Чтение 34–й страницы книги ~Eurocon 2008. Убить чужого~

- Да кто ж его знает, госп… то есть соратник, - едва не оговорилась она. И тут же бросила на Всеслава испуганный взгляд. Но он ничем не выдал, что заметил ее прокол. - Их, почитай, тут кажную неделю вешают, - слегка успокоившись, поведала она. - Вообще удивительно, что ноне один висит. А то - сразу по пятерке.

- А в чем была его вина-то? Неужто не огласили?

- Так это… знамо дело - рыцарь, - равнодушно бросила она и, окинув его вопрошающим взглядом, не нужно ли еще чего, повернулась и двинулась к другому столику.

Всеслав сделал глоток арчаты и задумчиво уставился на виселицу. Пожалуй… этому миру надо было немного помочь. Тем более что до того, как Всеслав окончательно восстановится и сможет его покинуть, у него еще было некоторое время. Ну и… он обещал старику разобраться с его проблемой. А ни в этом, ни в каком ином мире не было человека, который мог бы сказать, что Всеслав не сдержал своего слова. Ибо истинный человек не способен ни на какую ложь…

- Эй, ты чего это делаешь?

Рев, раздавшийся за его спиной, прозвучал на пару мгновений позже, чем он рассчитывал. Однако такое отступление от расчетов не имело для его планов никакого значения. Поэтому Всеслав не обернулся, продолжая упорно резать веревку, на которой висело уже начавшее вонять мертвое тело. А чего еще ожидать? Трупный запах - запах любой революции…

- Эй, тебе говорят!

В этот момент труп с жутким грохотом рухнул на помост.

- Это вы мне, уважаемый? - произнес Всеслав, опуская руки с тупым обломком кухонного ножа, который получасом ранее потребовал и получил в кабачке. Причем демонстративно. Показав всем, кто в тот момент там находился, что собирается есть свиную отбивную ножом и вилкой .

В технологических мирах многие, кто считает себя историками , любят описывать, как пировала в своих замках знать - обжираясь жареной дичью, разрываемой сальными пальцами, и бросая под стол обглоданные кости. Забывая при этом, что именно знать и создала то, что впоследствии назвали хорошими манерами. Каковые лишь заметно позже переняли и все остальные… Как, впрочем, и то, что пиры знати были делом не слишком частым. Ибо в те времена считалось недопустимым кормить гостей дичью, не добытой лично. И царские, королевские, княжеские охоты были не только развлечением, но и заготовкой продуктов для пира. А также проверкой и тренировкой воинского мастерства и умения управляться с лошадью. Самыми главными занятиями той знати, чьим долгом, зафиксированным и в обете, даваемом как при посвящении в рыцари, так и при вступлении в права владетеля домена или престола, было защищать и оберегать. И она вполне справлялась с этим. Не требуя для сего миллионных армий…

Но здесь пока еще не забыли об этом. И потому уставились на Всеслава со смешанными чувствами. Кто с ужасом. Кто с интересом. А кто и со злорадством. Ибо в то, что среди обслуги и посетителей кабачка не найдется ни одного, кто не бросится к новым хозяевам с доносом, что в таком-то месте появился очередной благородный , который к тому же ведет себя крайне вызывающе, не верил никто.

Но до того момента, как в кабачке должна была появиться стража, все еще оставалось некоторое время. И Всеслав употребил его со всей возможной пользой. Во-первых, съел отличную отбивную, а во-вторых, из непринужденного разговора выяснил кое-что об устройстве нынешней власти…

После революции городом заправлял так называемый Комитет общественного благоденствия. Во главе с бывшим епископом. Что, впрочем, было вполне объяснимо. Никогда революции не совершаются там, где церковь и знать достойно исполняют свое предназначение. А вот там, где люди, властвующие по праву или по духу, мельчают и превращаются в обывателей , просто обладающих большими возможностями потакать своим страстям и мелким желаниям, там жди бури… Вот только ее плодами, как правило, пользуются самые хищные, злобные и беспринципные представители рода человеческого, как раз и выплывающие наверх вот в такие мутные времена.

И этот бывший епископ тоже оказался из таких - обывателей с возможностями. Немало сделавший для того, чтобы при виде клира люди с отвращением отворачивались и плевались втихомолку. Такие в достаточном количестве встречались и в мире Всеслава. Как, например, папа Климент VI, решивший поправить истощенную неуемным сласто- и властолюбием пап казну престола святого Петра торговлей индульгенциями. В прейскуранте, в соответствии с которым и началась торговля, были пункты, просто приведшие в ужас тех, кто верно и честно нес людям слово Божие.

