средневековья, ко Всем жизненным явлениям он подходил с меркой жесткой и
ребяческой примитивной догмы, тогда как мировоззрение моего отца, пусть во
многом нелепое, давало больше простора человеческой личности. Пегги и я
должны были преодолеть в борьбе это противоречие, которое Пегги и Том
обходили стороной. Нам нужно было как-то примирить то, что казалось
непримиримым, и найти выход.
что, прожив двадцать лет в добровольном изгнании вдали от нашей священной
реки, я чувствую, что сказать это нужно, и не просто в виде дополнительных
пояснений к истории одной любви, а потому, что австралийцы пока об этом не
говорят. Никто из австралийцев еще не пытался вникнуть по-настоящему в то,
что составляет национальный характер, понять, как и из чего он сложился.
Быть может, издалека видится лучше. Родная литература тут плохой помощник;
она увековечивает миф об "исконном" австралийце, которого на самом деле
уже нет и в помине. АНЗАК, золотая лихорадка, местные поговорки и
присловья - все это мало что объясняет. Скачки вдоль границ - еще меньше.
А вот то, что произошло в маленьком захолустном городке Сент-Хэлен с Локки
и моим отцом, с Пегги и Томом, с Финном Маккуилом, с Доби-Нырялой,
нашедшим смерть на дне реки, с Чарли Каслом, погибшим во славу фирмы
"Виллис-Найт", и то, что происходит с сотнями людей в других таких же
городках нашего острова-материка, многое раскрывает в неповторимом
австралийском характере, каков он есть, хоть пока еще и не нашел своего
полного выражения.
предпочитаю воспоминания действительности, потому что знаю:
соприкосновения с этой действительностью я бы не выдержал. Оттого я живу в
Англии добровольным изгнанником из родных мест. Ни у меня, ни у Пегги нет
желания туда возвращаться, хоть мы и тоскуем порой о наших несравненных
реках, о наших плакучих деревьях, о неумолчном стрекоте птиц в буше, о
цветах с поэтическим названием "вестники весны", золотыми колокольчиками
высовывающихся из земли в первые дни _нашей_ весны, которая приходит
шиворот-навыворот - в сентябре. Но я не хочу больше возвращаться в город
Сент-Хэлен, с его невежеством, его нетерпимостью, его религиозной
тупостью, его нелепым, чисто австралийским стремлением все выравнивать по
своей мерке.
бы туда вернулся после войны и жил там до конца, делая то, что считал
главным делом своей жизни, и делая это хорошо. Его четкая
целеустремленность, его неуклонная тяга к справедливости послужили бы
хорошим нравственным образцом для нынешней молодежи. Я, по крайней мере, в
этом уверен и своего сына пытался воспитать именно так. Сын родился у нас
на седьмой, самый мирный год нашего брака. Эйлин не захотела, чтобы он
носил имя, связанное с ее или моей семьей или напоминающее о ком-нибудь из
наших друзей и знакомых. Она и в этом осталась верна своему решению:
никаких связей с прошлым, - и мы назвали сына Диком.
рождения Дика, - и, помню, однажды за чаем у Макгиббонов Локки сказал мне:
Видно, оттого из тебя и вышел писатель.
вкоренившийся страх перед моим отцом, как она осторожно подбиралась к
нему, когда он работал в саду, как нащупывала верный тон разговора
почтительной невестки со стареющим свекром. И хоть я чувствовал, что на
строгий взгляд отца наш брак был слегка уязвим в нравственном отношении,
внешне это никак не проявлялось; распря между Квэйлами и Макгиббонами в
нашем городе пришла к концу.
дочурку Кэйт. И никогда не увидят. Дик похож на Эйлин, а в Кэйт больше
моих черт, по иногда она становится необыкновенно похожа на Тома, и я не
раз замечал, как Эйлин, намыливая ее в ванне или вытирая полотенцем ее
мокрые волосы, вдруг замрет на миг, точно в ней шевельнулось какое-то
неиссякаемое воспоминание. Пегги больше не плачет о Томе, потому что она
теперь не Пегги, а Эйлин. Но она живет в вечное страхе, как бы ей
когда-нибудь не пришлось плакать о собственном сыне. Вот я и написал эту
повесть про юношу, который жил в иную пору, с иными нравственными
идеалами, но окрыленный самой высокой надеждой. Он хотел спасти мир и пал,
сражаясь за его спасение.
они будут бороться, как боролся Том, с душевной хилостью своего поколения,
с чудовищным ханжеством мертвых моральных догм, с жестокостью основанных
на жестокости установлений, со всеми пороками жизни, лишенной цели и
смысла. И если они научатся подчинять свою жизнь благородным побуждениям,
то я верю, что Эйлин никогда не придется плакать о своем сыне, как
когда-то ее невольно заставил плакать мой брат Том.