наступающих дюжин. Иногда Шоорану казалось, что он различает голос
Турчина. Вопить Турчин умел на славу.
все-таки облава.
при орудии оставался всего один цэрэг, сквозило убеждение, что ничего не
случится. Даже если изгоям удастся вырваться из мешка, толпой они не
пойдут, и на ухэр лезть не станут, а просочатся поодиночке. Это в начале
облавы было неясно, куда повернет охота, а сейчас можно отдыхать. Шооран
скучающей походкой двинулся вдоль поребрика к далайну. Поднялся на
заросшую криво растущим хохиуром верхушку суурь-тэсэга, огляделся. Тлевшая
в душе мысль, что ему удастся незаметно выйти к далайну, погасла. Он
увидел стоящий неподалеку татац, и дальше фигуры цэрэгов из
вспомогательных дюжин. Оройхон был окружен на совесть. Шооран вздохнул,
потом устроился на плоском камне и стал смотреть на серую полосу далайна,
хорошо различимую отсюда. Недаром же, суурь-тэсэг - место, откуда далеко
видно.
ведь его вижу..."
почувствовать далайн, но на таком расстоянии тот казался непроницаемым,
отклика не было. Скоро Шооран сдался и, не думая больше ни о чем, лениво
принялся следить за движением медлительных бугров влаги. Вот один из них,
особенно крупный, выделяющийся среди остальных словно суурь-тэсэг на
равнине, изменил движение и направился прямиком к берегу. Густая влага,
отблескивая в свете серебристых дневных облаков, стекала по его склонам,
но в центре словно бил фонтан, так что бугор не опускался, а напротив,
становился все выше, затем вершина взвихрилась пеной, оттуда вырвались
столбы бесчисленных рук, и огромное тело могучим рывком выметнулось на
сушу. И лишь потом, с огромным запозданием по ушам ударил сочный шлепок.
Знакомый и страшный звук привел Шоорана в чувство. И хотя Шооран видел,
что Ёроол-Гуй выходит на соседний оройхон, но остаться на месте не смог и
побежал.
охранения. Шооран оглядел бледные лица и, не сказав никому ни слова, пошел
назад вдоль поребрика, за которым извиваясь танцевали руки Ёроол-Гуя.
холмами и, казалось, нависало над головой. Ёроол-Гуй был повсюду, он
неизбежно должен был не перейти, а попросту упасть на соседний оройхон, но
все же этого не происходило, граница, означенная тонкой чертой, не пускала
его. И внезапно успокоившийся Шооран подумал, что мастер, построивший на
царском оройхоне храм, должно быть когда-то так же стоял перед немощным
богом, представляя, что могло бы случиться, не будь положена граница
всякой силе.
из середины тела один из основных глаз. Но теперь его гипнотическая сила
была не страшна Шоорану. Молодой илбэч недобро усмехнулся, шагнул вперед.
сделать.
заговорит, как согласно легенде, он говорил с Ваном, но бог молчал, и в
вытаращенном глазу было не больше разума, чем у бовэра. А Шооран вдруг
зримо представил, что происходит сейчас на другом конце захваченного
оройхона. Запертая, отрезанная чудовищем толпа мечется из стороны в
сторону, ища спасения, которого не будет. Тонкие, на пределе возможного
руки на ощупь вылавливают живых, тащат, не разбирая, кто попался им -
бандиты, цэрэги или просто случайно оказавшиеся в ловушке люди. Сколько-то
времени они смогут избегать слепых рук, но рано или поздно все - и убийцы,
и жертвы - погибнут.
смотрел ровно в немигающий глаз Ёроол-Гуя. Шооран извлек из-за пазухи
кремни и высек искру. Две или даже три секунды ничего не происходило -
огонь пробирался по узкому запальному отверстию. Потом грохнуло. Из ствола
и запальника выметнуло пламя. Ухэр подскочил и накренился вместе с
массивной станиной, на которой был укреплен. Шооран судорожно сглотнул,
прочищая заложенные уши. И лишь Ёроол-Гуй, казалось, не заметил ничего.
Каменная картечь истерзала его плоть, разорванный глаз разлетелся в
клочья, заляпав все вокруг грязной зеленью, но даже такая страшная рана
ничего не значила для гиганта. Края раны сомкнулись, не оставив следа, и
лишь лужи смешанной с нойтом ядовитой крови доказывали, что заряд попал в
цель.
зеленовато-прозрачном теле, в мощных узлах громоздящихся вдоль поребрика
рук. Но видно и он почувствовал удар, потому что замершие было руки разом
дернулись и повлекли Ёроол-Гуя к ждущему, неправдоподобно тихому далайну.