Изнасилование священником девушки - 2 ливра 8 су. Прелюбодеяние священника с родственницами - 67 ливров 12 су.

Грех монахини с несколькими мужчинами - 131 ливр 15 су.

Разрешение священнику жить с родственницами - 76 ливров 1 су.

Грабеж, кража и поджог всем желающим - 131 ливр 7 су.

Простое убийство - 15 ливров 4 су (если в один день совершено несколько убийств, то оплата взимается лишь за одно)…

Епископ был уже заключен в церковную тюрьму и находился на грани отлучения, но тут удачно подвернулся государственный переворот… и пострадавший от прежнего режима злобных церковников и живодеров-аристократов вновь выплыл на поверхность, вернув себе власть и возможности… Но сейчас его не было в городе. Что вполне соответствовало планам Всеслава. Впрочем, если бы он и был, то Всеславу требовалось бы просто придумать другой план…

Так что он спокойно доел свою отбивную. И, спокойно подхватив обломок ножа, вышел на площадь с виселицей…

- Тебе, урод! Ты что это такое сделал?

- Я? - Всеслав соскользнул с виселичного столба, на который взобрался, чтобы добраться до веревки. - Я снял это тело, потому что собираюсь похоронить его по-божески, а не оставить гнить здесь, распространяя трупную вонь и служа пищей падальщикам.

- Ах ты, - заорал громила по имени Гуг-насильник (а может, это был Грам или Агорб), вскарабкиваясь на помост, - да кто ты такой, чтобы не повиноваться приказу Комитета общественного благоденствия?

- Я? - вновь переспросил Всеслав и бросил взгляд на толпу, уже собравшуюся на площади для того, чтобы поглазеть на явно намечавшуюся здесь развлекуху. И на стражу, уже нарисовавшуюся у входа в кабачок.

Среди обслуги и посетителей отыскались-таки люди, на наличие которых он так рассчитывал. И по пути в околоток (или как у них тут это называлось) они не преминули сообщить всем повстречавшимся, что тут появился новый кандидат на виселицу…

- Я - рыцарь. И сейчас поступаю согласно своему обету, - спокойно и гордо заявил Всеслав. И это не было неправдой… После чего склонился над лежащим телом, совершенно точно зная, что сейчас произойдет.

- А-а, рыцарь? - глумливо прорычал за его спиной Гуг (или Грам, или Агорб), и в следующее мгновение затылок Всеслава взорвался острой болью…

Очнулся он в камере. Она представляла собой каземат крепости бывшего герцогского замка, перегороженный прочной деревянной решеткой. Всеслав приподнял голову и осмотрелся. Во-первых, он был гол. Вернее, на нем были только кальсоны… В деревне он появился, покрытый лишь ожогами и струпьями. Но потом Убол, с которым они оказались почти одного роста и ширины плеч, отдал ему свои старые башмаки, штаны и крутку. И кальсоны. И вот теперь ни башмаков, ни штанов с курткой на Всеславе не было. Зато они обнаружились на типах, которые вольготно расположились у самой бойницы, собрав туда всю солому, как видно до того застилавшую пол камеры. Типов было пятеро. И выглядели они весьма живописно. Главарь был одет в добротные кожаные сапоги, кожаную же жилетку на голое тело и бархатные штаны. Еще двое были обряжены в дорогие камзолы с вышивкой, правда, ужасно грязные и засаленные, а из двоих оставшихся один надел куртку и башмаки Всеслава, а второй - его штаны, болтавшиеся на них, как отцовская рубаха на ребенке.

- Не стоит сожалеть о своих вещах, добрый человек, - послышался сбоку печальный и тихий голос. - Эти люди готовы прирезать человека просто так, для развлечения, не говоря уж о вещах. Так что я бы не советовал тебе пытаться вернуть свое имущество.

Всеслав повернул голову. Рядом с ним сидели два благообразных старичка, являвших собой прямо-таки зримый образец добропорядочности и благочестия. Старичок был одет в простую рубаху, панталоны и полосатые чулки, а старушка - в плюшевый капор. Сразу видно, что старенький, но чистый и аккуратно заштопанный.

