Чтение 34–й страницы книги ~Вернусь не я~

Паника-дочка на страх троянцам, что всем остальным станет не по себе перед
лицом Таната, что отказ лавагета идти в бой - это развал войска...

- Ты не должен меня уговаривать, дядя Диомед! Не должен! Вот дядя
Одиссей...

- Кто?!

От неожиданности я вскочил. И тут Любимчик?

- Да! - шморгнул носом непобедимый герой. - Он меня любит, да! Он
правильно говорит: не ходи в бой, не надо, злые они все, плохие... Ой, он же
просил никому не рассказывать!

- Ничего, - вздохнул я. - Считай, что у меня уши заложило.

...А здорово у Любимчика получается! Паламед убит, Лигерон отказывается
воевать, в лагере - смута. И это за пару дней! Так сколько там Атрид обещает за
голову При-амова лазутчика?

- О и, плох, плох, плох

Ты, Зевс Эгиох!

Ой-ей-ей-ей!

Ой, прислал ты к нам зря

Агамемнона-царя!

Ой-ей-ей-ей!

Ой, хил, хил, хил

Лигерон Ахилл!

Ой-ей-ей-ей!

Слишком слаб, слаб, слаб

Лигерон на баб!

Ой-ей-ей-ей!

- Посты удвоить, куретов отозвать сюда, в лагерь, спать по очереди,
никакие приказы не выполнять, кроме моих!

- Да,ванакт!

Если сам себя не похвалишь, кто тебя похвалит? Как чуял я, когда приказал
поставить аргивянские шатры в самом опасном месте - по обеим сторонам устья
Скамандра. Если беда, если обнаглевшие троянцы (наверняка уже знают!) ударят по
лагерю, хоть пополам нас разрезать не смогут - как червя лопатой.

- Что там?

- Мирмидонцы дерутся с микенцами. Пока без крови - кулаками...

Пока... Это пока...

Тихо тут, среди наших шатров. Словно в сердце бури. Рассказывал как-то
Идоменей-критянин, что у каждого урагана есть свое "сердце", где все покойно,
невозмутимо. А вокруг...

А вокруг наших шатров - буря. И слева, и справа. Вопят, ругаются, спорят,
свару вождей обсуждают. И добро бы на трезвую голову обсуждали! Кулаки - еще
ладно...

Ох, вовремя меня Атрид воеводской власти лишил! Моя бы воля, аргивяне с
куретами давно бы порядок в лагере навели. А так, что мне осталось? На острове
среди бури сидеть, посты удваивать... Вовремя! Иной вопрос, для кого - вовремя?
Небось в Трое, на Пергаме-акрополе, уже жертвы приносят Мудрости Агамемноновой!
А ведь это только вечер, что наутро будет? Вот спустится с небес ро-зоперстая
Эос...

Дураки под предводительством дурака в Кроновом Котле!

Только спустилась с небес розоперстая Эос...

- Ванакт! Ванакт! В лагере...

- Тревога! Строиться!

За пологом шатра - непрошеный туман. Серый, мерзкий, липкий. За пологом
шатра - встревоженные гетай-ры. А чуть дальше, за туманом...

- Навоевались!

- По кораблям!

- Отплываем!

- Гори она, эта Троя!..

Не видать - зато слыхать. И очень хорошо слыхать!

- Предали, предали!

- Окружают!

- По кораблям!

- Троянские колесницы в лагере! Слоны!..

И - топот, будто и вправду слоны из Ливии прямиком к нам пожаловали. Все
ясно...

Только спустилась с небес розоперстая Эос, Паника-дочка взлетела со криком
зловестным...

Медный аргивянский клин рвался к площади собраний, к Агамемнонову шатру.
Если смута, мятеж, если гуляет среди войска Паника-многоголосая, вождей режут
первыми. А каким бы ни был Агамемнон-дурак, его смерть - конец. Всем нам.

Пока Танат только примеривался. Не резались. Просто бежали - без оружия и
с оружием, с узлами награбленного и так. Одетыми. Голыми. Трещали подпорки
дельфинов-кораблей, скрипели днища по мокрому песку.

- Домой! Навоевались! Домо-о-о-о-о-о-о-о-ой! Не выдержал я, кивнул
Мантосу-гетайру. Одного кри-В куна, самого голосистого (куда там
Талфибию-глашатаю!), схватили, встряхнули как следует.

- И куда бежишь, человече?

Моргнул крикун удивленно, сглотнул, глаза вылупил:

- Так что... Так что по воле ванакта Агамемнона! Ванакт Агамемнон
приказал, сам слышал. Домой всем, стало быть!..

