Чтение 34–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

Я вздохнул:

— Знаешь, это я переживу. Хоть христианская культура от прочих отличается в первую очередь интересом к другим культурам, но из меня такой христианин, что... когда слышу слово «культура», рука тянется к мечу. Ну ты понял, меня больше интересует как раз наша культура, человечья. Не зная своей, неча лезть изучать чужие, я ж не демократ какой-то! Тем более преклоняться, вешал бы гадов...

Он, похоже, не понял, что-то сложное я завернул, а они хоть и миллион лет наблюдают за человечеством, даже сами считают себя частью человечества, но такие сложности вряд ли поймут, человек — это звучит!

— Ты единственный, кто нас видит, — повторил он с прежним удивлением, — это чудо какое-то!.. И слышишь... нас люди не слышат, мы говорим... по-другому.

— Я три языка знаю, — похвалился я. — В смысле, еще и два матерных. Так что я полиглот. Просто у меня ухи ширше, вот и ловлю звуков больше. Значит, тебе повезло, малый. Я кладезь мудрости, сам понимаешь! Столько могу рассказать, как коней кормить или подковывать...

Он махнул светящейся лапкой.

— Это мы знаем во всех мелочах. У вас разнообразнее жизнь, чем у нас, потому за нею и наблюдаем с таким интересом...

— Как в театре? Понятно, понятно. Из стен смотрите, как из партера. А кто повыше устраивается, то там ложи. Кстати, как ваш народ зовется?

— Зовется? — переспросил он в недоумении.

— В смысле, самоназвание, — объяснил я. — Вон якутов зовем якутами, а они, оказывается, саха, грузин называем грузинам, а они — картли, а немцев, вот уж бедный народ, как только не зовут!

Он понял, развел лапами в чисто человеческом жесте и с человеческой мимикой.

— Знаешь, мы настолько привыкли считать себя почти людьми, хоть и тайными, что уже и самоназвание забыли! Мы не только перешли на твой язык, но у нас все ваше: мимика, жестикуляция, хотя это было непросто... А назывались мы в древности вроде бы...

— Как?

Он снова пошевелил мордочкой.

— Понятно?

— Нет, — признался я. — ну да ладно, я пока не умею радиоволнами. Или гамма-лучами, не знаю, что у вас.

— Зови нас дефами, — предложил он. — У вас когда-то они существовали. Не такие, как мы. Но что-то похожее. Да, дефы, так нас примерно и называли...

— Кто?

Он подумал, покачал головой. На мордочке появилось удивленное выражение.

— А в самом деле, кто... Не мы же сами... Ах да... были и другие, ужасные, это потом мы постарались о них забыть. Мы хотим жить счастливо, потому такое стараемся забыть... Они вытеснили нас наверх, а сами остались в огненном океане. Там внизу, ты не поверишь, даже не моря, а необъятный океан из расплавленного золота, железа и разных металлов...

— Поверю, — ответил я. — А вас точно никто не звал Филигонами?

Он ответил с недоумением:

— Как только нас не обзывали, но филигонами. А почему?

— Да так, — ответил я торопливо. — Почудилось, значит, это еще впереди, Господи Боже... что мне предстоит ишшо! Вы живете здесь испокон веков?

— Нет, — ответил он.

— А с каких времен?

— Испокон, тысячелетий... Нет, даже больше. Людей здесь не было вовсе.

— В смысле, — спросил я с бешено колотящимся сердцем, — сразу после Великой Войны Магов?

Он покачал призрачной головой.

— Я понимаю, о чем ты, человек... Нет, намного раньше. Эти войны, что опустошали поверхность земли, уничтожили почти всех людей, а также убили много наших, что уже начали селиться в их замках. Но, к счастью, большая часть нашего народа живет на больших глубинах.

Глава 4

Общение с дефами занимательнее, чем с сэром Растером или графом Росчертским, так что я утром лишь показался на завтраке и тут же вернулся в свою комнату. Едва опустился за стол, из стены напротив высунулась светящаяся голова, похожая на клубок серебристой шерсти. Даже на клубок шерсти из лунного света.

— Привет, — сказал я. — Вижу тебя, ворюга.

— Я не ворюга, — ответил деф обидчиво. — Я любознательный.

— Я тоже, — признался я. — Но я пока могу сообщить мало. А что могу, то... потом. Давай рассказывай ты. У вас накопилось больше.

Деф время от времени прятался в камень целиком здесь ему то ли как в верхних слоях атмосферы, то ли напротив, как под водой без акваланга, в камне восстанавливал дыхание и снова высовывал мордочку.