- Тем более, - улыбнулся старичок, - что ты вряд ли успеешь сносить свое имущество.

- Кто они? - спросил Всеслав, садясь.

- Это - шайка Громилы Глуба. Он известен по всему Западному пределу своей жадностью и жестокостью. Рассказывают, что однажды, добиваясь от одного из мельников ответа, где тот спрятал свой кошель, он разрезал живот его беременной жене и, выбросив из него еще нерожденное дитя, хохоча, засунул туда свои ноги в сапогах. А у мельника и не было никакого кошеля. Он только что заплатил за обучение своего старшего сына у благочестивых монахов монастыря Святого Гыгада…

- Странно, - усмехнулся Всеслав, - я считал, что все подобные типы служат новой власти.

- Глуб - извечный конкурент и личный враг Гуга, правой руки бывшего преподобного Игроманга, - пояснил старичок, - нынешнего главы этого непотребного Комитета общественного благоденствия. А то бы он, скорее всего, и действительно… - махнул он рукой.

Всеслав понимающе кивнул. Да уж, скорпионы в одной банке не уживаются.

- А остальные?

- Вон там - отец Заграмиг, священник соседнего с нашим сельского прихода. Почему он здесь, тебе, я думаю, объяснять не надо. Вон тот добрый человек - конюх. Он чем-то не угодил Агробу, подручному уже упомянутого Гуга. А там, - он указал на еще одну семейную пару: худого болезненного мужика среднего возраста и столь же худую женщину с лошадиным лицом землистого цвета, испуганно забившихся в самый темный и дальний угол, - ткач и его жена. А уж они чем провинились перед соратником Игромангом - я не знаю…

- Ну а вы, достойный господин? - спросил Всеслав.

- Я министерий церкви в Мугоне. И пытался защитить мой храм от уничтожения этими нечестивцами.

- А ваша жена?

Старичок повернул голову и окинул свою половину ласковым взглядом, а она в ответ погладила его по руке.

- Она, когда мне стали вязать руки, подхватила ухват и разбила голову одному из стражников.

Всеслав неверяще покачал головой.

- И вас никто не попытался защитить? Даже дети?

Старичок нахмурился.

- Наши дети тут ни при чем. Мы заранее знали, что произойдет, и запретили им вмешиваться.

- И они послушались?

Старичок сердито мотнул головой.

- Наши дети ни в чем не виноваты! - После паузы он попытался пояснить: - Нам уже недолго осталось, и я бы не хотел уходить в могилу, зная, что мог бы воспрепятствовать Злу, но даже не попытался ничего сделать. А им еще жить да жить…

Всеслав промолчал. Бедный старик… Где-то внутри он осознавал, что поступает, может, и правильно (в соответствии с теми правилами, которые были когда-то вбиты в его тогда еще молодую голову), но совершенно неверно . И мучался от этого… Он, считающий невыносимой СМЕРТЬ с грехом на душе, обрек детей на ЖИЗНЬ с еще большим грехом. Ей-богу, одиночная камера на двадцать пять лет была бы для любого, кто хотя бы способен стать человеком, гораздо меньшим наказанием…

- Эй, ты, чухшка, а ну подь сюды! - прервал его размышления зычный голос Громилы Глуба. Всеслав повернулся. Все пятеро бандитов выжидающе смотрели на него. А что? Подойдет - сделаем «шестеркой», нет - изобьем и поглумимся. Опять же развлечение…

Всеслав тихонько вздохнул. Да уж, послал Господь испытание… Но он собирался преподать этому миру урок. А любой урок всегда включает в себя демонстрациб смирения и терпения. Даже если являть их становиться необходимо перед теми, кого хочется раздавить как таракана. Особенно перед такими…

- Ты чего, оглох?

- Иду, господин… - отозвался Всеслав, поднимаясь на ноги. - Что вам будет угодно?

- Понимает, - одобрительно отозвался Глуб. И захохотал. И тут же к его хохоту присоединилось еще четыре голоса. А их новоявленный «шестерка» вновь исподтишка окинул взглядом камеру. Одиннадцать… Не хватало еще одного. Или, если учесть, что кем-то из бандитов в одном из примеров , которые им нужно будет преподать, во время этого урока придется пожертвовать, - двоих. Двенадцать и учитель - классическое соотношение. Конечно, можно обойтись и меньшим количеством, но, учитывая, что он не собирался так уж сильно задерживаться в этом мире, лучше было бы его соблюсти. Ну что ж, подождем. Эти двое обязательно появятся…

- Эх, сейчас бы бабу… - тоскливо протянул Гыгам и почесал мошонку.

