команду опустошить их. И вот теперь все вокруг было упрятано в облако
биофиксатора, и это означало, что опасность еще не миновала. Времени на
то, что бы посмотреть, что станет с красным полем после того, как вездеход
пересек его, уже не оставалось. Я знал - борозды, образовавшиеся там, где
проехал вездеход, заполнятся сначала жидкой, всеразъедающей слизью, а
затем снова зарастут красными листьями, и никто и никогда не отыщет на
красном поле наших следов. Правда, теперь, под воздействием биофиксатора,
кое-что здесь пойдет, наверное, по-другому, но особого значения это теперь
не имело. Не оставалось даже времени на то, чтобы привести в чувство
Гребнева, чтобы хоть как-то поудобнее устроить его. Надо было ехать -
немедленно, пока лес вокруг еще не начал умирать. Я перешел на локаторный
обзор и тронул вездеход.
нетрудно, но уже через минуту в крышу кабины ударила капля какой-то черной
жидкости, и совсем скоро сверху, из второго яруса леса полился настоящий
ливень. Это, конечно, было почти не опасно, хотя наверняка потоки
обрушивающейся на вездеход жидкости и были ядовиты, и весьма агрессивны.
Опасно было другое - лес, которым я ехал, на глазах переставал быть
обычным сетчатым лесом. Опорные стволы, еще совсем недавно прямые и
стройные, теперь теряли свое изящество, они как бы оседали под непомерной
тяжестью, изгибались, на глазах вспучиваясь наростами, а полог
переплетенных ветвей второго яруса, казалось, опускался все ниже и ниже.
Внезапно ствол дерева справа от вездехода разломился посередине и повис,
раскачиваясь, на обрывках ветвей, а затем рухнул на землю, увлекая за
собой и два соседних ствола. Я резко свернул влево и боковым зрением успел
увидеть, как целый массив сетчатого леса в том направлении, куда я только
что ехал, вдруг как бы сложился и накрыл землю непроходимым буреломом,
из-под которого мне уже никогда не удалось бы вывести вездеход.
стройных деревьев, и не верилось, что совсем рядом, всего в нескольких
сотнях метрах позади, все было погублено облаком биофиксатора. Но я не
решился остановиться, и гнал вездеход вперед еще полчаса, пока не достиг
предгорий Южного Анарга. Лес - да и всякая вообще жизнь - кончился у
подножия первых же холмов, и, отвезя вездеход на несколько сотен метров от
его границы, я, наконец, остановился. Если бы не Гребнев, до сих пор
лежащий без сознания в соседнем кресле, я тут же заснул бы в полном
изнеможении. Но его необходимо было привести в чувство, и это придало мне
сил.
пока они начнут действовать, потом достал из аптечки инъектор и,
расстегнув защитную форму, приложил его к плечу Гребнева. Минут пять,
наверное, ничего не происходило, но, когда мне стало уже по-настоящему
страшно, он вдруг открыл глаза и попытался встать. Тело все еще не
слушалось его, и он только еще больше съехал вниз. Тогда он повернул
голову в мою сторону, отыскал меня глазами и попытался сказать что-то. Я
нагнулся ниже, но не смог разобрать ни слова. Губы его шевелились почти
беззвучно, и он, наконец, оставил свои попытки и долго - минут пять -
сидел не шевелясь, закусив нижнюю губу и шумно, со стоном выдыхая воздух.
Потом приоткрыл рот, вздохнул и сказал сиплым голосом:
и приподнял руку, как бы ожидая удара. И я понял тогда, что действительно
чуть не ударил его снова. Впервые в жизни я применил сегодня
обездвиживающий прием против живого человека, не манекена, и вот,
оказывается, готов был снова ударить его. Достаточно начать, достаточно
хоть раз совершить что-то, противное прежде твоей человеческой природе,
чтобы повторить это потом во второй, в третий раз оказалось совсем
нетрудно. Достаточно только начать...
теперь ничего не изменит.
четвертый день на Кабенге - самый тяжелый день в моей жизни. И я вдруг
понял, что как бы ни сложилась в дальнейшем моя жизнь, она уже никогда не
будет такой, как прежде. Сегодняшний день положил границу всему, что было
раньше, и то, что я продолжал существовать, не означало, что я его
пережил. Потому что за этот день я стал совершенно другим человеком, и как
бы я ни пытался, поступки мои, совершенные за этот день, никогда нельзя
будет оправдать с позиций того человека, каким я был еще накануне.
