Чтение 34–й страницы книги ~Московский полет~

Все наши там! Вадим, где вы были весь день? Мы беспокоились о вас...

Конечно, мы хотим выпить!-- рявкнул Роберт и петухом врезался в тряскую
танцующую массу.

Озираясь по сторонам, я двинулся за Робертом. Черт возьми, или я одичал
в этой Америке за десять лет семейно-тюремной жизни, или... Мне показалось,
что я никогда невидея сразу столько юных красоток. И самое главное -- каждая
из них была дико похожа на Аню, на ту Аню Муравину, которая вышла тогда из
автобуса...

И только, присмотревшись, я увидел, что эти красотки все разные: тут
были и длинноногие русалки с зелеными глазами и волосами до пояса,
сексуально, как морские водоросли, шевелящие своими фигурами в такт
музыке... и волоокие феи с личиками безгрешных ангелочков, с маленькими
верткими попками и с губками, алыми от минета... и пышногрудые Кармен с
глазами густой кинжальной синевы и с бедрами такой же кинжальной силы... и
невинные Красные Шапочки... и трепетные Наташи Ростовы... и непорочные
Аленушки из русских народных сказок... и школьницы с блядскими глазами... и
великовозрастные бляди с глазами непорочных школьниц... И все-таки было в
них что-то общее, что делало их всех похожих на мою Аню, как сестер...

Когда я, замешкавшись в этой танцующей массе, все же пробился к стойке
бара, Роберт уже протягивал мне бокал с каким-то дринком. Я не глядя выпил
его залпом, но это была какая-то слабая бурда, и я тут же, через чьи-то
головы, протянул бармену пустой стакан.

Двойную водку и не разбавляй! -- сказал я ему по-русски.

Vadim! Cool down [Вадим! Остынь]! -- произнес рядом чей-то знакомый
голос, и только тут я увидел, что почти вся стойка бара занята
нашими--Дайана Тростер из Алабамы, Норман Берн из Флориды, Джон 0'Хаген из
Охайо, полковник Сэм Лозински, еще кто-то. Возле них терлись молоденькие
проститутки, и, кажется, Норман и Джон были не против купить этим девочкам
по дринку.

Восемь долларов,-- сказал мне бармен. Я бросил ему десятку, взял бокал
и залпом выпил. Только теперь я перевел дух и смог снова смотреть на зал.
Нет, конечно, моя Аня не была валютной девочкой. И все же... И все же в
каждой из этих юных путан "Космоса" я видел именно ее -- далекую,
двадцатипятилетней давности Анну Муравину, какой она вышла тогда из автобуса
на улице Эйзенштейна.

Впрочем, эти дивы были еще моложе, и, если бы тогда я выполнил Анину
просьбу (Господи, в каком это было году?), любая из них могла бы быть нашей
дочкой...

Господи, когда же это было?

Кажется, в 1973-м. Или в 74-м? Неважно. Хорошо помню, что это было 26
августа, Анин день рождения. Обычно на ее и мой дни рождения я старался
уехать из Москвы в командировку и как можно дальше -- в Сибирь, в Заполярье,
в Среднюю Азию. Чтобы не сорваться, не ринуться к Анне с цветами и просьбой
выйти за меня замуж. А из Сибири или из Заполярья я терзал ее идиотскими
телеграммами, которые никто, кроме нее, не мог понять. Потому что в одной
телеграмме, например, из Хабаровска было только два слова: "ТИЛИ-ТИЛИ". А
продолжение приносили уже на следующий день, но и там было только два слова:
"ТРАЛИ-ВАЛИ". И все. И никто, кроме Ани, не знал, что это просто начало
детской песни, которую напевала Аня, когда мы с ней бродили по Москве и я
читал ей лекции по русской литературе. А поскольку почтальон приносил эти
телеграммы днем и не заставал Аню дома, то он отдавал их ее матери. Открыв
телеграмму с текстом "ТРАЛИ-ВАЛИ", Анина мама спросила у почтальона: --Что
это значит? Почтальон глянул в телеграмму и сказал: -- Трали-вали, кошку
драли! Ясно? От такого оскорбления Анина мать пришла в ярость и наорала на
почтальона, чтобы он не смел приносить такие гадости...

Да, как бы враждебно и скандально мы ни расставались с Аней в очередной
раз, мы поздравляли друг друга с днем рождения, и это была тонкая и почти
символическая нить, которая связывала наши судьбы. Так подводная лодка,
уходя в автономное плавание, выходит на радиосвязь только раз в полгода, и
так астронавты, улетая на какую-нибудь планету в другой Галактике, смогут
связываться с Землей только раз в году, когда наша Галактика будет
определенным образом повернута во Вселенной.

Тринадцать лет мы с Аней пребывали в автономных плаваниях и проживали
разные судьбы, но подсознательно ждали следующего моего и ее дня рождения,
чтобы выйти на связь и прокричать сквозь эфир:

"Ты жива? Я жив!" При этом Аня посылала мне телеграммы на киностудию
или на Главпочтамт, до востребования, а я посылал ей телеграммы
откуда-нибудь из тьму- таракани. А сам отмечал ее день рождения без нее,
трусливо и горько, как недолеченный алкоголик тайком пьет воду из водочной
рюмки...

