Чтение 34–й страницы книги ~Каторга~

каким пьяницы заскакивают в двери трактира. Вряд ли геолог загорелся
желанием сфотографироваться на память. Скорее он сознательно скрылся с
улицы, дабы избежать дерзостей от Полынова или... "Или у него свои дела с
японцами!" Недаром же в Александровске давно поговаривали, что Оболмасов
"ловко объегорил" самого губернатора Ляпишева, поступив на службу японской
колонии, руководимой консулом Кабаяси. "Если то так - призадумался Полынов,
- то в этом случае..."

- Вы почему не снимаете шапку? - последовал окрик.

Полынов не сразу заметил офицера, который скорым шагом вышел из
переулка на Николаевскую, и теперь можно ожидать оплеухи, чтобы шапка сама
по себе покинула его голову. Офицер в чине штабс-капитана спокойно ожидал
ответа.

- Приношу свои извинения, - сказал ему Полынов.

Офицер огляделся: Николаевская была пустынна.

- Со мною-то ничего, - улыбнулся он. - Я не сторонник унижения
человека, и без того униженного. Но вы могли бы наскочить на самодура,
который слишком щепетилен в поддержании своего авторитета... Штабс-капитан
Быков! - назвался офицер. - А вы, очевидно, уже прошли через чистилища
тюрьмы и теперь поселенец? У вас хорошее лицо русского интеллигента. Вряд ли
ошибусь, если скажу, что вы... из политических?

- Нет. Я служу на метеостанции.

- Честь имею! - отозвался Быков, подтянув на левой руке перчатку. -
Желаю вам порадовать Сахалин хорошей погодой.

- К сожалению, сие не от меня зависит...

Полынову, апостолу эгоцентризма, доведенного до нелепых крайностей,
теперь нравилось неподдельное оживление Верочки, когда он возвращался домой.
Ощутив ее внимание и отличную память, ничем еще не замусоренную, он
постоянно разговаривал с нею, как учитель с одаренным учеником. Ему хотелось
передать свои знания, привить свой характер, свое понимание жизни. Потому он
чересчур щедро, как невесту цветами, осыпал девушку фактами, именами,
событиями, много рассказывал ей о чужих городах и странах. Полынов добывал
книги, а затем побуждал задумываться над прочитанным.

- Я сделаю из тебя королеву, - посмеивался он.

Полынов часто прижимал ее оттопыренные уши, которые почему-то
раздражали его, подолгу всматривался в девичье лицо:

- Скоро ты станешь очень красивой. Но мне совсем не нравится твое
имя... Отныне ты будешь моей Анитой!

- Зачем?

- Так лучше.

- А разве можно менять человеку имя?

- Я менял много раз, и, поверь с каждым новым именем я обретал прилив
новых сил и новый интерес к жизни...

Не раз живший с поддельными документами, менявший имена с легкостью, с
какой брезгливый джентльмен меняет перчатки, Полынов не видел ничего дурного
в том, что крестьянская девка Верка станет носить гордое имя - Анита.

- Пришло время расстаться со всеми обносками. Пойдем со мной, я хочу,
чтобы моя Анита была самой красивой на свете.

Ольга Ивановна Волохова никак не ожидала видеть этого странного
человека в своем доме на Рельсовой улице, а тем более, когда он появился не
один, а вместе с девчонкой.

- Вы ко мне? - удивилась она.

- Да. Я знаю, что вы лучшая портниха в Александровс-ке, обшиваете всех
дам нашего сахалинского "Парижа". Я привел к вам свою Аниту, чтобы вы
принарядили ее... как принцессу!

Волохова вначале отказала ему в этой услуге:

- Мне противна даже мысль, что вы, в прошлом революционер, купили у
какой-то несчастной женщины ее дитя... Для каких целей? Неужели даже вы,
человек, кажется, достаточно интеллигентный, не можете обойти стороной грязь
сахалинских обычаев?

- Заверяю вас, Ольга Ивановна, что я взял эту девочку с улицы, дабы
избавить ее от грязи. Не знаю, как сложится моя судьба, но сейчас я вижу
свой гражданский долг только в одном - оберегать это чистое существо ото
всего позорного, что она может встретить на этом проклятом острове.

- Однако в городе уже ходят всякие сплетни.

Волохова невольно повысила голос, и Анита, чего-то испугавшись,
доверчиво вложила свою ладошку в сильную руку мужчины, будто искала у него
защиты.

Полынов сказал Волоховой:

- Сплетни? Не будем бояться сплетен. Гораздо опаснее свирепое молчание,
которое иногда окружает человека, и в этом молчании чаще всего вершатся
самые подлейшие дела...

Речь Полынова звучала столь убедительно, что Волохова поверила и тут же
стала снимать мерку с худенького, еще угловатого тела девочки-подростка.
Полынов сказал, что хотел бы одеть свою воспитанницу как можно наряднее,
готовый нести расходы за платья из самых лучших материй. Ольга Ивановна
ответила ему вопросами:

- Сколько же платят вам за службу на метеостанции?

