— «Чижик», Ахмед говорит. Собаки все на мой сектор перешли. Лают в сторону лыжни от «Бурана». Дешифратор ничего не показывает, а они лают. Что такое, слушай, а?
— Смотри, если кто покажется, не торопись стрелять!
— Хорошо, пожалуйста. Сначала мне голову отрежут, а потом я стрелять буду.
— Пошли, — сказал Петрович, — эти, от леса, пошли! Действительно, цепочка людей в белых комбинезонах не спеша двинулась прямо на нас.
— Чего не стреляешь? — озаботился Лисов.
— Потому что их нет. Это обманка, одна видимость.
— Сколько здесь живу, — хмыкнул Петрович, — всяких чудес насмотрелся, но такого не припомню. «Черный камень», бывает, балует, но не так…
Лисов взял свою «сайгу» и приложился.
Бах! Таежная тишина вздрогнула от раскатистого выстрела.
Один из тех, кто подошел к заимке уже на полсотни метров, взмахнул руками и повалился в снег, задрав кверху одну из лыж.
В ту же секунду откуда-то со стороны ворот послышался хлопок, потом грохот и треск. Протарахтела длинная автоматная очередь, затем другая, покороче, третья слилась с четвертой, пятая наложилась на шестую… Еще через несколько секунд поднялась отчаянная автоматная трескотня.
Били, как мне показалось, со всех сторон и во все стороны. Бревна в стене, окружавшей заимку, были толстые, и мороз придал им солидную твердость. Но все же несколько пуль, штуки три, не меньше, влетели в амбразуру. Правда, мы трое как по команде успели нырнуть на пол. Бум-м! — деревянный пол мастерской тряхнуло. Цинк с патронами брякнулся с верстака, следом за ним свалилась и часть обработанных патронов. Похоже, взорвалась ручная граната. Длинная и острая щепка, отколотая от притолоки шальным осколком, упала неподалеку от моего валенка. Потянуло дымком — что-то загорелось, но, кажется, пока не в мастерской.
— Сожгут! Сожгут, гады! — взревел Лисов. А тут что-то заскрипело и зашкрябало по тесовой, присыпанной снегом крыше мастерской. Дмитрий Петрович наугад бабахнул три раза в потолок, нам на головы посыпалась труха, сверху тоже кто-то бахнул через крышу из помпового ружья. Картечный заряд кучно долбанул в пол рядом с верстаком. Еще раз тряхнуло, и все плоды трудов наших — патроны с надпиленными пулями — перекочевали на пол.
— Патроны забери! — приказал мне Сорокин. — Зря, что ли, маялись… Ну-ка быстрее!
И тут же послал очередь в потолок.
— У-у-у! — взвыл кто-то, вниз с шорохом сыпанул снег, потом, где-то уже вне пределов мастерской, глухо шмякнулось тело. Я в это время собирал с пола в карман надпиленные патроны. Правда, при этом думалось, что ничего, во что можно эти патроны зарядить, поблизости нет. Автомат у меня был, но в него 7,62 образца 1908-го не пролез бы ни под каким видом.
— Петрович! — заорал Сорокин. — Давай к дому, прикрою! Как раз в это время я уложил в карман последний патрон с надпиленной пулей. Грузный Лисов на моих глазах преобразился и, нырком выскочив из дверей, перекатился за какую-то железную бочку, накрепко примерзшую к обледенелому деревянному настилу внутреннего двора. Пули, посланные в Петровича, с визгом улетели в рикошет, хотя должны были эту бочку продырявить насквозь. Оттуда он трижды, не целясь, пальнул в направлении ворот. Туда же послал короткую очередь Сорокин. Стреканул — и обратно, за косяк двери мастерской.
— Колька! — хрипло бросил он не оборачиваясь. — Как только Петрович выскочит — бегом за бочку!
Моя бы воля — я б сидел в мастерской. Двор заимки был не такой уж просторный, а пуль летало черт-те сколько. Тарахтело с десяток автоматических стволов, резко грохали пистолетные одиночные выстрелы, то и дело бухали помпы. Двор уже заполнился желтоватым дымом, горела какая-то пристройка у ворот. Фиг поймешь, куда стрелять, но высунешься разглядывать — словишь в лобешник.