Шооран рассмеялся и погрозил ненавистному богу кулаком.
что Шооран с копьем в руках сидит на поваленном ухэре и смотрит на пустой
оройхон, где только что бушевала смерть.
- артиллерист не мог успокоиться. - Это надо же придумать - палить по
Ёроол-Гую! Чтоб тебе вовек не просохнуть! Мне плевать, куда ты там попал -
в глаз или в нос, все равно новый вырастет. А харвах ты спалил и орудие
испортил. И вообще, как ты сумел выстрелить?
околотым кремневым наконечником.
Копье было его собственное.
копье, пошел собирать солдат, чтобы поставить ухэр на прежнее место.
неблагоприятном свете, так что взыскание оказалось тяжелым. Во владениях
благородного Моэртала не было огненных земель, и весь харвах до последней
порошины приходилось получать из казны или покупать втридорога за свои
средства. Тем более это касалось ухэра - своими силами починить
изработавшееся орудие было невозможно. Неудивительно, что одонт
разгневался, и Шоорану не помогло даже заступничество пятерых цэрэгов,
которые, благодаря неожиданному выстрелу, сумели ускользнуть от рук
Ёроол-Гуя. А может быть, наместник был раздосадован, что лишь пять человек
остались от четырех лучших дюжин, и сорвал досаду на не вовремя
подвернувшемся Шооране. Кто знает? Мысль благородного глубока как далайн и
извилиста, как путь жирха. Сначала гневный Моэртал грозился вовсе выгнать
провинившегося на мокрое, но потом остыл, и, лишив Шоорана копья, назначил
на позорную должность тюремщика.
воинов мало осталось. Всех Ёроол-Гуй пожрал. Ты бы видел, что там было!
Всюду руки ползают, тонкие, без глаз... хватают всех, не разбирая... Ка-ак
я прыгал!.. Не, жаль тебя там не было!
проводить дома, не оставляя Яавдай одну на целые недели. Сейчас ему
хотелось быть рядом с Яавдай сильнее, чем когда бы то ни было.
не часто вспоминал о своем предназначении. Зато о проклятии он помнил
постоянно. Один раз ему уже удалось обмануть судьбу: у него есть семья -
Яавдай, которую он любит больше всего на свете. Странным образом Шооран не
мог произнести слово "люблю", оно застревало в горле, и губы становились
непослушными. Невозможным представлялось выговорить его под внимательным,
словно изучающим взглядом Яавдай. Шоорану казалось, что любое признание
прозвучало бы фальшиво, и он впервые назвал Яавдай любимой чуть не через
месяц после свадьбы. Но тем сильнее он чувствовал, как необходима ему
Яавдай. На ней сосредоточилась вся жизнь, и одна мысль, что пророчество
Ёроол-Гуя может исполниться, бросала Шоорана в холод. Зная историю
безумного илбэча, Шооран понимал, что женитьба - это еще не вся жизнь.
Беды Энжина начались, когда у Атай должен был появиться ребенок. Помня об
этом, Шооран внимательно присматривался к Яавдай. Казалось, если он
вовремя заметит признаки будущего материнства, то сумеет уберечь жену и
ребенка от всякой беды, и с той минуты все всегда будет хорошо. Жаль, что
ранние признаки, о которых понаслышке знал Шооран, были смутными и
неопределенными, и Шооран напрасно мучился, гадая и не решаясь впрямую
спросить свою подругу не беременна ли она. А Яавдай по-прежнему смотрела
вглубь себя и никогда не начинала разговор первой.
понимал, что узников необходимо кормить, а это лишний расход, поэтому
тюрьма обычно была пустой. Лишь после облав обе камеры оказывались набиты
изгоями и земледельцами, вздумавшими в недобрый час поживиться вольно
растущей чавгой или подработать на харвахе. Их в течение дня или двух
уводили на допрос, а затем отпускали, пригрозив, или отправляли на
каторжные работы. Кое-кто попадал в шавар. Но даже в этом случае одонт не
утруждал себя излишним судопроизводством. Чаще всего обе камеры стояли
пустыми, и второй тюремщик - одряхлевший на службе инвалид, спал в одной
из этих камер, поставив в изголовье ненужную ему костяную пику.
что напарник не только не спит, но стоит на часах возле одной из камер,
браво выпятив грудь, на которой - невиданное дело! - красуется панцирь.
Корнев Павел
Прозоров Александр
Херберт Фрэнк
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Посняков Андрей