Чтение 34–й страницы книги ~Андерграунд, или Герой нашего времени~

вкусным кофе, чего при ее некотором жлобстве никогда прежде не случа-
лось.

Зинаида Агаповна к ночи ближе становилась косноязычна: то денег не
надо, то вдруг повторяла все настойчивее, вот, мол, сколько другие люди
берут Тс жильца за харчУ! Жилец или сожитель? С казалось, мы оба с ней
пытались и не могли этой разницы понять. (Этику этой общажной разницы.)
Зинаида краснела, смущалась при слове ТсожительУ, один раз от смущениЯ
зашлась кашлем, с хрипом крикнув мне:

С Да ударь же!

То есть по спине. њтоб прокашлялась. Работала в швейной мастерской,
надышалась, пыльное дело.

Тетелин начался, помнится, с того, что Я кликнул его, подголадывающе-
го, как раз к Зинаиде С просто позвал поесть.

Тетелин тогда толькоРтолько появилсЯ в общаге, одинокий, неработающий
и плюс изгнанный за какуюРто глупость из техникума. (Преподавал. њто он
там мог преподавать, разве что фирменную жалкость!) Ну да, да, жалкий,
ничтожный, и глаза как у кролика. Но он, появившийсЯ на наших этажах, не
был тогда противным. И его дурацкаЯ мечта С твидовые брюки (они каждое
утро висели на продажу в растворе палатки) С не казалась тогда дурацкой.

С У менЯ никогда не было таких брюк, С сказал. (Мы шли мимо. Брюки
покачивал ветер.)

С Ну и что?

Он призадумался. Он, оказывается, мог глянуть со стороны.

С У менЯ не было таких брюк. А у вас никогда не было изданной книги.

Я засмеялся: смотриРка, и куснуть можешь! молодец!

Первое времЯ Я его сколькоРто пас, подкармливал и
приводил с собой, как гостя, к людям в застолье С так
сказать, ввел. А когда замаячила на восьмом этаже
очереднаЯ квартира под присмотр, предложил его в
сторожа. Так у Тетелина появились первые денежки и род
занятий, не Якорь, но уже Якорек. Вместо благодарности
(люди всеРтаки странны!) Тетелин стал шустрить: у менЯ
же за спиной он пыталсЯ перехватить сторожимые мною
квартиры. А длЯ этого пришлось, разумеется, наговаривать
шепотком на менЯ лишнее С так началось.

К концу года господин Тетелин окончательно эволюционировал в мелочно-
го сторожаРкрохобора, это бы ладно, мало ли где шелухи, но плюс ко всему
С оформилсЯ в мое эхо. Он наговаривал на менЯ моими словами и с моей же,
уже уцененной,БВГДЕЖЗИЙКЛМНОПРСТУФХЦњШЩЪЫЬ Э
Юяабвгдежз‚їклмноп€‰Љ‹ЊЌЋЏ"''""•--А Б
ВГДЕЖЗИЙКЛМНОПРСТУФХЦЧШЩЪЫЬЭЮяабвгд е
жзийклмнопрстуфхцчшщъыьэюэяяя интонацией С и
даже не понимал, что он менЯ передразнивает! Подражал в голосе и в по-
ходке. И руки в карманы, сука, держал, как Я. Я уже не мог его видеть
шагающим в коридоре. (И не желал больше думать о нем, как о новейшем
Акакии Акакиевиче.) Как тип Акакий длЯ нас лишь предтип и классики в ХIХ
рановато поставили на человечке точку, не угадав динамики его подража-
тельного развитиЯ С не увидев (за петербургским туманом) столь скороспе-
лый тщеславный изгибец. Мелкость желаний обернулась на историческом вы-
ходе мелкостью души. Недосмотрели маленького.

Когда маленький человек Тетелин отправилсЯ на небеса, вцепившись ру-
ками в свои плохо укороченные брюки, Я, конечно, пожалел его. Как не по-
жалеть, кого сам опекал. Но лишь на миг. Помню порыв ветра (вдруг, со
стороны высоких домов) С с ним, с ветром, и налетела жалость к Тетелину,
жалость уже поздняЯ и почему так остро?.. Не сороковой ли день? С вот
так странно подумалось мне. Подумалось спешно, как думаетсЯ спохвативше-
мусЯ пассажиру, хотЯ отправляющимсЯ пассажиром как раз была (если была)
его маленькая, увы, душа. То есть ей (его душе) уже прикрикнули с неба в
положенный час. Мол, срок и время, пора! С От винтаРааа !.. На взлеРоот
! С И, повинуясь, жалкаЯ и маленькая, она тотчас взлетела, случайно или,
кто знает, не случайно колыхнув на менЯ плотный воздух.

