пятого десятка, горько сетовала на участь блондинок - раннюю старость.
Нежный цвет лица, так прекрасно гармонирующий с рыжеватыми волосами, в эти
годы блекнет, несмотря на все притирания, и ее волосы уже начали бы
неумолимо седеть, если бы не рецепт одного парижского настоя, который на
первых порах еще предохранял их. Она твердо решила никогда не быть седой.
Когда настой перестанет действовать, она закажет себе парик цвета ее
собственных волос в дни молодости. На самой верхушке все еще сложной и
искусной прически консульши был приколот маленький атласный бант, обшитый
кружевами: первый зачаток чепца, вернее - только легкий намек на него.
Широкая шелковая юбка консульши ложилась крупными складками, а рукава для
большей пышности были подбиты жесткой материей. Золотые браслеты, как
всегда, тихонько звенели при каждом ее движении. Часы показывали три часа
пополудни.
гогот, свист, топот множества ног по мостовой, шум, неуклонно
приближавшийся и нараставший.
народу! Что там случилось? Чему они все радуются?
кинулась к окну. - Неужто это... Господи боже мой! Да, да! Это революция.
Это... народ!
Брейтенштрассе кто-то запустил камнем в окно суконщика Бентьена, хотя
одному богу известно, какое отношение имела лавка Бентьена к высокой
политике.
серебра в большой столовой.) - Поди вниз, запри дверь! Все запри! Это
народ...
как увидят мою ливрею...
рукоделья.
руках он держал пальто и шляпу.
прошли наш дом. Я выйду через пристройку...
ратушей или на рыночной площади и разойдутся... Может быть, это будет
стоить городу еще нескольких разбитых окон - не больше!
туда сегодня было бы просто стыдно. Ты думаешь, твой отец позволит
удержать себя?.. Как он ни стар...
осторожен! И присмотри за отцом. Если с ним что-нибудь случится...
сегодня важные вопросы. Мне трудно сказать...
вокруг.
3
он услыхал позади себя шаги и, оглянувшись, увидел маклера Гоша: живописно
завернувшись в длинный черный плащ, он тоже быстро шел вверх по улице на
заседание городской думы. Приподняв одной рукой - длинной и худой - свою
шляпу, смахивавшую на головной убор иезуита, а другой сделав жест, как бы
говоривший: "я покорен судьбе", Гош сдавленным, приглушенным голосом
произнес:
артистическая, несмотря на свою несколько странную манеру держаться, был
честнейшим и добродушнейшим человеком на свете. Черты его бритого лица
отличались резкостью: крючковатый нос, острый, сильно торчащий подбородок
и рот с опущенными углами; вдобавок он еще поджимал свои тонкие губы с
видом таинственным и злобным. Он жаждал - и в известной мере это ему
удавалось - выставлять напоказ свою будто бы неистовую, прекрасную,
демоническую и коварную сущность, казаться человеком злым, лукавым,
интересным и страшным - чем-то средним между Мефистофелем и Наполеоном.
Его седеющие волосы низко спадали на мрачный лоб. Он от всей души сожалел,
что не родился горбатым. Короче говоря, маклер Гош являл собою образ
необычайный среди обитателей старого торгового города. Впрочем, и он был
из их числа, так как занимался самым что ни на есть бюргерским, пусть
скромным, но в своей скромности все же солидным и почтенным посредническим
делом. Правда, в его узкой и темной конторе стоял большой книжный шкаф,
доверху набитый поэтическими творениями на различных языках, и по городу
ходил слух, что Гош с двадцатилетнего возраста трудится над переводом
полного собрания пьес Лопе де Вега. Как-то раз ему довелось сыграть на
любительской сцене роль Доминго в шиллеровском "Дон Карлосе". Это был
высший миг его жизни. Маклер Гош никогда не произносил ни одного
вульгарного слова и даже в деловых собеседованиях самые обычные обороты
старался цедить сквозь зубы с таким видом, словно говорил: "А, негодяй! В
гробу кляну я праотцов твоих". Во многих отношениях он был преемником и
наследником покойного Жан-Жака Гофштеде; только нрав его был сумрачнее,
патетичнее и не имел в себе ничего от той шутливой веселости, которую друг
Иоганна Будденброка-старшего умудрился сохранить от прошлого века.