- Да вон - бери, - со смехом отозвался Игуб и швырнул обглоданной костью в сторону жены ткача.

- Сам бери, - огрызнулся Гыгам. - От этой зеленой рожи меня только блевать тянет… Эй, как там тебя, Эслау, вот ведь наградил бог имечком… А ну прибери все здесь.

- Да, господин, - отозвался Всеслав.

- О! - вскинулся Игуб, считавшийся среди бандитов самым изощренным шутником. - Мне в обед стражник наплел, что ты вроде как того, - он сделал замысловатый жест рукой, - рыцарь?

- Ры-ыцарь, - оживился главарь. - Вон оно как… - Он окинул взглядом являвшую собой яркий пример смирения фигуру Всеслава и расхохотался. - Да ты хоть меч-то в руках держал, рыцарь?

- Да, господин, - мягко отозвался Всеслав.

- И где ж ты его потерял?

- Нигде, господин. Мой меч всегда со мной.

- Это где, в штанах, что ли? - тут же встрял Игуб. И бандиты дружно расхохотались. Как и предполагал Всеслав, они оказались самыми сложными из его учеников. Они были глупы, развращены насилием и похотью и жутко ленивы. Причем и душой, и телом, и разумом. Они даже еще не догадывались о том, что были его учениками. Между тем как все остальные уже знали или хотя бы предполагали это.

Тюрьма - почти идеальное место для школы. Конечно, не для той, в которой преподают счет, чистописание или интегральное исчисление. А для настоящей … Всеслав провел в этой камере уже неделю. Убираясь за бандитами. Вылечив старику растянутую руку. Излечив ткачу уже давно мучавшие его боли в желудке. Исцелив и успокоив душу Гурада, конюха, который попал сюда за то, что посмел отказать Агробу, пришедшему к нему в дом не просто взять, а просить руки его дочери. И уговорив бандитов позволить священнику вновь служить ежедневную мессу в дальнем закутке их общей камеры…

- Меч - это не сталь. Это - орудие веры и справедливости. И он обнажается лишь тогда, когда наступает для этого время, время укрепить веру и вернуть на трон справедливость…

Бандиты переглянулись и снова расхохотались. Уж больно забавно было слышать столь гордые слова в устах человека, безропотно согласившегося на роль «шестерки». И старательно величающего их «господами». Они не знали, что есть господин и Господин. Тот, кто властвует над тобой сейчас и неправедно, и Тот, кому ты сам, своей волей, вручаешь собственные веру и верность. И между этими двумя нет ничего общего…

- А бабу бы сейчас было бы неплохо, - мечтательно протянул Громила Глуб. И в этот момент загремели ключи. Все повернули голову в сторону открывающейся части решетки. Там в окружении стражи стояли двое - юноша и девушка. На взгляд им было лет по шестнадцать-семнадцать. Юноша, похоже, был сильно избит и еле держался на ногах, и девушка заботливо поддерживала его под руку…

- Баба… - обрадованно прошептал Гыгам, а Глуб восторженно цокнул языком…

- Приляг, Играмник, - со страданием в голосе произнесла девушка, когда их грубо впихнули внутрь.

- Не бойся… за меня… Даграйя… - в ответ просипел юноша. - Со мной… все… будет хорошо…

Всеслав покачал головой. Да уж, парню сильно досталось…

Девушка помогла юноше прилечь у стены и, повернувшись, подошла к бандитам.

- Господа, вы не могли бы дать мне немного соломы. Моему брату… ай! - вскрикнула она, когда Гыгам, пуская слюни, ухватил ее за ягодицу.

- Соломы, - вкрадчиво начал главарь, обнимая ее за талию и притягивая к себе, - дадим, красавица. Обязательно… И с братиком твоим все будет хорошо. Ежели только ты будешь с нами ласковой. А иначе он у нас быстро… - И Глуб мотнул головой. Девушка бросила на него взгляд затравленного зверька. А главарь показательно стиснул свою лапищу перед ее испуганным личиком, как будто обхватывал шею ее брата, и приказал: - Гыгам, Игуб, а ну пощекочите дворянчика…

Девушка тут же вспыхнула.