Самое занятное, что перебежал я за бочку, еще не сняв автомат с предохранителя. Хорошо, что тому, кто лупил в меня от ворот, дым ел глаза и он не достал меня с двадцати метров. Очередь пришлась куда-то в изъязвленные осколками гранаты бревна. Петрович в это время успел перемахнуть за поленницу, от которой тут же полетели щепки и куски коры, потому что сразу два автомата лупанули по ней со стороны ворот. Обе створки валялись на земле, и поверх одной из них ничком лежал труп с вырванным затылком. Маскхалат на спине был весь в багровых пятнах. Это я только краем глаза увидел, потому что особо из-за бочки не высовывался.
Бочка была заполнена льдом почти на две трети и неплохо защищала от пуль. Я сумел тут пару-другую секунд передохнуть. Заодно снял автомат с предохранителя и проверил его, дав короткую очередь в сторону разбитых ворот. За дымом я ни черта не видел, поэтому ни в кого конкретно не целился, но очередь позволила Лисову перескочить под защиту крыльца. Сарториус сменил магазин и, выставив из-за косяка только ствол автомата, высадил половину патронов в направлении ворот. Хотя и он не целился, но те, кто долбил оттуда в нашу сторону, на несколько секунд заткнулись, и я, по примеру Петровича, перебрался за поленницу. После этого два автомата от ворот с опозданием на пять секунд принялись молотить по поленнице. На меня, прижавшегося к настилу, посыпались щепки и куски коры. Карабин Лисова разразился пятью-шестью выстрелами подряд, я тоже пустил очередь в сторону ворот, и Сорокин в два прыжка очутился за бочкой. Сергей Николаевич вовремя выскочил из мастерской, потому что буквально через десять секунд после того, как он сменил позицию, внутри сверкнуло, грохнул взрыв и бревна частью разметало, частью перекосило. Из-под обломков строения повалил желтовато-белый дым, зашипел тающий и выкипающий от жара снег. А из пролома в бревенчатой стене полоснула трассирующая очередь. Бочка, за которой спрятался Сарториус, зазвенела и загудела от ударов пуль, но выдержала. Я стеганул туда, по пролому, длинной, больше чем в пол-рожка, очередью. Само собой, держа автомат за пистолетную рукоять и глаз не показывая из-за спасительных дров.
Тем удивительнее было услыхать шепот Сорокина, который под прикрытием моего огня заскочил за поленницу.
— Во сработал! — Он поощрительно поднял вверх большой палец. — Двоих завалил!
Как эти двое подвернулись под шальные пули — хрен его знает. Наверно, не вовремя сунулись в пролом. Но Сарториуса это, прямо скажем, спасло. Если б тем двоим повезло больше, то они успели бы его изрешетить.
— Сюда! — хрипло крикнул от крыльца Петрович. — Сюда давай! Прикрою!
— Давай первый! — приказал мне Сарториус, указывая в сторону Петровича.
Прыг-скок! Вжик! Вж-жик! Этот свист, точнее, шорох пуль, впившихся в стену избы на уровне моей головы, я услышал уже у крыльца в компании Лисова.
— В подклет ползи! — скомандовал Петрович. — Втроем тут не укрыться. Вон дверца, туда лезь.
Убравшись в подклет, то есть в пространство между уровнем почвы и полом избы, я поскорее откатился вбок от дверцы и правильно сделал. Кто-то засветил в нее короткую очередь. Три пули просверлили старую посеревшую сороковку, из которой была сколочена дверь, выломали из досок на выходе длинные острые щепки и наискось вонзились в пол. Примерно в метре от меня.
Подклет занимал все пространство под избой и был разделен на несколько отсеков, над каждым из которых располагалась комната. Свет сюда поступал из нескольких отдушин. На высоте примерно полутора метров над землей были проложены лаги из солидных бревен, отесанных на четыре канта, а поверх них настлан пол, который тут служил потолком. Подклет, как и положено, был заполнен разным хламом. Валялись какие-то сети — звероловные или рыболовные, я не понял. Ящики, сундуки, бочки, бутыли, лавки, самодельный шкаф с отломанными дверцами, ручной ткацкий станок, плетенные из коры корзинки и заплечные пестери — одним словом, целый музей крестьянского быта начала XIX — конца XX века.
Справа от меня в стене была прорублена отдушина, через которую можно былопострелять, но и получить пулю тоже, поэтому я постарался отодвинуться от нее подальше. Снаружи грохнуло несколько одиночных выстрелов из «сайги», потом автоматная очередь, выпущенная Сорокиным, а затем, с интервалом в десять секунд, в подклете очутились Лисов и Сорокин.
— Теза! — позвал Петрович. — Дай-кося брус, заложим дверь. Брус пропихнули между коваными стальными скобами, вбитыми в косяки дверцы. Сарториус в это время поливал из автомата через отдушины.
