засахаренный чернослив. И взгляни, на губах у меня кровь от твоих шпор.
Марихен.
натугой, его огромная неопытная лапа медленно таяла; несмотря на легкость
его каштановой ноши; оттого, что жар ее возрастал.
вреда. Их жуткий запах и обгрызенные ногти -- зловоние и грязь гимназистов.
Они могут начать ломать его игрушки. Перебрасываться, и ловить, и
перебрасываться, угадай, в какой руке, одним из его любимых мраморных
шариков, тем, опаловым, единственным, священным, к которому даже я не смел
прикоснуться. Он посередке, старается их остановить, поймать шарик, спасти.
Или, к примеру, выкручивать ему руку или какие-то грязные подростковые
шуточки, или -- нет, все не так, держись, не выдумывай лишнего. Они позволят
ему заснуть. Они просто пограбят в квартире и нажрутся досыта в кухне. И как
только я доберусь до Шамма или прямо до Жабы и скажу ему то, что скажу --
дома. Их ожидал элегантный автомобиль. Линдин жених сидел за рулем --
приятный блондин: белесые ресницы и --
выпала честь шоферить для профессора. А это, значит, сестричка. Рад
познакомиться, Марихен.
рядом с водителем.
обещанную шубку Маку, который принял ее и принялся укутывать Мариэтту.
высвобождающим жестом (тыльная часть ладошки быстро порхнула над нежным
зашейком) легко взметнула их, чтобы они не лезли под воротник.
глубин лучшим ее голоском (иволга золотистая) и, отскользнув к сестре,
похлопала по свободному месту у дверцы.
арестантом, положил оба локтя на разгородку и, сунув в рот мятную жвачку,
велел Кругу вести себя прилично.
высунулся один из молодцев и завопил что-то вопрошающее. Из-за буйного ветра
ничего нельзя было извлечь из мешанины слов, вылетавшей наружу.
-- повторил он. -- Мы тебя услышали.
вцепился в запястья Давида, взобравшегося на стол в тщетной попытке
достигнуть окна. Ярковолосая, светло-синяя фигурка исчезла. Круг, мыча и
дергаясь, наполовину вывалился из машины с повисшим на нем Маком,
обхватившим его за поясницу. Машина поехала. Бороться было бессмысленно.
Процессия цветастых зверушек пронеслась по косой полоске обоев. Круг упал на
сиденье.
уверен, что все в порядке, Мак? Я хочу ----
будут пытать и расстреляют, если с малышом что-то случится.
тюкнул Круга за ухом костяшками четырех расслабленных пальцев.
не приходится сомневаться, что в эту минуту все они ощутили, -- что-то пошло
не так):
некрасивые факты не всегда так же неизменно верны, как уродливые невесты и
некрасивые жены.
сестре Мариэтта.
кивая и выпячивая нижнюю губку. -- Он ну прямо все знает. Меня просто
оторопь берет. Ты бы видела, как он управляется с пробками или с разводным
ключом.
заднем сиденьи.
его придушили?
завтрак, и говорят, у нас приказ избавиться от него. Я говорю, ага, но чтобы
никакой грязи на полу и никакой стрельбы. А он заперся в гардеробе. Прямо
слышно, как он там трясется, одежда на него сыпется, плечики звякают. Такая
гадость. Я говорю, парни, я не желаю смотреть, как вы это будете делать, и
не желаю тратить весь день на уборку. Так что они свели его в ванную и там
за него принялись. Конечно, утро у меня пропало. Мне к десяти к дантисту, а
они засели в ванной и просто жуть, какие оттуда звуки, особенно от Густава.
По крайней мере минут двадцать они там возились. Говорят, адамово яблоко у
него было жесткое, как каблук, -- и, конечно, я опоздала.
жевать, чтобы спросить:
ладонь. Она сказала, что ей тепло, ах, очень тепло. Пощупай сам. Вспыхнула
же она оттого, что он произнес потаенное прозвище, неизвестное никому;
каким-то чудом он проник в эту тайну. Интуиция -- это сезам любви.
отнимая ладонь. -- Не забывай, я на службе.
17
пухлой резиной рожка (белая длань, белый любовник, грушевидная грудь
чернокожей наложницы), подудел.
Стража, роившаяся здесь, кое-кто был в противогазах (имеющих в профиль
разительное сходство с сильно увеличенной головой муравья), облепила
подножки и прочие доступные выступы автомобиля, двое-трое, урча, полезли
даже на крышу. Множество рук, некоторые в латных перчатках, вцепились в
оцепенелого, скрюченного Круга (застрявшего на стадии куколки) и выволокли
его наружу. Стражи А и Б завладели им, прочие зигзагами прыснули кто куда,
тычась в поисках новых жертв. Улыбнувшись и козырнув небрежно, д-р
Александер сказал стражу А: "Увидимся", затем осадил машину назад и принялся
энергично выкручивать руль. Выкрученный, автомобиль развернулся, дернул
вперед: д-р Александер откозырял повторно, а Мак, погрозивши Кругу
здоровенным указательным пальцем, втиснул свои ягодицы в пространство,
освобожденное для него Мариэттой вблизи себя. И вот уже слышно было, как
автомобиль, испуская радостные гудочки, уносится прочь к укромной,
благоухающей мускусом квартирке. О, полная радостей, распаленная докрасна,
нетерпеливая юность!
на кирпичных стенах были начерчены мелом силуэты приговоренных -- для
упражнений в прицельной стрельбе. Есть старинная русская легенда: первое, с
чем встречается rastrelianyi [человек, казненный через расстреляние],
очутившись "на том свете" (не перебивайте, рано еще, уберите руки), -- это
не сборище обычных "теней" или "духов", не омерзительный душка, омерзительно
невыразительный душка, невыразимо омерзительный душка в древних одеждах, как
вы могли бы подумать, но что-то вроде безмолвного, замедленного балета,
приветственной группы вот этих меловых силуэтов, движущихся волнисто, словно
прозрачные инфузории; но мимо, мимо эти унылые суеверия.
Совершенно круглая, с отлично отскобленным цементным полом. Стража его
исчезла с такой быстротой, что будь он персонажем романа, он мог бы весьма и
весьма призадуматься, не были ль все эти удивительные дела и так далее неким
злокозненным сном и тому подобное. В голове его билась боль: из тех,
головных, которые, кажется, выпирают с одной стороны за края головы, словно
краски в дешевых комиксах, и не вполне заполняют объем другой ее части; и
тупые удары твердили: один, один, один, никогда не добираясь до двух,
никогда. Из дверей в четырех сторонах округлой комнаты лишь одна, одна, одна
не была заперта. Круг пинком распахнул ее.
промокатель-качалку, которым он пристукивал что-то, сию минуту написанное.
-- но все зовут меня Кол. Присядьте.