Своей жизни, как я понял из его рассказа, у дефов нет, потому так интересуются чрезвычайно сложной и непонятной жизнью людей, стараются понять мотивы поступков, строят гипотезы и предположения, Да и чем еще заниматься, когда есть стол и кров, не нужно заботиться о защите от холода, что заставило наших предков придумать одежду, не надо ломать голову, как прокормиться, для этого мы приспособили сперва суковатые ветки, потом дубины, камни, каменные топоры, луки и генетически измененную пшеницу...

А дефы всегда жили в тепле и довольстве, потому, даже наблюдая, как обезьяна слезла с дерева и начала стремительно изменять мир, они только наблюдали за ней с интересом и недоумением, но сами так и остались в своем первобытном раю.

Небольшая часть дефов живет в Хребте: это позволяет им, экстремалам, высовывать мордочки и смотреть на удивительный мир, расстилающийся внизу. В моем представлении они за тысячи лет источили каменную громаду, как муравьи точат трухлявый пень, но на самом деле, конечно, Каменный Гребень остается таким же монолитом, как и был. Хитрецы передвигаются в нем, не нарушая структуры гранита, но, конечно, границы их ареала обитания проходят там, где заканчивается камень. Именно камень: в болоте, дереве и даже в песках передвигаться не могут.

— Все равно вам хорошо, — сказал я на это, хотя так и не думал, но собеседнику такое говорить периодически надо, чтобы проникся к тебе и выкладывал все тайны. — Мне через Хребет приходилось уже дважды... Как вспомню этот Перевал, так и вздрогну. А вы и понизу спокойно бегаете с одной стороны на другую.

Он сказал довольно:

— Да, это нам легко. Правда, в древности и люди могли, но во время Четвертой Войны, как вы ее называете, туннель обрушили...

— Под Хребтом, — спросил я ошалело, — был туннель?

— Да.

— И... люди могли по нему?

— И люди, и кони. И телеги. По две в ряд...

— Здорово, — прошептал я. — Такое сокровище загубили... Вот и говори, что войны — двигатель прогресса! После такого рывка к прогрессу всякий раз начинают воевать каменными топорами.

Он подумал, сказал нерешительно:

— Ну, вообще-то туннель завалили не весь...

— В смысле?

— Сил у людей не хватило, — объяснил он. — Это надо было бы обрушить весь Хребет... Завалили только вход и выход. Правда, теперь никто не отыщет... Известно, что когда от страшного жара трех солнц плавились камни, то завалившие проход глыбы сплавились со скальным массивом.

Я чувствовал, что сердце мое уже не стучит, а колотится головой по ребрам.

— Но вы-то, — спросил я, стараясь не выдать сильнейшее волнение, — знаете?

Он важно кивнул.

— Знаем.

— А отыскать тот туннель сможете? Он удивился.

— А зачем это нам?

Я сказал торопливо:

— Это нужно мне. Лично мне. А если хорошо мне, то хорошо и вам.

Он зевнул, сказал раздумчиво:

— Да нам вроде бы уже ничего и не надо. Ладно, устал, ухожу...

— Еще придешь?

— Обязательно!

Он поспешно вдвинулся в стену, исчез, а я остался сидеть с отвисшей челюстью. Если тот туннель когда-либо удастся отыскать и раскупорить, то отношения Юга и Севера могут очень сильно измениться.

Я закинул руки за голову и, чтобы не думать о леди Беатрисе, не думать о запутанной ситуации, из которой не вижу выхода, принялся перебирать все, что услышал от дефа. Он утверждает, что дефы живут «здесь» и «всегда», с такой убежденностью, словно дефы жили еще в том сгустке космической пыли, из которой формировалась Земля. Во всяком случае, дефы сами не помнят своих начал, отсюда и такое убеждение. Но одно определенно: все Великие Войны Магов помнят. Для них это было совсем недавно. Так что либо в самом деле жили задолго до появления людей, либо появились в результате какой-то мутации после первых войн.

О себе почти ничего не рассказал, но у меня сложилось подозрение, что срок жизни у них не ограничен, живут себе и живут. С людьми и другими тварями не соперничают, основная масса живет в земной коре, предпочитая держаться поближе к магме: та дает тепло и жизнь, но небольшая часть наиболее любопытных держится поближе к поверхности, селятся в горах, а в последнее время начали селиться даже в стенах каменных замков.

Из стен могут выходить только на короткое время: Для них это либо вроде как для меня пробежаться голым по снегу при хорошем морозе, либо как для пловца нырять за жемчугом — на сколько дыхания хватит, столько и гуляй в подводном мире. Беззащитные и очень уязвимые по своей сути, они приспособились к обитанию в той среде, куда за ними никто не погонится.