- Нет! Не надо! Пожалуйста! Я… согласна, согласна!!!

Всеслав смотрел на нее и видел, какой… Великой утешительницей она могла бы стать. Каким образцом милосердия! Пройдя через боль, унижение, насилие и человеческую подлость, она не поддалась бы им, не превратилась бы в замаранную и загаженную ими, а, сделав их топливом для огня своей души, стала бы в этом мире великой Учительницей сострадания и милосердия. Он видел возможность этой судьбы в ее глазах. В ее душе…

- Даграйя… нет… не смей.

Всеслав повернул голову. Юноша, шатаясь, поднимался, опираясь на стену. А его глаза горели ненавистью. Всеслав вздохнул. Что ж, этот мир в этот раз не получит Великой утешительницы. Ибо парень явно не собирался, пока дышал, отдавать сестру на поругание. А она не перенесла бы одновременно и насилия, и его смерти, сломавшись под столь тяжким двойным ударом судьбы. Ну а Глуб совершенно не собирался миндальничать с юношей. Ибо бандитам, по большому счету, было совершенно наплевать, будет ли девушка покорной или нет. Покорная - прикольнее, а будет сопротивляться - так веселее. Насиловать визжащую даже привычнее…

- Оставьте ее, - произнес Всеслав.

Глуб изумленно повернулся.

- Ты гляди, у кого-то прорезался голосок…

Он по-хозяйски облапил грудь девушки и сильно стиснул, от чего она болезненно вскрикнула.

- Эй, Гыгам, Игуб, оставьте этого дохляка и ну-ка покажите нашей «служаночке», где ее место.

Оба громилы, уже забавлявшиеся с едва держащимся на ногах юношей, швырнули его на пол и, глумливо ухмыляясь, двинулись к Всеславу. Всеслав окинул их взглядом и вновь повернул голову к Глубу.

- Помнишь, я говорил, что мой меч всегда со мной?

Главарь продолжал молча насмешливо пялиться на него.

- И что он обнажается лишь тогда, когда наступает время укрепить веру и вернуть на трон справедливость? Так вот это время наступило…

А в следующее мгновение Гыгам дико заорал, опрокидываясь на спину, а Игуб отлетел в глубь камеры и, врезавшись в стену, сполз по ней, как тряпичная кукла. Глуб ошалело блымнул глазами, а затем отшвырнул в сторону девушку и вскочил на ноги.

- А ну, робяты… - кивнул он оставшимся двум бандитам. Но те остались сидеть, испуганно глядя на «шестерку», внезапно оказавшегося столь грозным.

- Ну все, тебе - конец, рыцаренок… - прошипел Глуб, извлекая из-под подошвы сапога короткую заточку. Уж обманывать тюремную стражу он, чай, научился…

- Жаль, - печально качнул головой Всеслав.

Глуб, восприняв это как страх, свирепо захохотал.

- Жаль, - продолжил между тем Всеслав, - мне придется тебя убить. Потому что иначе ты будешь мешать мне учить этих людей. А я не могу этого позволить и… не вижу, как еще воспрепятствовать тебе. И потому вынужден принять этот грех на свою душу…

- На-а-а! - заорал Глуб, резко перехватил заточку другой рукой и выбросил ее вперед. Это был стремительный и подлый удар. Он не раз отправлял им к праотцам людей, поднаторевших в уличной драке куда более, чем этот… рыцарь. Но его крик тут же перешел в хрип, вырывающийся из гортани, разорванной ударом пальцев, согнутых в виде когтей…

Всеслав спокойно дождался, пока дергающееся в конвульсиях тело затихнет, а затем повернулся к четырем парам глаз, испуганно пялившихся на него.

- Уберите труп, - коротко приказал он, - нагребите соломы и перенесите на него юношу. Я посмотрю, чем можно ему помочь.

- Да, хозяин, - подобострастно пробормотал Гыгам.

- Я - не хозяин. Я - Учитель, - поправил его Всеслав.

