Чтение 34–й страницы книги ~Донские казаки в борьбе с большевиками~

отступление, планомерное, заранее продуманное и подготовленное, а было просто
неорганизованное, беспорядочное бегство во все стороны, как говорят, куда глаза
глядят. Никто не знал, что нужно делать, какую работу выполнять, сидеть ли в
штабе и чего-то ожидать или собираться, но где, когда или идти, но куда и как.
Не было ни приказа Атамана, ни распоряжений штаба, не было даже простых
словесных указаний, которыми легко можно было восстановить порядок, успокоить
офицеров и, наконец, в крайнем случае, предоставить каждому устраиваться по
личному усмотрению. Во всем сказывалась поразительная нераспорядительность и
преступная паническая растерянность высшего военного командования. Все носились
по зданию, как угорелые; одни нервно что-то искали, торопливо перебирая бумаги,
другие наоборот, оббежав несколько комнат, садились и апатично угрюмо молчали,
видимо совершенно отчаявшись, некоторые показавшись в штабе, сейчас же исчезали
и вскоре снова появлялись, переодетыми до неузнаваемости, иные, появившись на
минуту, пропада-
119

ли бесследно. В общем, царило смятение обычно предшествовавшее панике.
Внутренне я упрекал себя за свою беспечность и свою доверчивость к лицам,
стоявшим во глазе военного командования, вследствие чего, в критический момент,
я оказался предоставленным самому себе.
Между тем, на моих глазах, "приближенные" к начальнику штаба полк. Сидорину,
какие-то лица, судя по их прекрасному дорожному одеянию, хорошему вооружению и
наличию отличных поседланных лошадей, были, очевидно, о всем своевременно
осведомлены. Надо думать, что при выборе их и зачислении в лоно "своих
доверенных" руководились отнюдь не положением занимаемым ими, талантами,
храбростью и доблестью или иными положительными качествами, а мотивами
исключительно личного порядка как-то: родства, приятельства, хорошего знакомства
и тому подобными соображениями.
С трудом я выяснил, что банды Голубова уже заняли станицу Кривянскую в трех
верстах от Новочеркасска и, следовательно, каждую минуту могли быть в городе.
Но, видимо, Голубов не решался вступать в город, пока мы его не очистим. Держась
на готове, он ждал этого момента.
В отделе 1-го генерал-квартирмейстера все документы, имевшие даже и историческую
ценность, безжалостно уничтожались сжиганием в печах. То же рекомендовали делать
и мне, дабы по наличным спискам большевики не смогли установить кто офицер и кто
служил в штабе. В эти тревожные часы, я неоднократно порывался поймать
начальника штаба, чтобы с одной стороны излить ему свое негодование по поводу
его возмутительного отношения, как ко мне, так и офицерам мне подчиненным, а с
другой -- хотелось узнать дальнейшие намерения командования и получить
какие-либо указания для офицеров своего отдела. Однако, все мои настойчивые
попытки оказались безуспешны. То его не было, -- он куда то исчезал, то был
страшно занят и не желал ни с кем говорить ... А кругом все торопливо носились,
все переворачивалось, уничтожалось, сжигалось...
Оставляя пока в целости только телеграфные аппараты и телефоны, чтобы до
последней минуты держать связь с боевыми участками, я приказал все бумаги
уничтожить.
Около полудня мало-помалу, штаб опустел. Офицеры куда-то разбрелись. Меня
назойливо преследовал мучительный вопрос, -- куда идти, как поступить, что
делать с собой? Выйдя в коридор, я случайно натолкнулся на одного из
телеграфистов-юзистов, работавшего в службе связи, который меня знал еще по
штабу IX армии, но я его помнил весьма смутно. Подойдя ко мне и обменявшись
нескольким словами, он просил: "А как вы решили поступить г-н полковник?"
-- "Еще и сам не знаю", -- ответил я, -- "но думаю достать лошадь: ехать в ст.
Старочеркасскую или Ольгинскую, где, кажется, собираются офицеры и туда же,
вероятно, отойдут партизаны".
-- "В офицерской форме", я думаю, небезопасно идти сейчас по городу и особенно
по его окраинам", -- заметил он. -- "Если хотите, возьмите мое пальто. Вашу
бекешу я отнесу домой, спрячу, а когда вернетесь, вы получите ее в целости. Меня
большевики не тронут, я человек штатский, работал здесь по принуждению, будучи
мобилизо-
120