Их развитие, похоже, остановилось из-за недостатка амбициозности, присущей нашей расе. Или слишком уж благоприятные условия для жизни, не надо за жизнь драться. Но, скорее всего, причина — размеры. Вон муравьи сумели достичь неслыханных высот: у них скотоводство, земледелие, ирригация, но порох никогда не изобретут: мозг в два-три ганглия накладывает жесткие ограничения. И то чудо, чего достигли, уж они-то используют свои ганглии на все сто процентов.

Дефы тоже, видимо, используют все, но у них хоть мозги и побольше, чем у муравьев, однако же не намного больше, чем у воробья. Кроме того, муравьи сумели интегрироваться в обществе настолько, что представляют собой почти единый организм, а дефы все-таки индивидуалисты...

Пес поднялся, зевнул и требовательно положил мне голову на плечо.

— Ты прав, — ответил я, — засиделись, залежались... Пойдем, мы вообще собирались сегодня уехать...

Сердце сжалось, никакие дефы и даже окно на "Юг не могут вытеснить пропитавшую меня горечь. Умом понимаю, что любовь — это торжество воображения над интеллектом, но кто из нас живет умом?

Миром правит любовь, а она, как известно, слепа и зла.

Щурясь от солнечного света, вышел во двор вслед за Псом, тот огляделся величественно, и мгновенно все собаки в поле зрения исчезли.

Довольный Пес унесся вынюхивать новости, я подошел к одной группе рыцарей второго ранга, послушал о шансах графа Глицина против барона Варанга, поговорили о странном и весьма поспешном отъезде графа Хоффмана, потом меня узрел сэр Растер, раздвинул дворян, как бык раздвигает телят, звучно хлопнул меня по плечу.

Для этого пришлось привстать на цыпочки, морда довольная, лоснящаяся, он, как верблюд, набирает жира в запас, чтобы потом долго и экономно тратить в походах.

— Сэр Светлый... тьфу, после вашего имени нужно промочить горло, а то как будто жабу проглотил, а леди Беатриса вроде бы нашла выход!

Сердце мое забилось, я спросил контролируемым голосом:

— Какой?

— Последнее время ее видят с виконтом Франсуа де Сюрьенном! Надо сказать, что она выбрала правильно.

— Почему?

— Виконт запал именно на нее, а не ее земли. Вы не видели, как он на нее смотрит? Уж он-то не сошлет ее в монастырь. И не удушит...

— Разве что из ревности, — предположил я чужим голосом, стараясь вспомнить, что за такой виконт, потом в памяти всплыли слова того волосатого зверя в доспехах, как его, барона Диаса да Гамеса. Тот прибыл не за невестой, а просто поддержать своего приятеля, этого самого виконта. — А чем он именит?

Сэр Растер захохотал.

— Преимущества большого богатства в том, что можно позволить себе не увеличивать его за счет женитьбы или замужества. Виконт — просто хороший малый. Кстати, моложе всех этих графов и баронов. Вообще моложе всех... разве что вы моложе, хотя иногда, смотрю на вас...

— Ну, — проговорил я медленно, чтобы унять сразу заколотившееся в ревности сердце, — если он так молод и хорош... Что ж, пожелаем счастья им и радостей в постели.

Он отмахнулся.

— Скажете такое! Леди Беатриса в этом смысле на мужчин и не смотрит. Ей нравится быть хозяйкой этих земель, и, надо признаться, у нее это получается неплохо. Все процветание на ней.

— А виконт тоже любитель походов?

Он расхохотался.

— Виконт как раз любитель сидеть у теплого камина пить вино и слушать менестрелей. Зато не любит хозяйствовать. К счастью, у него много родни, и, если управители его земель слишком уж его обворуют, родственники деньжат подкинут.

Я спросил со стесненным сердцем:

— А что лорды? Он хохотнул.

— Им это, понятно, не понравилось. Но вроде бы понимают, что лучше виконт, чем кто-то из них. Виконта они не считают достойным соперником. Граф Росчертский, к примеру, охотнее уступит леди Беатрису виконту, чем графам Глицину или Хоффману. Те смотрят точно так же.

Я сказал сухо:

— Значит, леди Беатрису можем скоро поздравить.

Он кивнул, но посмотрел хитро, толкнул локтем.

— Признайтесь, у вас тоже были виды? Ну-ну, не опускайте глазки... Да и леди Беатриса на вас посматривала, все заметили. И расспрашивала о вас, интересовалась вами. Надо сказать, гораздо больше, чем всеми остальными гостями... вместе взятыми! Но что делать, виконт вас обошел... Он хорош собой, обходителен, умеет говорить любезности, хорошо танцует, знает разные баллады, а главное — женщин не бьет, хотя не понимаю, как их, сволочей, можно не бить, но вот не бьет, и все! А это не может им не нравиться... Тихо-тихо, сюда идет она... Не оборачивайтесь, а то поймет, что мы о ней...