Предательству нет и не может быть оправдания, и наивно думать, что я хоть
когда-нибудь сумею найти оправдания для себя самого, если не способен
оправдаться даже перед этим мальчишкой. Чтобы стать предателем, достаточно
предать один раз, и я вдруг поймал себя на чудовищной мысли, что мне лучше
было бы остаться одному, чтобы не пришлось ни перед кем оправдываться. И
эта мысль, само ее зарождение, сама ее возможность - я прекрасно понимал
это - была самой страшной расплатой за предательство. Теперь каждый
человек, пусть даже и не знает он ничего о том, что мне пришлось
совершить, самим своим присутствием будет напоминать мне о том, что я
сделал. И не было оправдания в том, что не сделать этого тоже означало
совершить предательство.
видел, как он расстегнул фиксатор и, приподнявшись, уселся в нормальное
положение. На меня он не смотрел. Я не знал, что он собирается делать, да
и не хотел знать. Я впал в какое-то забытье, заснул с открытыми глазами,
и, быть может, мне лишь снилось все это. Во всяком случае, я не помнил,
как и когда скрылось за горизонтом солнце, мне казалось, что оно все так
же неподвижно висит над торчащими из вершины недалекого холма острыми
скалами и светит мне в левый глаз. И я удивился, когда вдруг увидел, что
кругом совершенно темно, а на небе над нами горят яркие звезды.
не было - лишь отсветы от немногих горящих на пульте индикаторов - и я
видел только его темный силуэт на фоне звездного неба. Он о чем-то
спрашивал, но смысл его слов до меня дошел не сразу, да и самих слов я
поначалу совершенно не слышал. Наконец, голос его прорвал мое забытье:
хотел прокричать ему, чтобы он замолчал сейчас же - но крика не
получилось. И я лишь просипел громким шепотом:
выпил. Сразу стало легче. Он все так же молча стоял рядом, нависая надо
мной всем своим двухметровым ростом.
сами потом не простите себе этого.
прочитал мою карточку, где было сказано все - и то, что мне обязаны
оказывать содействие все без исключения, и то, что характер моего задания
мог потребовать чрезвычайных действий, и то, что я должен был любой -
любой, там подчеркивалось это - ценой уцелеть и донести полученную
информацию до Академии, и то даже, что в случае необходимости я мог
сместить и заменить любого из сотрудников на Кабенге, вплоть до начальника
базы, что я мог располагать на планете абсолютной властью - и он ничего не
понял.
поступки, которые в его глазах были недостойны человека. И я вдруг поймал
себя на мысли, что завидую ему. Потому что в нем не было и не могло быть
той ущербности, что позволила мне пережить этот день. Потому что он
никогда не смог бы работать у Зигмунда.
задание. И потом, мы все равно ничем не в силах им помочь. Поверь, если я
вернусь, там станет значительно опаснее. Потому что целят в меня.
Этим можно что угодно оправдать. Цель оправдывает средства, так
получается? Но почему же тогда мы-то живы? - я ничего ему не ответил, и он
продолжил: - Я же все видел - зачем вы лишили их связи в такое время?
Зачем? Вы что, не могли спасти себя без этого? Вам что, нужно было, чтобы
вместо вас погибали другие?
нас искать. Ты же знаешь, что так бы оно и было. Теперь они считают нас
погибшими - а значит, у них больше шансов на спасение.
попытался что-то сделать с сенсорной панелью, потом резко обернулся ко
мне. - Верните мне управление! - заорал он вдруг так, что даже уши
заложило, потом вскочил, замахнулся на меня кулаком и снова закричал, -
Верните мне управление!
потому, что знал заранее, что он не сможет ударить. Потому, что мне было
безразлично. И он вдруг как-то обмяк, опустил руку и рухнул в кресло,
закрыв лицо руками.
своим, каким-то совершенно потерянным голосом:
хотел.
Эриксон Стивен
Сертаков Виталий
Мацумото Сэйте
Свержин Владимир
Жюль Верн
Роллинс Джеймс