на двух или трех акциях, купленных им со спекулятивной целью. Тут уж он
дал волю своей любви к драматическим положениям и устроил настоящий
спектакль. Он опустился на скамью в такой позе, точно проиграл битву при
Ватерлоо, стукнул себя по лбу сжатым кулаком и, подъяв глаза к небу,
несколько раз подряд кощунственно произнес: "О, проклятье!" И так как
мелкие, спокойные и верные заработки при продаже того или иного земельного
участка нагоняли на него скуку, то эта потеря, этот неожиданный удар,
ниспосланный господом на него, многоопытного интригана, явился для маклера
Гоша наслажденьем, счастьем, которым он упивался долгие месяцы. На
обращение: "Я слышал, вас постигла неудача, господин Гош, сочувствую
от...", он, как правило, отвечал: "О, друг мой, Uomo non educate dal
dolore riman sempre bambino!" ["Человек, не изведавший горя, на всю жизнь
останется младенцем" (итал.)], чего, разумеется, никто не понимал. Уж не
была ли то цитата из Лопе де Вега? Так или иначе, но все знали: Зигизмунд
Гош - человек ученый, выдающийся.
Будденброку, шагая рядом с ним и опираясь на трость, как согбенный старец,
- поистине времена бурь и треволнений!
интересно, что покажет сегодняшнее заседание. Сословный принцип...
бродил по городу и наблюдал за чернью. Великолепные парни, у многих глаза
пылали ненавистью и воодушевлением!..
Все это ребячество, да и только! Чего они хотят? Это кучка распоясавшихся
молодых людей, пользующихся случаем побуянить.
Беркенмейер из мясной лавки разбил окно у господина Бентьена. Он был похож
на пантеру! - последнее слово г-н Гош произнес стиснув зубы почти до
скрипа. - О, нельзя отрицать, что все это имеет и свою возвышенную
сторону, - продолжал он. - Наконец что-то новое, такое знаете ли,
небудничное, мощное - ураган, неистовство, гроза! Ах, народ темен, я знаю!
И тем не менее мое сердце, вот это сердце, оно с ним!..
краской, в нижнем этаже которого помещался зал заседаний городской думы.
некоей вдовы Зуэркрингель, но по определенным дням предоставлялся в
распоряжение господ из городской думы. Чтобы попасть в него, надо было
пройти по узкому коридору, выложенному каменными плитами, с правой стороны
которого располагались ресторанные помещения, отчего там всегда стоял
запах пива и кухни; оттуда в зал вела прорубленная слева зеленая дверь без
каких бы то ни было признаков замка или ручки и до того узенькая и низкая,
что за ней никак нельзя было предположить столь обширного помещения. Зал
был холодный, голый, как сарай, с побеленным потолком, на котором четко
выступали темные балки, и с побеленными же стенами. Три довольно высоких
окна с зелеными рамами не имели никаких занавесок. Напротив окон
амфитеатром возвышались скамьи; у подножия амфитеатра стоял стол, крытый
зеленым сукном, с большим колокольчиком, папками, в которых хранились
дела, и письменными принадлежностями, предназначавшийся для председателя,
протоколиста и комиссаров сената. У стены против двери находились высокие
вешалки, до отказа загроможденные верхней одеждой и шляпами.
протиснулись в узкую дверь. Консул и маклер Гош явились, видимо,
последними. Зал был полон, бюргеры стояли группами и оживленно спорили,
Акунин Борис
Лукин Евгений
Лукьяненко Сергей
Лондон Джек
Буркатовский Сергей
Березин Федор