зажав их под мышкой, удалился с высоко поднятой головой через галерею.
Все встали, отодвинули стулья и начали медленно двигаться к тому же
выходу, через который доктор Кроковский покинул зал. Казалось, будто они
теснятся следом за ним концентрическими кругами, со всех сторон влекутся к
нему нерешительно и смущенно, но в безвольном единодушии, точно крысы,
подманенные крысоловом. Ганс Касторп остановился среди этого людского
потока, ухватившись за спинку стула. "Я ведь здесь только гость, - подумал
он. - Я здоров и, слава богу, вообще иду не в счет, а к следующей лекции
меня уже здесь не будет".
Он следил за мадам Шоша, - она шла словно крадучись, выставив вперед
голову. Интересно, позволяет ли она тоже себя расчленять... При этой мысли
сердце у него заколотилось. Он не заметил, что Иоахим пробирается к нему
между стульями, и нервно вздрогнул, когда двоюродный брат с ним заговорил.
- А ты явился в последнюю минуту? Далеко ходил? Хорошо было?
- О, очень приятно, - отозвался Ганс Касторп. - Да, довольно далеко.
Но, должен признаться, путешествие мое подействовало на меня не так
благотворно, как я ожидал. Или я поторопился с этой прогулкой, или они мне
вообще не на пользу. Впредь я от них воздержусь.
Иоахим спросил, понравилась ли ему лекция, но Ганс Касторп не ответил.
Словно по молчаливому соглашению, они и потом не обмолвились о ней ни единым
словом.
СОМНЕНИЯ И РАССУЖДЕНИЯ
Итак, во вторник исполнилась неделя пребывания нашего героя "здесь
наверху" поэтому, возвратившись с утренней прогулки, он нашел у себя в
комнате первый счет за неделю, аккуратно составленный коммерческий документ
в зеленой обложке, с грифом санатория (где весьма заманчиво и живописно было
изображено здание "Берггофа"), а под ним слева была напечатана колонкой
выборка из проспекта, в которой в разрядку было упомянуто и о "психическом
лечении новейшими методами". В каллиграфически выведенном расчете значилось
точно 180 франков за уход и лечение - 12 за комнату по 8 франков в день в
графе "Вступительный взнос" - 20 франков, в графе "Дезинфекция комнаты" -
10, потом небольшая сумма за белье, за пиво и вино, выпитые за первым
ужином, таким образом, получалась круглая сумма.
Проверяя расчет с Иоахимом, Ганс Касторп не нашел никаких поводов для
возражений.
- Правда, медицинской помощью я не пользуюсь, - сказал он, - но это уж
мое дело она включена в стоимость пансиона, и я не могу требовать, чтобы
они ее вычли да и как это сделать? На дезинфекции они, конечно, наживаются,
никогда не поверю, чтобы, выкуривая американку, они истратили Н2СО на десять
франков. Но, в общем, должен признать, все это обходится скорее дешево, чем
дорого, особенно при том, что они за эти деньги дают пациентам.
Итак, перед вторым завтраком двоюродные братья отправились в контору,
чтобы заплатить по счету.
Контора помещалась в нижнем этаже. Они прошли вестибюль, миновали
гардеробную, кухню, служебные помещения и, свернув в коридор, легко нашли
ее, тем более что на двери висела фарфоровая табличка с надписью. И тут Ганс
Касторп не без интереса заглянул в коммерческий центр управления таким
предприятием, как санаторий "Берггоф". Это была настоящая маленькая
канцелярия: стучала машинистка, трое служащих сутулились над бумагами, а в
соседней комнате, у отдельного застекленного стола, сидело, видимо, более
важное лицо, не то управляющий, не то директор, он только поглядывал сквозь
монокль холодно-деловитым и испытующим взглядом на клиентов. Пока с молодыми
людьми рассчитывались у окошечка кассы, давали сдачу, инкассировали,
выписывали квитанции, они молчали и держались строго и скромно, даже
подобострастно, как и подобает молодым немцам, которые привыкли переносить
свое уважение к чиновнику и канцелярии на каждую служебную комнату и каждую
конторскую чернильницу однако выйдя оттуда, по дороге в столовую, да и в
течение всего дня они то и дело возвращались к порядкам в Берггофском
санатории, причем Иоахим в качестве давнего и многоопытного его обитателя
должен был отвечать на вопросы двоюродного брата.