- Пятнадцать рублей.

- Так, простите, как же вы собираетесь расплатиться со мною, делая
заказ рублей в сорок, не меньше?.. Или у вас какие-то потаенные доходы с
этой каторги?

- Нет, мадам, я не стану грабить сахалинское казначейство, - усмехнулся
Полынов, намекая на сложные обстоятельства былой жизни. - Но ваша работа
будет хорошо оплачена мною...

В одну из ночей, когда Анита уснула, Полынов осторожно отодвинул
кровать, за которой прятал винтовку (подобную тем, с какими конвоиры
сопровождают арестантов на каторжные работы). Он тихо перевел затвор, и в
этот момент Анита проснулась. С минуту они молча смотрели друг на друга: она
чуть испуганно, а он - выжидательно. Безмолвие слишком затянулось.

Полынов вставил в оружие цельную обойму.

- Привыкай молчать, - сказал он, - иначе нам с тобой долго не выжить. И
никогда ничему не удивляйся! В жизни любого человека всегда будут назревать
странные положения... Спи.

Анита спала на лавке, а Полынов занимал постель. Но однажды он согнал
ее с лавки, велев перебраться на кровать.

- В самом деле, - сказал он, - как же я не подумал об этом раньше? Ты
ведь будущая женщина, потому валяться на лавке должен я сам. Спокойной ночи
вам, моя королева...

3. ЕЩЕ СТАКАН МОЛОКА

Поселенцы меж собой толковали, что Куропаткин - орел, затем, наверное,
и летал в Японию, чтобы застращать самураев своей лихостью. В другой раз
Корней Земляков охотно побалакал бы на эту тему, но сейчас - ему было не до
того... У него пропала Дуняшка Брыкина, а куда делась подлая баба - где
узнаешь? Сунулся Корней в подпечник, где меж кирпичей давно прессовал
неприкосновенные сто сорок рублей, но денег на месте не оказалось. Украла! В
глазах потемнело от обиды:

- Так на какие же теперь шиши выберусь я отселе? Неужто и до смерти
сахалинить, не сповидав родины?..

Проездом из Рыковского к нему заглянул местный исправник, на пороге
избы долго соскребал грязь со своих сапожищ.

- Дунька-то твоя, знаешь ли, где ныне?

- Иде?

- На хуторе в Пришибаловке, где иваны всякие жительствуют. Как хошь,
Корней! Я туда не езжу, ножика под ребро кому получать охота? Езжай сам,
ежели тебе жизнь не дорога...

Пришибаловка (хутор из трех бесхозных дворов) лежала в стороне от
дорог, там никогда не пахали, не сеяли, а жили припеваючи. Это глухое
урочище облюбовали всякие громилы, уже отбывшие "кандальные" сроки, там
находили приют и беглые, потому в эту "малину" начальство без конвоя с
оружием даже не заглядывало. Корней стукотнул в окошко крайней избы, но там
шла игра, слышались полупьяные голоса бандитов:

- Ставлю дюга хруст.

- Попугая тебе под хвост... Вандера!

- Сколько в мешке?

- Два шила и одна синька.

- Пошли в стирку. - И банк был сорван... От уголовного жаргона
картежников Корнея аж замутило: вспомнил он, как жил под нарами, а над ним
"несли в стирку" (то есть в игру) деньги бандиты. Но тут выскочил из избы
один из игроков и стал мочиться прямо с крыльца.

- Ты кто? - спросил он, вдруг заметив Корнея.

- Жена моя у вас. Дуняшка Брыкина.

- Кого там еще принесло? - послышалось из избы.

- Да тут деревенский "дядя сарай" приперся. Гляди-ка, муж какой верный
сыскался - за Дунькой своей пришкандыбал.

- Пусть заявится, - последовал чей-то приказ. Ударом кулака по шее
Корней был сопровожден в избу, где невольно заробел перед грозным синклитом
Иванов, наводивших ужас на всю округу грабежами и поножовщиной. Здесь сидели
сам Иван Балда, Селиван Кромешный и Тимоха Раздрай.

- Ну? - сказали они. - Теперь дыши в нашу сторону...

- Сказали, что Евдокия Брыкина, сожительница моя, от начальника мне
даденная, у вас гуляет. Вот и приехал...

Иваны переглянулись, а Кромешный лениво перебирал колоду карт. Ворот
его рубахи был с вышивкой, свидетельствующей о высоком положении в
преступном мире. Он слегка двинул плечом, сбрасывая с себя армяк, и одежду
тут же подхватили верные "поддувалы" - Гнида, Шпиган и Бельмас.

- Дунька здесь, - сказал Кромешный. - Вчера похорил ее, а сегодня
спустил в штос Балде, вот с него и спрашивай.