Но в то лето 73-го года (или 74-го) дела задержали меня в Москве, я
послал Ане какую-то дурацкую телеграмму без обратного адреса, а огромный, в
честь Аниного дня рождения букет желтых, цвета разлуки, цветов поставил на
окне той квартиры, которую тогда снимал. И пригласил к себе на этот тайный
праздник сразу двух молоденьких подруг- актрисулек, с которыми до того
периодически спал порознь.

Увидев цветы, но не получив их, девочки тактично промолчали, славно
пожарили на кухне цыплят- табака и вообще приготовили роскошный обед с
вином, водкой и мороженым. А после обеда (или уже во время его, не помню) мы
легко перешли и к плотским забавам. Честно говоря, для меня это был первый
эксперимент секса втроем, до этого я все не мог себе представить, что же
будет делать "свободная" дама -- наблюдать?

Но как раз в тот милый момент, когда обе девочки, стояли на коленях над
моими чреслами,-- именно в этот святой момент раздался громкий стук в дверь.

-- Это еще кто?-- изумился я, встал, с усилием запихал в ширинку свой
памятник космонавтам и пошел в прихожую.

Кто там?

КГБ!-- сказал за дверью Анин голос.

Памятник космонавтам рухнул у меня в штанах, а ноги подкосились.. Но я
открыл дверь.

Она вошла, явно хмельная и с двумя бутылками шампанского в каждой руке.

Спермой пахнет!-- сказала она с порога поморщив свой острый носик, и
тут же увидела два молоденьких женских личика, выглянувших из комнаты. --
Понятно! -- Аня недобро усмехнулась и протянула им бутылки. --Держите,
девушки! -- А передав бутылки, тут же схватила меня за ворот рубахи и рывком
потянула на кухню.

И то ли обессиленный после "заходов" двух актрисулек, то ли от
неожиданного Аниного вторжения, я не сопротивлялся.

А она втащила меня на кухню, приставила к стене и, держа одной рукой за
воротник, другой стала наотмашь бить меня по лицу, говоря вполголоса:

Сволочь! Мерзавец! Я люблю тебя, а ты тут с какими-то блядями! Идиот!..

Я отмечаю твой день рождения. Вон цветы..-- сказал я.

Кретин! Выгони их! Выгони и сделай мне ребенка! Ты слышишь, мерзавец? Я
люблю тебя!

Ну, хватит меня бить.

Ты сделаешь мне ребенка?

Нет.

Почему?

Потому что я тебя боюсь. Ты меня сломаешь.

Однажды я уже сломался из-за тебя и сделал им "Юнгу торпедного катера".
Больше не хочу.

Кретин! Но я же люблю тебя! -- она отпустила меня, подошла к кухонному
столику, налила в стакан остатки водки из бутылки и залпом выпила.

Ее руки дрожали.

I don't understand you, Vadim [He понимаю тебя, Вадим]! -- один из
молодых журналистов из свиты Моники Брад-шоу, разгоряченный танцем, подвалил
к бару, попросил шесть дринков для своей компании и сказал мне,
пританцовывая, пока бармен наливал: -- Как ты мог уехать из страны, в
которой такие курочки! Поверь, я знаю все ночные бары Нью-Йорка,
Лос-Анджелеса, Бостона и Нью-Орлеана -- ни в одном из них нет красоток в
таком количестве. Как ты мог уехать отсюда?-- Я был трезвый в то время

--I see. I get your point [Ясно! Я вас понял]!-- он усмехнулся, сгреб
шесть дринков двумя руками и унес их. А Роберт почти насильно увел танцевать
Шурочку

--А действительно, почему вы уехали? -- спросила Мария, вынужденно --
от тесноты и шума -- приближая ко мне вплотную свое сероглазое лицо. Из ее
тяжелой косы дразняще выбился маленький пушистый локон.

Потому что меня выбросили из кино!-- коротко, чтобы перекричать музыку,
ответил я.

Но она продолжала смотреть вопросительно, и пришлось объяснить:

Я был режиссером. Может быть, вы видели мои фильмы. "Юнга торпедного
катера", "Кавказская любовь"...

Ой, конечно, видела! "Юнгу" недавно показывали по телевизору.

Неужели?--изумился я.

Правда. И вообще этот фильм часто показывают в школах. По учебной
программе. А как ваша фамилия?

Я сказал. Она нахмурила свои бровки, словно пытаясь что-то припомнить.

Нет, -- сказала она. -- Там нет такой фамилии. Я теперь вспоминаю --
там вообще нет фамилии автора.

Значит, вырезали, -- сказал я. -- От советской власти всего можно
ожидать -- вырезали фамилию автора-эмигранта, а фильм крутят... -- и я
непроизвольно тронул ее локон, выбившийся из косы.

Vadim, have you seen Mr. Samson [Вадим, вы видели Сэмсона]? -- спросила
сбоку Дайана Тростер. Все наши мужчины ушли танцевать с московскими chicks,
как назвал их Питер, а Дайана осталась одна. Судя по белизне ее носика, она
уже приняла дринков восемь.

Я видел Горация днем на Арбате, -- ответил я, убирая руку от косы
Марии.

Это я знаю, он рассказывал. Но после этого?

Нет, после этого я его не видел. -- Его избил офицер КГБ.