смешанные поселки, где с каждым годом трудно стало отличать
туземца от русского. Афоня же, несмотря на некоторую примесь туземной крови,
больше походил на русского: рослый, грузный, желтые плоские волосы, крупные
губы и нос. Сашка была внешне похожа на Афоню, но была она по-девичьи
стройная, белозубая, с круглой налившейся грудью, с румянцем на круглых
щеках.

Афоня умылся над ведром, поливая себе из кружки, вытерся насухо и сел
за стол, расстелив полотенце у себя на коленях. Сашка поставила перед ним
миску с окрошкой. Окрошка была приготовлена из хлебного кваса и густо усеяна
поверху черемшой -- диким чесноком. Афоня принялся хлебать, громко чавкая.
Сашка села напротив, глядя на него.

-- Ты б Мулинку к себе взяла, а то уток бьет камнями -- мало ли до чего
сумеет дойти! -- сказал Афоня, припоминая. -- Все равно у вас детей нету с
Иваном...

Сашка покраснела, губы у нее дрогнули. Она помяла пальцами скатерть,
ответила робко:

-- Мне б маленького взять, чтоб одежонку ему шить, чтоб купать его в
корыте...

Афоня перестал хлебать и удивленно посмотрел на нее. Сашка, словно
спохватившись, громко засмеялась, сказала:

-- Попробуй возьми Мулинку, если он от третьей семьи убегает!

-- А мне знаешь чего говорил? -- встрепенулся Афоня. -- Убью, говорит,
орленка -- вот тебе раз!

-- Любит он тебя, -- ответила Сашка. -- Он тебя больше всех любит в
поселке.

-- Чего ж он тогда?

-- А орленка он ревнует к тебе, у ребятишек это бывает. -- Она
усмехнулась. -- Надумал вроде Мулинка на промысел уходить. Место после тебя
осталось, вот ему и не терпится...

"Может, он уток этих на дорогу припасал? -- подумал Афоня, но сразу
отбросил свое предположение. -- Глупости это, -- решил он. -- А твердая рука
ему надобна".

-- Разве дойти ему туда? -- не согласился он. -- Больно далеко... А от
тебя он никуда не убежит.

-- Иван раз попробовал... -- вспомнила Сашка мужа и захохотала, шутливо
ударив Афоню по плечу. Он тоже засмеялся -- с Сашкой они были большими
друзьями.

-- С Марьюшкой у меня нескладно вышло, -- Афоня облизал ложку, ожидая
добавки. -- Сказала, чтоб не приходил больше.

-- Смеются над ней, -- вздохнула Сашка. -- Говорят: с юродивым, мол,
связалась... Жалко девки!

-- Дружба у нас с ней хорошая, -- ответил он.

-- Надобно тебе уехать отсюда, Афанасий, -- осторожно начала Сашка. --
Не хотишь на море работать -- твое дело, только не место тебе жить тут.

Афоня не отвечал, задумавшись. Перед его глазами мелькали картины:
лежбище тюленей, кони на мостках, Марьюшка с репкой, Мулинка, орленок...
"Должен я все это каждый день наблюдать, -- думал он, -- потому что мне как
бы и не жить теперь без этого... А к Белкину всегда успею".

-- Узнавала у крестьяновского радиста насчет работы, -- говорила она.
-- Монтеры нужны на линию.

-- Что мне до того? -- отмахнулся Афоня.

-- Верно, не для мужика работа, -- сразу согласилась Сашка.

Сашка, как и другие жители поселка, не могла представить всерьез, чтоб
у такого здорового парня, как Афоня, могло быть какое-либо другое дело,
кроме как ловить селедку или стрелять тюленя. А Афонино писание казалось и
вовсе странным. Но она, в отличие от многих других, не думала, что Афоня
испугался моря, -- это считается в морских поселках большим позором, -- а
объясняла Афонин приход по-своему: "Может, поссорился с кем или с пьянки
случилось -- разве от него узнаешь правду? Как прибегал сюда, так и
убежит..."

-- Афанасий, что скажу тебе... -- Сашка перегнулась к нему через стол.
-- На поселке говорят, что балуемся мы с тобой, -- сама слышала...

-- Как это? -- не понял Афоня.

-- А так, что дети получаются от этого...

-- Ты ч-чего, Сашка? -- растерялся он.

-- Я ничего! -- расхохоталась она.

И тут неожиданно для самого себя глянул Афоня через оттопыренный край
ее розовой рубахи, застыдился и подумал испуганно: "Эдак до чего может
дойти, истинный бог!"

-- Если в тягость я тебе, то уеду я... -- с трудом выдавил он из себя.

-- Нешто я выгоняю тебя? -- изумилась она. -- Прямо удивительно слышать
такое... Живи, сколько влезет: перемелется -- мука будет!.. К слову сказать,
-- спохватилась она, -- съездил бы ты в Крестьяновку за мукой, а то в нашем
магазине последнее подобрали.

Афоня кивнул, соглашаясь. Сашка прибрала со стола, нагнувшись над
зеркальцем, повязала платок -- ей надо было идти дежурить на метеостанцию.
Уже в дверях весело сказала молчаливо сидевшему Афоне:

-- Надобно тебе проветриться, Афанасий. И сводка на сегодня для тебя
как раз подходящая...

Афоня вышел следом за ней.

В Крестьяновку он пришел после обеда и привязался к пирсу, словно
утонув между высоченных бортов торговых пароходов. Он купил мешок муки на
пароходе, погрузил его в лодку, выбрался наверх и пошел вдоль причалов,
глядя по сторонам. Грузчики орудовали на палубах, сбрасывая на причал пустые
бочки, -- они катились юзом по наклонным подпрыгивающим доскам. По бухте
разносилась музыка с "селедочников", которые стояли на рейде в ожидании
разгрузки. На городской башне звонил штормовой колокол. Из столовой к
баракам шли девушки-сезонницы с большими буханками хлеба под мышкой. У
нефтебазы Афоня повернул направо и дворами, мимо старых корейских фанз,
выбрался на городскую улицу, пересек ее, увязая по щиколотки в песке, и
толкнул дверь голубого павильончика. В ноздри ему ударил запах скисавшего
ячменного пива, жареной трески и махорочного дыма. За круглыми деревянными
столами, врытыми в землю, толпились портовые рабочие и рыбаки. Афоня
добрался до пивной бочки, но выпить пива оказалось делом нелегким из-за
отсутствия кружек: если владелец приносил ее, то лишь для того, чтоб
наполнить вновь. Афоня повернул обратно, и тут его окликнули. Это был
Христиан -- штурман со спасателя "Атлас". Одно время он плавал на
зверобойной шхуне, и Афоня был у него на боте стрелком.

-- Пей, это все мое... -- Христиан пододвинул ему левой рукой целую
дюжину кружек с пивом, правая рука у него была на перевязи. -- Здравствуй,
-- сказал он.

Афоня не рад был встрече, знал: сейчас пойдут всякие расспросы и тому
подобное. Но Христиан ни о чем не спрашивал.

Они долго пили молча. Афоня спросил первый:

-- Ты сюда как попал?

-- Японца приволокли, загорелся в лимане, -- ответил он.

Афоня посмотрел на его серое осунувшееся лицо:

-- Всех спасли?

-- Один утонул: прыгнул за борт с кругом на шее...

-- Задушило?

Христиан кивнул.