Чтение 34–й страницы книги ~Злым ветром~

Гражданин вызывает у него антипатию и какое-то интуитивное недоверие.
Толстый, потный, шумливый, даже скандальный и вдобавок еще до того
неряшливый, что это режет глаз даже Пете, который, как известно, сам не
отличается особой аккуратностью. К тому же гражданин говорит действительно
бестолково. Петя почему-то ее учитывает его состояние и нешуточную причину,
которая пригнала его к нам.

- Не обязан я вам это говорить! - взвизгивает гражданин. - Причем тут
откуда я пришел?! Убить грозят, вам понятно?! Убить! Мою дочь, понятно?! Вот
о чем спрашивайте! А не...

- Я сам знаю, о чем спрашивать, - грубо обрывает его Петя. - Вы меня не
учите. Так откуда вы пришли в тот день?

Что-то в интонациях этого гражданина, в его непонятном упрямстве, во
всем этом визге и крике Пете не нравится. Хотя это и не дает ему права так
вести разговор. Но Петя тоже взвинчивается.

- А я вам повторяю, это не имеет значения! - багровея, почти кричит на
него гражданин. - Вы что, издеваетесь надо мной?!

Словом, разыгрывается безобразнейшая сцена.

Первым приходит в себя Петя и, спохватившись, примирительно говорит:

- Ладно. Погорячился я. Вы уж извините. Давайте спокойненько
разберемся, что к чему.

- Вас не извинять, а наказывать надо за такие вещи! - гневно выпаливает
гражданин. - Строжайшим образом! Я к вашему начальству сейчас пойду.

- Да успокойтесь вы, в самом-то деле.

- Не желаю успокаиваться. Кто ваш начальник?

- Ну майор Цветков.

- Вот я к нему и пойду. Я это так не оставлю!

Гражданин вскакивает со стула и шаром выкатывается из кабинета.

Петя досадливо и растерянно смотрит ему вслед, потом плетется к
дежурному. По дороге он встречает меня.

- Ну и где этот гражданин? - спрашиваю я.

- Сидит ждет Кузьмича, - отвечает вконец расстроенный Петя. -
Представляешь, что теперь будет? Ты бы с ним потолковал, а?

- Ладно, - говорю я Пете. - Черт с тобой. Попробую. Но ты-то хорош,
нечего оказать.

Петя в ответ лишь горестно машет рукой и уходит, а я, поднявшись на
второй этаж, направляюсь в конец коридора, где на скамье замечаю одинокую
фигуру.

Когда я подхожу ближе, то вижу толстого потного человека в расстегнутом
пальто, под которым виден тоже расстегнутый пиджак, съехавший набок галстук
и громадный живот, туго обтянутый белой сорочкой. Отвислые, заросшие черной
с проседью щетиной щеки его багрового цвета, а маленький носик, зажатый
между ними, наоборот, совершенно побелел. За сильными стеклами очков в
тонкой золотой оправе огромные, как у совы, серые встревоженные глаза. При
моем приближении человек вскакивает. Короткие широкие брюки смешно болтаются
на тонких ножках. На секунду они будят у меня какие-то неясные воспоминания,
которые, впрочем, тут же начисто пропадают.

- Это вы начальник? - запальчиво спрашивает меня гражданин, и взгляд
его сквозь очки становится одновременно воинственным и растерянным.

- Нет, я не начальник, - отвечаю. - Но мне сказал дежурный, что вы
пришли по серьезному делу. Может быть, пока майора Цветкова нет, вы мне
расскажете, в чем дело? - И представляюсь: - Инспектор уголовного розыска
старший лейтенант милиции Лосев.

Мой титул, видимо, производит благоприятное впечатление, как и мой
доброжелательный, спокойный тон. И гражданин отвечает, все еще, правда,
нервно, но уже с оттенком доверия:

- Да, да, да! Я вам сейчас все расскажу.

- Тогда пойдемте ко мне.

Когда мы располагаемся в комнате, я предлагаю:

- Прежде всего давайте познакомимся. С кем имею честь говорить? - И,
предупреждая его поспешное движение, добавляю: - Паспорт мне не нужен.
Просто как к вам обращаться?

- Понимаю, понимаю, - кивает человек, и на полном лице его исчезает
напряжение, щеки постепенно приобретают нормальный цвет и нос, кстати, тоже.
- Очень приятно. Пирожков Григорий Сергеевич.

- Ну вот и прекрасно, - говорю я. - Так в чем дело, Григорий Сергеевич?
Кто угрожает вашей дочери?

- Если бы я знал! В том-то и дело...

- Но у вас есть какие-нибудь подозрения или предположения?

- Видите ли... что-либо определенное... - Пирожков неожиданно мнется. -
Пожалуй, трудно сказать...

Я вижу, что ему есть что сказать, но он явно не решается это сделать.
Впрочем, так бывает, и мне его состояние понятно. Человек, попавший в такое
сложное положение, обычно не знает, как себя вести. Он боится заподозрить
кого-либо понапрасну, выглядеть глупым, наивным или трусливым, наконец,
боится направить нас на ложный след, помешать нашему квалифицированному,
профессиональному расследованию, на которое он так уповает.