ван, ну, а вам, если они вас задержат, грозят большие неприятности",
-- заключил он.
Это предложение было сделано так искренно и с таким теплым участием в моей
судьбе, что я тронутый до глубины души его заботой, не мог подыскать слов, чтобы
выразить ему мою горячую признательность. И до сих пор, я с особым чувством
благодарности вспоминаю этот бескорыстный жест человека, мало меня знавшего и
выручившего в такой критический момент. В период моих скитаний в Новочеркасске,
а затем боевой жизни в Заплавах, его пальто, с которым я не расставался,
сослужило мне огромную службу, заменяя в течение более двух месяцев и матрац, и
подушку и одеяло. Горячо поблагодарив телеграфиста за оказанную услугу, я
натянул его пальто на себя и тотчас же отправился в поиски за лошадью. У входа в
штаб, встретил ротмистра Д. Сенявина, однокашника по кадетскому корпусу. Он, как
и я метался и не знал что с собой делать. Сговорились ехать вместе. По его
словам у него на Покровской улице находились готовые лошади, предоставленные ему
коннозаводчиком Корольковым. До Покровской нам предстояло пройти большую часть
города и мы пустились почти бегом, строя по дороге разнообразные планы
предстоящей поездки.
Город резко изменил свою физиономию. Еще вчера, как будто бы, ничто не
предвещало роковой, трагической развязки, надвинувшейся, как ураган. Едва ли кто
предполагал, что атмосфера разрядится так внезапно и непредвиденно. Еще вчера в
штабе обсуждались меры противодействия противнику, строились планы об увеличении
боевых отрядов за счет сокращения тыла, а также принудительной мобилизации
городского населения, до поздней ночи текла работа и ничто, казалось, не
говорило о столь близкой катастрофе. А сегодня панический страх овладел городом.
Словно обезумев от ужаса, жители судорожно искали спасения, безотчетно бросались
во все стороны, занятые одной мыслью -- бежать и спастись, спастись во что бы то
ни стало. Дикой казалась мысль, что этот всегда спокойный и патриархальный город
доживает последние минуты своей свободы, что скоро его захлестнет кровавая волна
произвола и кровавого террора.
Когда мы запыхавшись достигли цели, нас постигла неудача: конюх доложил нам, что
за несколько минут до нашего прихода ворвалась группа юнкеров и силой забрала
коляску и сбрую. Действительно на конюшне стояла пара сытых великолепных коней,
не ходивших, к сожалению под седлом. Не теряя времени, мь1 стали искать телегу
или сани, намереваясь купить таковые, хотя бы и за большую цену. Куда мы ни
обращались, кого ни спрашивали, всюду получали отрицательный ответ. В бесплодных
поисках проходило время и было уже около трех часов дня, когда мы, вынуждены
были отказаться от нашего намерения и решили искать иного выхода. Мы расстались.

Я поспешил к себе домой, чтобы забрать хотя бы самые необходимые вещи и пешком
идти в станицу Старочеркасскую или Ольгинскую, где и присоединиться к
Добровольческой армии или к Донскому отряду.
Дома я испытал ужасно неловкое чувство перед моими милыми хозяевами, вспоминая
наш вчерашний разговор и мои категорические ут-
121

верждения об абсурдности слухов и невозможности внезапного оставления нами
города. Но потрясенные событиями не менее меня и замечая мою сконфуженность, они
деликатно воздержались от излишних расспросов и, напутствуя меня сердечно и
искренно, желали мне остаться невредимым и благополучно добраться до ст.
Старочеркасской. На прощанье, я заглянул и к моим дальним родственникам,
примотавшим во мне самое горячее участие. Здесь мне пришлось выдержать град
упреков за мою беспечность и убедительные доводы о недопустимости пытаться
выскользнуть из города в полувоенном обмундировании в то время, когда красные
войска Голубова уже входят в город.
Общими силами стали видоизменять мое одеяние. Примерно через час я выглядел уже
настоящим рабочим. С общим видом не гармонировало только пальто, к тому же
довольно на меня малое, рукава чуть не по-локти, но меня уверили, что это даже к
лучшему, ибо сразу видно, что пальто с чужого плеча и значит
"благоприобретенное".
Во всем было много и комического и трагического. Смеялись сквозь слезы, каковые
перешли в рыдания, когда я стал торопливо прощаться, спеша выбраться из
Новочеркасска.
В томительном ожидании чего-то нового, охваченный чувством страха, смешанного с
любопытством, город будто замер. Улицы опустели. Кое-где на перекрестках
группировались подозрительного вида типы, нагло осматривавшие редких одиночных
прохожих и пускавшие вслед им замечания уличного лексикона.
Наступал момент торжества черни. Временами раздавались редкие одиночные
выстрелы, а где-то вдали грохотали пушки. То забытые герои-партизаны, не
предупрежденные об оставлении Новочеркасска, боем пробивали себе дорогу на юг. О
них не вспомнили. В суматохе забыли снять и большинство городских караулов,
каковые ничего не подозревая, оставались на своих постах, вплоть до прихода
большевиков. Такая нераспорядительность Донского командования подорвала к нему
доверие и многие партизанские о--ряды не пожелали влиться в Донской отряд,
предводительствуемый Походным Атаманом ген. Поповым, а присоединились к
Добровольческой армии. В числе ушедших с добровольцами находился и сподвижник
Чернецова, поруч. Курочкин, а также Краснянский, Власов, Р. Лазарев, ушел с
добровольцами и ген. Богаевский.
В пять часов вечера, пройдя часть города, я свернул с Почтовой на Хомутовскую
улицу, намереваясь выйти к кладбищу, откуда взять направление на хутор Мишкин,
затем на станицу Аксайскую и далее на Ольгинскую.
Не доходя до окраины города я встретил прохожего, по виду рабочего, который
поровнявшись, бросил мне на ходу фразу: "не спеши, товарищ, наши идут с этой