Сверху, откуда-то из избы, затарахтел пулемет. Очереди были уж слишком длинные, да и тарахтело погромче.
— Дверь-то в избу мужики закрыли, додумались! — сказал Лисов. — Там бы не пройти. Надо через горницу лезть, там люк есть наверх.
Пригибаясь, чтоб не чиркать головами по доскам пола-потолка, мы добрались до короткой приставной лестницы, упиравшейся в квадратную деревянную крышку, обитую войлоком, чтоб не поддувало в щели. Наверху по-прежнему стреляли, поэтому вылезали мы из-под пола с осторожностью. Прежде чем сунуться на лестницу, Сорокин вытащил рацию.
— Фрол, Ахмед! Я — «Чижик», отзовитесь! — позвал он.
— Я — Фрол, слышу тебя. Ты где?
— Сначала сам скажи, где находишься.
— В доме, где ж еще? Мы все тут собрались. Во дворе не удержаться.
— Ахмед где?
— Тут, в трехсотом состоянии.
— Еще кто?
— Жора. Ближе к двести, уловил?
— А окончательно двухсотые есть?
— Наших нет. Из московских — Борис.
— Русаков и Соловьев в порядке?
— Работают. Первый валит, второй лечит. Так где ты сам?
— У тебя под полом. Будем проходить через люк в горнице. Как понял?
— Нормально понял, ДЛ подключаю. Береженого Бог бережет.
— Правильно. Короче, выходим.
Вылезли мы в очень удобном месте — в промежутке между глухой стеной и печкой. Там стоял один из мужиков в белом, с нацеленным на люк автоматом, а другой наводил на нас прибор, похожий на фотоаппарат. Я уже несколько раз слышал аббревиатуру ДЛ и догадывался, что это означает что-нибудь вроде «дешифратор Лопухина». То есть прибор, предназначенный для того, чтобы распознавать всякие имитации, которые может создавать гвэп.
— Все нормально, — сказал мужик, опуская ДЛ.
— Слава Богу, — устало пробормотал Сарториус. Стрельба была уже не столь интенсивной. Не чаще, чем через минуту, кто-то обменивался короткими очередями.
— Мы у них уже с десяток завалили, — доложил Фрол. — Осталось четыре точки, с которых они ведут огонь. Вообще-то впечатление, что они выдохлись. По-моему, уже поняли, что обломали зубы, и собираются драпать, только боятся, ждут, пока стемнеет…
— Или пока пурга не начнется, — заметил Лисов. — За окнами-то уже снежок пошел, видишь? И задувает в окна… Небось все стекла побили? Хлебнете холодку!
— Зато пожар притух, — сказал Фрол. — А то бы вообще сейчас на угольках сидели.
В комнатах все было перевернуто, переломано и перекалечено. Окна с двойными рамами изрешечены пулями, и стекол в них действительно почти не осталось. Их заложили ящиками, подушками, поставленными на попа лавками и кроватями. Это только укрывало от прицела, но не спасало от пули. А потому, мимо окон следовало проскакивать побыстрее и желательно на карачках.
Меня больше беспокоило наше оборудование. Но Богдан, оказывается, сумел перенести все хозяйство в очень удобную и относительно безопасную кладовку. Конечно, все было перетащено наспех, положено навалом, и связь пришлось бы налаживать долго, но видимых повреждений на аппаратуре не наблюдалось.
Раненым в кладовке места не нашлось. Их устроили на лежанке, за печной трубой. Шансов, что их там добьют, было не много. Ахмед и Женька Лисов не подвергались и опасности замерзнуть, потому что печка не торопилась остывать. Хотя из-за выбитых окон температура в доме не намного отличалась от той, что была во дворе.
Борис был уже не единственным мертвым. Жора, который передал нам цинк, тоже не дышал. Ваня аккуратно оттащил оба трупа в угол, чтобы они не мешались под ногами. Валет, то есть Валерка Русаков, скромно сидел в этом же углу со снайперской винтовкой. Глеб возился с ГВЭПом, пытался в нем разобраться.
Бойцы Сорокина наблюдали за внешним миром и через окна, и через перископы типа «трубы разведчика», чтоб не выставляться лишний раз.
— Что ж вы тут наворочали! — горестно вздохнул Петрович. Да, не хотелось бы мне когда-нибудь увидеть свою родную хату в таком уделанном состоянии. Даже заклятому врагу не пожелаешь. Бессмысленно объяснять все эти материальные и моральные издержки «суровыми законами войны» или «производственной необходимостью». И уж тем более не станешь утверждать, что ради защиты дома надо было его разорить. Слишком это сложно для человеческого понимания.