Леди Беатрису сопровождают, как и чаще всего, целая толпа обожателей, а также тех, кто ими прикидывается, но это я так, по природной злобности.

Отправив их небрежным жестом дальше, мол, я вас догоню, она остановилась возле меня и произнесла ангельским голоском:

— Я вам безмерно благодарна, что вы ни словом не обмолвились...

Она сделала паузу, я спросил очень тупенько:

— О чем?

Ее щеки чуть-чуть порозовели, но голос остался таким же ровным:

— О своих подвигах там...

— Где? — спросил я.

Она почти прошептала:

— В том странном багровом лесу.

— И признаться, что был с вами наедине несколько суток?

Леди, я должен беречь свою репутацию.

— Безупречную? — спросила она ядовито.

— Вы попали в точку, — сказал я. — Она, к сожалению, не настолько безупречна, чтобы рисковать подорвать ее еще и сообщением, чтобы мы спали под одним одеялом...

Она вспыхнула:

— Мы не спали под одним одеялом!

— Дык хто поверит? — спросил я уныло. — Если бы знали только меня, а то знают и вас...

— Вы на что намекаете?

— Вы слишком открыто предаетесь утехам с виконтом... — сказал я сквозь зубы. — Как его, Франсуазиком. Это заметно всем в замке.

Чуть торжествующая улыбка тронула ее полные губы.

— В самом деле заметно?

— А вот представьте себе. Она поморщила носик.

— Ну, слухи преувеличены. Виконт пока только целует руки. Он достаточно робок, могу вам сказать. Такие юноши без поощрения редко решаются на большее.

— Ну, — сказал я, — вы без поощрения его не оставите, не сомневаюсь.

— Да? — спросила она и задумалась. — Считаете, что стоит поощрить? Он в самом деле очень нежный и внимательный. Просто на редкость. Не то что другие...

Я отвесил короткий поклон.

— Вам виднее, леди Беатриса. У ваших ног столько знатных лордов, что вы можете всех перебрать не только по количеству денег, вассалов, замков и земель, но и по этим... как их, нежностям.

— Вы даже слово такое не сразу вспомнили, — заметила она.

— Откуда? — удивился я. — Простому бесщитовому рыцарю это без надобности. Наш удел — стук мечей по щитам и крики мертвецов, а также вопли убитых трупов врага. А нежности — это для тех, у кого замки, деньги, земли...

Она помолчала, глядя на меня в упор уже без игры и кокетства. Мне показалось, что я переиграл, слишком много добавив в голос горечи и досады, вот такой я бедный и нищщасный, вдруг да в лоб подскажет вариант, как поправить финансовое положение, она с характером, может и плюнуть на условности, сильный человек всегда их выше, однако она отвела взгляд в сторону.

— Я слышала, вы велели Саксону собрать вам припасы в дорогу?

— Не велел, а попросил, — сказал я. — Это ваш виконт будет велеть, а я гость... слава богу.

— Вы намерены скоро покинуть замок?

Она спросила нейтральным голосом, но если раньше на щеках время от времени вспыхивал румянец, то сейчас щеки стали бледными, как полотно.

Я буркнул:

— Шутите? Хороший хозяин в такую погоду собаку во двор не выгонит... После дождя дороги развезло. А вот завтра уже можно. Или вы готовы выпереть меня прямо в ливень?

Она сказала торопливо:

— Нет-нет, сэр Светлый, вы не так поняли! Как только дождь пройдет, лорды хотят устроить праздник. С турниром, стрельбой из лука, различными соревнованиями...

Я покачал головой.

— Нет, — сказал я и сам удивился, как твердо звучит мой голос. — Я не участвую в таких мероприятиях.

— Странно, — ответила она быстро, — у вас все шансы выйти победителем. Я-то знаю... Во всяком случае, сэр Светлый, мне очень не хочется, чтобы вы уезжали. До соревнования.

Она смотрела мне в лицо, запрокинув голову, в глазах — страдание, я ответил молча, что, если останусь, оба страдать будем во сто крат больше и сильнее. И я не готов остаться и жить-поживать, добро наживать, и ты с твоей гордостью и независимостью не поступишься ни каплей своей свободы в управлении землями и замками. И даже если де будет посягательства на твои свободы, все равно увидишь в чем-нибудь и ни за что не согласишься на вторые роли.

Мы оба разомкнули взгляды и сделали по шагу назад, как одинаковые по силе противники, выходя из клинча.

Глава 5

Граф Росчертский со своими рыцарями остановился на расстоянии, чтобы не слышать наш разговор, но за нами следит неотрывно, как и его свита. К ним подошли еще, и леди Беатриса глубоко вздохнула, возвращаясь в наш мир, где все очень непросто.

— Жаль, — произнесла она контролируемым голосом. — Просто жаль.