- Григорий Сергеевич, - говорю я как можно спокойнее и внушительней, -
если вы действительно обеспокоены этими угрозами, то прежде всего должны
быть с нами абсолютно искренни. Иначе мы бессильны будем вам помочь. Не
бойтесь, мы во вред вам ничего не истолкуем и ничего не предпримем.

- Ах, если бы... - горестно бормочет Пирожков и вытирает скомканным
платком лоб и шею. - Если бы!.. Но вот ваш товарищ, например...

Он бросает на меня укоризненный взгляд. Серые глаза его за стеклами
очков неправдоподобно увеличены, расплывчаты и кажутся полными слез.

- А насчет моих подозрений... - продолжает Пирожков и нервно трет
пухлые руки. - У Наденьки нет таких знакомых. Это точно. Это безусловно. Она
умница. Она хорошая девочка...

- Сколько ей лет?

- Девятнадцать.

- Значит, никаких подозрительных знакомств?

- Ну конечно! У нее таких знакомых нет. Это точно... А вот у меня...
кажется...

Пирожков растерянно умолкает, пытаясь собрать какие-то разбегающиеся
мысли.

У меня такое ощущение, что сейчас он брякнет какую-то несусветную
глупость. Он, видимо, совсем помешался от страха. Ну какие могут быть у
этого пожилого, вполне приличного человека знакомые, которые бы угрожали его
дочери? Если только сын кого-нибудь из них или, допустим, молодой
сослуживец, ухаживания которого были отвергнуты? Но тогда это скорей всего
сущая чепуха.

- Господи, - вдруг вырывается у Пирожкова. - Я так устал от этой жизни.
Если бы вы только знали...

Мне и в самом деле становится его жалко, даже если все эти страхи ему и
померещились.

- От какой жизни, Григорий Сергеевич? - участливо спрашиваю я.

- Ах, все не объяснишь, - он машет рукой.

Но вдруг рука его застывает в воздухе, словно ему внезапно пришла в
голову какая-то новая мысль. Пирожков бросает на меня испуганный и
одновременно странно-пытливый взгляд, словно заподозрив меня в том, что я
подслушал какие-то его мысли, затем торопливо говорит:

- Впрочем, я, пожалуй, не прав. Насчет того человека. Он... он уже
уехал из Москвы. И неизвестно когда вернется. Да, да... И вообще... что я, в
самом деле...

- Он с вами работал? - спрашиваю я единственно для того, чтобы что-то
спросить, ибо и в самом деле что-либо подобное предположить трудно.

- Нет, нет... Он так, знаете... проездом... - сбивчиво отвечает
Пирожков. - Остановился в гостинице... и вот уехал... У меня просто ум за
разум заходит...

Слово "гостиница" меня совершенно невольно настораживает. Это уже почти
рефлекс. Я теперь вообще не могу спокойно его слышать. У меня это слово
немедленно ассоциируется с Мушанским, кражами, допросами, словом, чертовщина
какая-то. Но я ничего с собой поделать не могу. И машинально спрашиваю:

- Где же он - проездом - остановился?

- Ах, какое это имеет значение! - досадливо машет рукой Пирожков, но в
тоне его проскальзывает неуверенность, и он добавляет, словно убеждая самого
себя: - Он уехал, и все. Звонили уже после его отъезда. Звонили и грозили.
Вы понимаете? Боже мой! Если из-за меня что-нибудь случится с Наденькой, я
этого не переживу! Я руки на себя наложу!

Теперь я уже окончательно ничего не понимаю.

- Почему же из-за вас? - удивленно спрашиваю я. - Вы сами говорите...

Вид у него совершенно измученный, даже, я бы сказал, затравленный
какой-то.

- Да, да, да! Я знаю, что говорю!.. А впрочем, глупости, глупости. Я
просто с ума схожу! И сердце вот... - Он прет грудь под пиджаком. - Каждый
день болит. Однажды в гостинице так прихватило, что если бы не дежурная...

Пирожков неожиданно вскакивает и бежит к двери.

- Куда вы, Григорий Сергеевич?

Он так же поспешно возвращается. Короткие брючки смешно полощутся на
его тонких ногах. Пальто и пиджак готовы вот-вот соскочить, застегнуть их
невозможно, кажется, что они никогда не сойдутся на огромном круглом животе.

- Нет, нет, я никуда, - бормочет Пирожков, обессиленно плюхаясь на
стул. - Мне показалось, я забыл...

А у меня вдруг мелькает странная догадка. Я наклоняюсь через стол и
тихо спрашиваю:

- Григорий Сергеевич, а ведь его фамилия Николов, не так ли?

Пирожков вздрагивает и испуганно смотрит на меня сквозь очки.

- Вы... разве... позвольте, какой Николов?

- Тот самый, Григорий Сергеевич, - уже твердо говорю я, сам, однако, до
конца не веря в эту сумасшедшую удачу. - Мы имеем в виду одного и того же
человека.