Сарториус хотел что-то сказать, возможно, как-то оправдаться перед Лисовым, но потом раздумал. Все-таки сейчас он сражался не за мировую революцию, а потому высоких аргументов в свою пользу привести не мог. Ну а мне тем более было нечего вякать. Если б мы вчера сюда не прилетели, то и остальные вооруженные формирования здесь не появились бы. И Лисовы нормально продолжали бы свое сосуществование с природой и «Котловиной».
— Извините нас, Дмитрий Петрович, — произнес я хоть и глупые, но искренние слова.
И тут налетел первый мощный порыв ветра, хлестнувший в окна колючим, льдистым снегом. Началась пурга.
— Окна! Окна заделывайте! — рявкнул Лисов. — Заметет нас! Заметет на хрен!
Все пришло в движение. Позабыв о том, что снаружи могут угостить очередью, и наши, и сорокинцы принялись расшибать мебель и ящики, забивать окна фанерой, досками и тряпьем. Впрочем, тем, кто с нами воевал, пришлось куда хуже. Они встретили всю эту снежную круговерть либо во дворе, либо вовсе на поляне, где и укрыться негде. Если мы в доме получили удар стихии, ослабленный стенами, и не совсем осознали опасность этого ледяного шквала, то противники сразу поняли, что ни в лесу, ни за проломанным и прогоревшим забором им не переждать, а точнее — не пережить пургу.
— Братаны! — послышался со двора истошный вопль. — Сдаюсь! Пустите в хату! Все! Кончаем войнушку!
Часть четвертая. ТАЙНА «ЧЕРНОГО КАМНЯ»
ВМЕСТЕ
Мело ровно неделю. Мы стали забывать о том, что есть еще что-то, кроме снежных вихрей за окнами и двух десятков людей, набившихся в комнаты заметенного снегом дома. Правда, где-то в ручье продолжала крутиться мини-ГЭС и в доме горел свет. Но спутниковую антенну сдуло и устанавливать ее обратно до окончания пурги было бесполезно — через полчаса опять повалилась бы. Поэтому пришлось смотреть видак. У нас было всего пять кассет. С «Ну, погоди!» и его американским старшим братом «Томом и Джерри». Три дня из семи по несколько раз прокручивали, потом надоело. Радио тоже не хотело работать. Из приемника долетали звуки, похожие на вой пурги — и больше ничего. Поэтому последние четыре дня довольствовались тем, что травили анекдоты. В принципе, безделье — страшная штука. Как оказалось, даже недельку прожить, не имея какой-либо цели, кроме ожидания хорошей погоды, дело очень тоскливое.
Единственный, кто чувствовал себя нормально, был старший Лисов. Он к таким случаям привык и жил по обычному для себя графику. Кормил скотину, топил печь, варил обед. Помощников у него было хоть отбавляй — многие мающиеся скукой были рады чем-то заняться. Иной раз даже спорили, кому идти к «деду» в подручные. Споры быстро прекращал Лисов, он внятно говорил, указуя перстом: «Ты сегодня пойдешь! А ты — завтра!» И ведь не забывал: на другой день брал с собой именно того, кого обещал.
Лисов стал общим начальником. И Сорокин, и я на руководящую роль не претендовали. Тем более не выступал Гриша Середенко, который вместе с пятью товарищами сдался нам, как только началась пурга.
Человеческая логика — вещь сложная, особенно в России. С точки зрения чисто формальной, впускать в дом тех, кто еще пару минут назад стрелял в тебя и даже убил двоих, — непростительная глупость. Само собой, впускали мы этих граждан по одному и без оружия. Среди них было двое легко раненных, а один сильно обморозился. Гриша Середенко был цел и невредим, но стучал зубами от холода. Он очень обрадовался, что Ваня Соловьев жив и не ранен, а потому был словоохотлив. К тому же ему, по случаю добровольной сдачи, налили два раза по 150 граммов спирта.
Ни бить, ни тем более убивать этих ребят не хотелось. Хотя и палили друг в друга, но, в сущности, злиться было не на что. Может быть, если б дело дошло до рукопашной, достичь примирения было бы труднее. Потому что чья пуля мимо тебя швыркнула — наплевать, главное, что мимо. А вот если кто тебе замочил по роже прикладом, пырнул ножом или просто завез кулаком под дых — помнишь крепче.
Черепнин Владимир
Корнев Павел
Березин Федор
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Андреев Николай