Как выяснилось, гофрат Беренс не был ни владельцем, ни хозяином
санатория - хотя и могло сложиться такое впечатление. Над ним и за ним
стояли незримые силы - наблюдательный совет, акционерное общество, и лишь
контора являлась выражением их деятельности. Принадлежать к ним было,
видимо, весьма неплохо, ибо, по авторитетному утверждению Иоахима, несмотря
на высокие оклады врачей и самые либеральные принципы хозяйствования,
общество каждый год выдавало своим членам весьма солидные дивиденды. Таким
образом, гофрат не был самостоятельным человеком, а всего лишь агентом,
чиновником, представителем этих высших сил, - правда, первым и верховным,
душою дела, он оказывал решающее влияние на всю его организацию, не исключая
управления, хотя как главный врач, конечно, стоял над коммерческой стороной
предприятия. Говорили, что он родом из северо-западной Германии и уже много
лет назад занял место главного врача, занял против воли и вопреки своим
жизненным планам: сюда наверх его привела болезнь жены, чьи останки уже
давно покоились на сельском кладбище, которое живописно раскинулось по
правому склону над деревней Давос, ближе к выходу из долины. Жена Беренса
была прелестная женщина, но болезненного вида, с запавшими глазами - по
крайней мере судя по фотографиям, расставленным повсюду в его казенной
квартире, а также по написанным маслом портретам, висевшим на стенах и
сделанным его собственной рукой художника-любителя. Она подарила ему двух
детей - сына и дочь, - а затем ее легкое, охваченное жаром тело было поднято
в эту местность, и за несколько месяцев его силы окончательно истощились и
иссякли. Рассказывают, что у Беренса, который ее обожал и был сражен этим
ударом, даже появились странности: временами на него находили приступы
задумчивости, идя по улице, он начинал хихикать, жестикулировать и говорить
с самим собой, привлекая внимание прохожих. После смерти жены он не вернулся
туда, где жил раньше, а остался в Давосе, - вероятно, еще и потому, что не
хотел разлучаться с ее могилой однако решающей оказалась менее
сентиментальная причина: он сам сильно сдал и, как специалист, находил, что
его место здесь. Поэтому-то он и поселился окончательно в этих местах,
присоединившись к тем врачам, которые являются для пациентов, находящихся
под их наблюдением, как бы товарищами по несчастью, ибо одни врачи, будучи
здоровы, борются с болезнью как бы с независимых позиций своей
незатронутости, другие сами отмечены ею это особый, однако далеко не редкий
случай, имеющий и свои преимущества, и свои трудности. Разумеется,
товарищество врача и больного надо приветствовать, и недаром говорится, что
только больной может быть наставником и целителем больного. Но способен ли
по-настоящему, духовно управлять какой-либо силой тот, кто принадлежит к ее
рабам? Может ли освободиться тот, кто сам находится в подчинении? Для
обычного человеческого восприятия больной врач остается парадоксом и
загадочным явлением. Быть может, знание данной болезни изнутри, в результате
личного опыта не столько обогащает, сколько затуманивает и сбивает с толку?
Такой врач не способен смотреть болезни в глаза ясным взором противника,
решительно стать на чью-либо сторону - он связан поэтому следует спросить
со всей необходимой осторожностью, может ли тот, кто принадлежит к миру
больных, быть заинтересован в исцелении или хотя бы оберегании других в том
же смысле, как и человек здоровый?..
Этими сомнениями и домыслами Ганс Касторп и поделился с Иоахимом, когда
они болтали о санатории "Берггоф" и его медицинском руководителе. Но Иоахим
возразил, что совершенно неизвестно, продолжает ли гофрат Беренс и теперь
быть пациентом, - вероятно, он уже выздоровел совсем. Начал он здесь
практиковать давным-давно, некоторое время работал самостоятельно и очень
быстро создал себе имя как чуткий диагност и специалист по пневмотораксу.
Потом его завербовал "Берггоф", учреждение, с которым он связан уже почти
целое десятилетие... Вон там, в конце северо-западного флигеля, находится
его квартира (доктор Кроковский тоже живет неподалеку) старшая сестра,
происходящая из старинного рода, о которой столь насмешливо отзывался
Сеттембрини, - Ганс Касторп видел ее до сих пор только мельком, - ведет
несложное хозяйство вдовца. А вообще - гофрат одинок, его сын учится в
германских университетах, дочь уже замужем за адвокатом, они живут во
французской Швейцарии. Иногда молодой Беренс приезжает на каникулы за
время, что Иоахим здесь, он был один раз: и санаторские дамы ужасно
разволновались, температуры подскочили, в галереях для лежания пошли всякие
споры и ссоры, на приеме у Кроковского число больных значительно
увеличилось.
Ассистенту отвели для приема особую комнату эта комната, так же как
большой кабинет для обследования, лаборатория, операционная и рентгеновский
кабинет, помещалась в хорошо освещенном подвальном этаже санатория. Мы
называем его подвальным, так как благодаря каменной лестнице, которая вела
туда с первого этажа, действительно казалось, что спускаешься в какой-то
подвал, однако это была чистейшая иллюзия. Во-первых, потому, что первый
этаж был поднят довольно высоко, во-вторых, все здание стояло на крутом
склоне горы, и так называемые "подвальные" помещения выходили окнами в сад и
на долину, - обстоятельство, в силу которого лестница теряла свой смысл и
назначение. Ибо, когда вы вступали на нее, вам чудилось, что вы спускаетесь
ниже уровня земли, а внизу вы оказывались опять на ее уровне или только чуть
ниже, что очень рассмешило Ганса Касторпа, когда он однажды под вечер
сопровождал двоюродного брата к массажисту, который должен был его взвесить,
и им пришлось спуститься вниз. В этой "зоне" санатория царили чисто
клинические свет и чистота все было белое и в белом, белым лаком
поблескивали двери, среди них и та, которая вела в кабинет доктора
Кроковского на двери кнопкой была прикреплена визитная карточка ученого
мужа, и чтобы попасть сюда из коридора, надо было спуститься еще на две
ступеньки, так что открывавшаяся за нею комната чем-то напоминала кладовую.
Она находилась справа от лестницы, эта дверь, в конце коридора, и Ганс
Касторп особенно внимательно поглядывал на нее, прогуливаясь мимо кабинета в
ожидании Иоахима. Вдруг кто-то вышел из нее, это была дама, она только что