- Значит, это ты прикончил Глуба? - пренебрежительно кривя губы, спросил его соратник Игроманг. Он только вчера вернулся из инспекционной поездки по провинции, продлившейся почти полтора месяца. В целом все было спокойно. Правда, пришлось повесить человек сорок-пятьдесят, точную цифру знал его секретарь, но больше для профилактики, чем по необходимости. Чтобы люди чувствовали, что новая власть крепко стоит на ногах и недреманным оком выискивает крамолу. Хотя с повешением, пожалуй, пора было кончать. Каменный карьер задыхается от отсутствия рабочих рук. Да еще на востоке заложили две шерстяные мануфактуры… Впрочем, они без рабочих рук не останутся. Овечкам ведь надо где-то пастись? А земли заняты крестьянскими наделами. Так что представляется вполне возможным одним выстрелом решить сразу две задачи: и освободить земли от лишних людишек, и проявить милосердие, предоставив согнанным с отчих земель крестьянам угол в казармах новых мануфактур… даже если они совершенно не хотят туда. А куда деваться, прогресс - это великое создание чистого человеческого разума - требует все новых и новых рабочих рук…

- Да, господин.

- Хм…

Соратник Игроманг окинул стоявшего перед ним заключенного заинтересованным взглядом. Об этом странном чужеземце ему рассказал Гуг. И ему захотелось посмотреть, что же он собой представляет… А из него, похоже, получился бы неплохой стражник. Преданный лично ему. Конечно, у него есть Гуг. Но он невероятно глуп и ограничен. И потому способен только на роль мясника. Да и к тому же верных людей никогда много не бывает. А местные людишки - зашорены и трусоваты. Да еще и повязаны друг с другом всяческими родственными узами и давними отношениями. Так велишь кому вздернуть кого-нибудь, а тот его - давний друг или деверь. А здесь - иноземец. Ни друзей, ни знакомых. Чем не вариант?

- Хочешь выжить?

Всеслав пожал плечами.

- Если Господь еще не готов принять мою душу и собирается вновь подвергнуть ее испытанию…

- А вот этого не надо, - нахмурился глава Комитета, - ты подобные речи брось! Лучше… поступай ко мне на службу. Платить буду щедро - не обижу. И остальное… Я слышал, тебе та баба, что в твою камеру отправили, понравилась, - заберешь ее себе. И других можешь присмотреть… У нас с этим просто. Никакого венчания. Мы - свободные люди.

Всеслав молча смотрел на него. Пожалуй, он переоценил этого главу Комитета. Соратник Игроманг явно был хитер, коварен, но… непроходимо туп. Что, впрочем, было не редкостью среди тех, кто являлся рабом своих страстей. Они считали, что свобода - это избавление от каких-то правил и обременений. И отвергали те, что казались им ограничениями. Но истинная свобода - это не свобода от , а свобода для . Ибо для того, чтобы перестать болтаться в пространстве чужих воль , что на самом деле есть высшая степень не свободы, необходимо обрести свою. А обрести волю можно, лишь обретя цель, нечто, чему ты посвящаешь свое существование в этом тварном мире. Придавая ему смысл. Иначе при внешней видимости свободы ты скатываешься в гораздо большее рабство. Рабство своего брюха, своей похоти, своего сластолюбия и чревоугодия… рабство своего животного…

- Я - рыцарь, господин, - мягко произнес Всеслав. - И послан Им в этот мир, чтобы помогать и защищать. А не удовлетворять свои прихоти и похоти. И лишь Ему я готов служить…

Губы соратника Игроманга сложились в презрительную складку. Нет, ну какой дурак… впрочем, хорошо, что это выяснилось сразу. А то, если бы у этого идиота хватило бы ума держать язык за зубами, он, Игроманг, мог бы попытаться использовать его. И тот, из-за своего скудного умишки, зашоренного дурацкими этическими штампами, вбитыми в его головенку каким-нибудь дремучим приходским священником, не видевшим в своей жизни ничего, кроме задрипанного прихода в дальней деревне, где-нибудь его точно подвел бы… А жаль. Чужеземец мог бы стать очень перспективным вариантом…

Глава Комитета взял со столика колокольчик и позвонил. На звонок в кабинет просунулся стражник.

- Уведи этого… и позови Гуга.

Когда Гуг появился на пороге, Игроманг нахмурился.

- Хорошо же ты исполняешь мои поручения… Я искореняю крамолу в провинции, а она пышным цветом расцветает прямо в городе!

На откормленной роже подручного тут же нарисовался страх.

- Господин, я…

Но Игроманг прервал его небрежным движением руки.

- Готовь казнь, - сурово приказал он. - Пора напомнить этому городу, что власть вправе не только оделять, но и карать!