Может, совестилась теперь на прощанье. ПовинитьсЯ хотела?

РеакциЯ (моя) была мгновенной и, кажется, не самой гуманной: еще и не
сосчитав последние дни, вслед и вдогонку ей (ему) Я крикнул С Я как бы
присвистнул: давай, давай! Мол, теперь уж чего, не задерживайся.

Когда Я впервые привел Тетелина к Зинаиде, он был так голоден, что,
поев, отключился: уснул сидя. Уронил голову на сытный стол. Спал. Прав-
да, и еда в тот вечер была мощная.

С ТсРс! С говорил Я ей, Зинаиде. С ТсРс, не буди!

Кавказский след

СтоЯ в засаде (у выхода метро), ВенЯ бросалсЯ к идущим людям: ТКото-
рый час?..У С потом у другого: ТКоторый час?У С он отрывисто спрашивал и
настойчиво, вызывающе. Словно бы требуя, чтобы люди дали ему во времени
отчет. Таксисты его поколачивали. Зубы как раз и выбиты сытыми шоферами,
к которым он приставал на стоянках с разговорами. (О Времени как тако-
вом.) Я привел Веню, молчит, рта не открывает.

С НдааРа, С сказал лечащий врач, тут же углядев на лице моего брата
появившийсЯ шрам.

Привстав, врач протянул руку и быстрым умелым движением оттянул Вене
верхнюю губу С посмотреть, осталась ли половина зубов (половина оста-
лась, но не больше). В том году Вене особенно доставалось. Весь Январь и
февраль (замечательнаЯ морознаЯ зима) ВенЯ пыталсЯ работать в какойРто
конторе, но с весной он уже опять таилсЯ в засадах у метро, возле трол-
лейбуса, на стоянке такси.

Но и сейчас в больнице Венедикт Петрович, стоит забыться, частоРчасто
облизывает губы. Тязык, ВеняУ, С подсказываю Я, и брат прячет Язык во
рту. Мы медленно идем их коридором. ТЗубы натираютУ, С объясняет он,
немножко хитрЯ и как бы перекладываЯ вину на свои искусственные челюсти;
дешевые; они у него давно. Когда читаешь о психушках (или смотришь
фильм), не покидает ощущение, что даже из простенького познавательного
любопытства автор там не бывал. Ни разу. Все с чужих слов. Потому что
есть примета, коридор отделения. (ХотЯ бы двадцатьРтридцать шагов надо
же по нему пройти.) А когда коридора нет, из кинухи в кинуху кочует не-
каЯ абстрактнаЯ Тпалата номер шестьУ, где психи С это дебилы, рассуждаю-
щие, как профессора философии в легком подпитии. њехов и был последним
из русских авторов, кто видел стационарную психушку самолично. Остальные
только повторяли, обслюнявив его честное знание, превратив уже и самого
њехова в сладенький леденец, который передают изо рта в рот. Их выдает
мятный запах.

Коридор отделениЯ зачастую вовсе без окон, вот примета! С дневным
электрическим светом. И еще: в коридоре (вдоль коридора) вдруг выставле-
на на проходе кровать, иногда две. Всегда есть больной, который почемуР-
то никак в палаты не вписывается. Понятно, что временно, что мест не
хватило, бывает. Но так или иначе на самом виду (на коридорной койке)
лежит зарубашеченный С в притушенной белой горячке. Он несильно мечется,
негромко покрикивает. Почти всегда это старичок с водянистыми глазами, в
маразме, отчасти в говнеце (не видать, но попахивает). А взрослый сын,
мужчина с бородкой клинышком, неумело старичка переодевает: чтоРто изР-
под отца вытаскивает, чтоРто прячет. ПытаетсЯ надеть чистое: нервничает,
просовываЯ в проем рубахи отцовские руки (стариковские руки в родинках).
Нянек нехватка. Другой мужичок из пришедших навестить, вроде меня, из
родственников С наскоро моет коридорные полы. Он размашисто возит шваб-
рой с намотанной тряпкой, тудаРсюда по линолеуму. Негромко напевает себе
под нос (вероятно, по ассоциации с боцманской палубой) Тнаверх вы, това-
рищи, все по местамУ. Напевает и драит, драит...

ВенЯ рассказал им, конечно, что родных у него никого С только братР-
писатель, а родственники длЯ врачаРпсихиатра всегда были и есть как до-
полнительное зеркало обзора. Возможно, еще и поэтому Иван Емельянович
какРникак вступает со мной в беседы, жаль, краткие.

Но даже и краткий писательский разговор с пользой тем самым длЯ моего
брата Вени. (Так Я думаю. Так думают все родственники. У каждого какойР-
то свой шанс.) Во всяком случае, Я готовлюсь к визиту. Я тщательно бре-