Не поверил. Потом еще раз огляделся, подумал...

Поверил.

На площади собраний - толпа. То ли дерутся, то ли просто руками машут,
сразу и не разберешь.

- ...Стойте, ахеяне! Неужели вы покинете этот берег, оставив вероломных
троянцев злорадствовать над вами?! Я уже вижу, как они бахвалятся...

Ага, нашелся кто-то разумный! А голос-то знакомый!

- ...своими подвигами, называя вас не иначе, как трусливыми ахейскими
собаками!.. Любимчик!

- ...Если сегодня мы откажемся продолжать битву - завтра троянцы сами
явятся к нам! Кто сможет тогда поручиться за ваших жен, за ваше имущество?..

Странное дело - его слушали. Слушали, переглядывались. Просыпались...

Я облегченно вздохнул. Сотню-другую остановит, все польза. Но где
Агамемнон, Гадес его побери?

Вождь вождей богоравный Агамемнон Атрид уныло бродил возле собственного
шатра. И столь же унылым был лик Медузы на его щите. Бить я его все-таки не
стал. Поглядел только - со значением.

- Да кто же его знал? - дернулся длинный нос. - Я же проверить их хотел,
дух укрепить. Сказал, мол, хотите домой - плывите...

Ой, дурак!

- Я... Я Менелая послал с его спартанцами на берег, чтобы всех того...
обратно. Ты бы помог...

Махнул я рукой. Что с этаким разговаривать?

Пару кораблей пришлось разворачивать чуть ли не у горизонта. Спасибо
Идоменею - не сплоховал, вовремя дозорные кимбы наперерез послал. Да и
спартанцы Менелая оказались молодцами - выставили древки копий, между шатров
рванули. Суровые они ребята, похлебку из бычьей крови едят! У многих крикунов
потом афедроны чесались.

А еще повезло нам - до одури, до невозможности. Не ударили троянцы,-не
успели. Видать, заспались в своей Крепкостенной!

Повезло - но не слишком. Очумелое стадо на бой не выгонишь - разбегутся. А
пока стадо снова войском станет!..

- Я вот что сделаю, Тидид. Когда троянцы из ворот выйдут, на колеснице
подскочу и крикну, что все они - не мужчины. А если мужчины - пусть сперва
поединщи-ка выставят. Париса! А пока мы с ним драться будем, ты войско привести
в порядок успеешь.

- Молодец, Менелай! Только... У тебя же кровь...

- Гнилая? А что мне терять, Диомед? Считай, что я уже мертвый.

- Убьешь Париса?

- Убью!..

Уже пели трубы, уже отворялись Скейские ворота, уже запоздавшая Кера
прочищала горло...

- Э-э, Диомед-родич! С нами иди, Диомед-родич... Странным было лицо
Мантоса-гетайра. Непонятным;

Очень куретским каким-то.

...Дядюшка Терсит лежал прямо на земле. Пластом лежал. Кулем -
окровавленным, изуродованным кулем. Лежал, ртом разбитым хлюпал. Молча стояли
вокруг куреты. И калидонцы стояли - так же молча. И недоброй была эта тишина.

- Избили твоего родича, брат Тидид, - наконец вздохнул мрачный, как ночь,
Фоас. - Дядю избили. Этолийца избили! Не за дело избили, не за дело
изуродовали, не в честной драке! Понимаешь?

Я понимал. Кем бы ни был дядюшка Терсит, как бы ни примеривался я к его
горлу, сейчас он был этолийцем.

Родичем.

-Кто?

- Одиссей...

Почему-то я не удивился.

- Шум был, крик был, спор был. По обычаю спорили, как положено, как
заведено. Одиссей жезлом его бил, сильно бил, старика бил. А мы этого Одиссея
братом считали!..

Слова были лишними, пустыми. Все и так ясно. Ты все предусмотрел,
Любимчик, муж, преисполненный козней и хитрых советов! Ты знал, что я никогда
не подниму руку на товарища по оружию, кем бы он ни был. Одно ты забыл,
хитромудрый, об одном запамятовал. Я этолиец. Ты пролил кровь моего рода.

Отныне ты мой кровник, Одиссей Лаэртид!

...А за желтым Скамандром, возле Ватиейского холма, белокурый мальчишка с
седыми висками срывал голос, вызывая на бой того, кто лишил его счастья, лишил
жизни.

Менелай Атрид бросал вызов Трое.

Надо было воевать дальше.