Их вывели на площадь, заполненную народом.

Прямо перед бывшим Домским собором, ныне ставшим главным Храмом науки и искусств, где юные граждане нового мира постигали механику и лепку, оптику и музыкальные лады, была устроена трибуна, на которой сидел Комитет общественного благоденствия в полном составе. В резных креслах. Наверное, когда-то стоявших в зале герцогского совета. Или городского магистрата. Одно кресло, выдвинутое слегка вперед, было несколько более вычурным. В нем сидел сам соратник Игроманг.

Перед трибуной возвышалась виселица, на помосте которой, именно по случаю присутствия среди приговоренных к назидательной казни Всеслава, назвавшегося рыцарем, возвышалась колода с воткнутым в нее топором палача. Эту привилегию для знати Комитет решил не отменять.

По периметру площадь была оцеплена арбалетчиками. За которыми волновалось людское море. Всеслав улыбнулся уголком рта. Да уж… похоже, слухи о его поступке разошлись далеко за пределы городских стен. И поглазеть на казнь столь наглого… или бесстрашного (уж как кому нравится) рыцаря-чужестранца собрались все, кто смог в этот день оставить дела и добраться до города.

- Подведите его ко мне, - послышался скрипучий голос Игроманга.

Всеслава грубо зацепили за кандалы и подволокли к подножию трибуны, где швырнули наземь рядом с креслом главы Комитета.

Гомон голосов слегка притух. Всеслав вскинул голову и посмотрел на Игроманга. Тот воздел вверх руку, призывая к тишине. А затем властно произнес:

- Ну что, чужеземец, можешь ли ты что-нибудь сказать в свое оправдание?

Вот так, без суда, даже без оглашения приговора. Все и так ясно и понятно…

- Да.

Его голос прозвучал тихо, но отчего-то его слова оказались услышаны всеми, кто стоял на площади. И люди замерли. Игроманг нахмурился и бросил быстрый взгляд исподлобья. Вот черт, этот придурочный чужеземец (а как, скажите, его можно еще охарактеризовать?) несколько сбил сценарий всего представления, которое должно было не только избавить Комитет от еще нескольких… нет, не опасных, но неприятных личностей, но и послужить еще большему укреплению авторитета и Комитета, и его главы.

- Поднимите его, - отрывисто бросил он, поправляя манжеты рубашки. Кафтан на нем был простого покроя, что соответствовало его образу Друга народа, а вот рубашки он предпочитал тонкие, батистовые. Чрезвычайно приятные коже. Несмотря на этот сбой, особого опасения он не испытывал. Ну что еще мог сказать этот чужестранец: «Пощадите» либо «Отпустите».

Всеслав с легкой насмешкой прочитал все мысли главы Комитета на его уже несколько обрюзгшем лице, а затем произнес:

- Я заявляю перед Богом и людьми, что не виновен ни в едином поступке, коий по законам Божьим и человеческим можно было бы назвать преступлением!

Толпа ахнула. Игроманг замер, тупо моргая и не понимая, что же теперь делать с этим оказавшимся столь глупо отважным чужестранцем. Но это был не конец. Это было еще только начало…

- И потому я требую Божьего суда!

Толпа ахнула еще раз. Игроманг еще раз тупо моргнул, но затем его лицо разрезала хищная усмешка. У него был очень коварный и изощренный ум. На что в принципе и был расчет Всеслава. «Что ж, рыцаришка, - читал Всеслав его мысли, - ты сам напросился…»

- Божьего суда? - вкрадчиво начал Игроманг.

- Да, - громко возгласил Всеслав, еще дальше загоняя его в ловушку, в которую тот и сам стремился с небывалым воодушевлением… потому что считал, что ставит капкан на Всеслава. По здешним правилам, настаивающий на Божьем суде должен был выходить на бой только лишь со своим оружием. А разве можно было считать оружием обломок кухонного ножа? Да и тот принадлежал на самом деле не Всеславу, а кабатчику…

- И… на чем же ты собираешься сражаться, благородный рыцарь?

- Рука, когда захочет, всегда найдет оружие, - уже чуть тише, но по-прежнему так, что его слова были слышны всем на площади, ответил Всеслав. Игроманг с сомнением покосился на него. Уж слишком уверен был этот непонятный чужестранец… Глава Комитета окинул цепким взглядом площадь перед собой.