Чтение 34–й страницы книги ~Баймер~

Но силовой поле вокруг нас насыщалось энергией звездных систем помимо нашей воли. Я уже видел искорки на энергетической пленке, она все ближе, и мы друг к другу все ближе, голоса наши звучат все глуше, мы стараемся смотреть в разные стороны, торопливо говорим всякие глупости, банальности, голоса наши дрожат, срываются, мы уже сами не понимаем своих слов, потому что в ушах нарастает победный рев Зова Космоса...

Потом мы долго держали друг друга в руках. У Вероники на ресницах дрожали слезы. Сквозь листву пробился луч, прозрачные капельки вспыхнули как жемчужинки, осветили ее похудевшее лицо.

Царицыно размером с иное европейское государство, мы забрались в такие дебри, что я уже забеспокоился, найдем ли дорогу обратно сами, или же придется расспрашивать таких же лохов...

Вероника поглядывала на небо чаще, чем я, сказала пораженно:

- Смотри, какая там туча!

Западная часть неба была угольно черной. В недрах этого угольного Кузбасса вспыхивали слабые огоньки, словно на заре электрофикации. Угольный массив разрастался, словно все больше разведывали недра, а бледные молнии начали обретать нехорошую красноватость.

Грянул гром. Сразу громкий, грохочущий, без всякий предупреждений дальним ворчанием: мол, иду, разбегайтесь, куры. Вероника взвизгнула, присела от страха, тут же засмеялась еще звонче, ухватила меня за руку и потащила.

- Не туда! - крикнул я. - Вот дорожка!

- Я знаю прямее, - прокричала она.

Над головой раскололось небо, глыбы с грохотом рушились на землю. Молнии засверкали разом, я видел как по дальним деревьям прошел ветер... нет, уже не ветер, это обрушился ливень. Верхушки нагнулись разом, словно зеленая трава.

Вероника дернула меня в сторону. Там простирал ветви могучий дуб. Я сразу убедился, что это дуб, под ногами захрустели желуди. Мы успели добежать в самый миг, когда ливень обрушился сразу со всей мощью.

Мне казалось, что нас накрыло исполинским стеклянным стаканом. Там, по ту сторону прозрачных стен серая грохочущая стена ливня, дождь как из водопада, а мы здесь под ветвями дуба, крыша в несколько слоев, но потом холодная капля упала за шиворот, я отодвинулся, другая упала на плечо, затем еще и еще, уже чаще...

- Бр-р-р-р, - сказала Вероника.

Я обнял ее сзади, вжал в себя, такого же озябшего, обхватил, холод между нами начал испаряться. Ее плечи зябко передернулись, потом она прижалась ко мне и затихла.

И снова мы в своем сладком безумном мире... И снова раскаленные докрасна галактики сшибаются с другими звездными скоплениями, вспыхивают сверхновые, а потом накалилась и взорвалась вся вселенная.

Мы крепко держали друг друга, став одним целым, как гинандроморф. А в том мире, в который мы вернулись, быстро светлеет, словно мы вместе с дубом выезжаем из туннеля. Стена кипящей воды, что рушится с неба, быстро уходит. Всю землю захватили невесть откуда взявшиеся мутные лужи с коричнево-серой водой, на волнах колыхается сор, старые листья, щепки, даже окурки и бумажки от мороженого.

Глаза Вероники блестели. Волосы намокли, прилипли, тоже блестели. Блузка стала совсем прозрачной, а озябшая небольшая грудь торчала вызывающе и жалобно разом.

- Давно не было такого дождя!

- Давно, - поспешно согласился я.

- Здорово!

- Здорово, - согласился я, но как-то без особого энтузиазма. Вероника посмотрела подозрительно.

- Тебе не понравился дождь?

- Как же, как же, - сказал я, - очень понравился. Урожай будет... Да и вообще, ядреный дождь.

- Ядреный, - согласился она. - Как хорошо... У природы нет плохой погоды.

Я сделал первый шаг, едва удержался на ногах. Подошвы скользят по размокшей глине, а я не умелец на роликах. Сцепил зубы и начал продвижение. При каждом шаге к подошвам липнет по новому пуду грязи. Она поднимается победно по краям, уже охватила каждую туфлю со всех сторон повыше подошвы, поднимается до уровня шнурков...

Хуже того, грязь налипает вместе с травинками, щепочками. Те скрепляют эту массу, вокруг моих туфлей теперь нечто похожее на лыжи первобытных охотников: в диаметре по метру, ноги приходится держать на таком расстоянии одна от другой, будто у меня в заднице фурункул с кулак Тайсона.

Мы тащились все тяжелее и тяжелее. Белые туфельки Вероники скрылись под налипшими со всех сторон жирными комьями.

Асфальтовая дорожка всего в сотне шагов от дуба, но я так измучится, что в самом деле начал считать шаги, когда же доберусь до этого проклятого удушающего город асфальта, мерзкого и гадкого, что так обезличивает нас, мешает жить, отгораживает от природы... которая вот сейчас цепляется за ноги и умоляет не покидать ее.

Когда оставалось всего пять шагов, Вероника поскользнулась, я не успел удержать ее, она с размаха села на мокрую грязную землю. Я почти упал, но удержался, лишь коснувшись земли ладонью. Налипло сразу столько, что пока я сдирал другой рукой, измазался весь. Вероника уже не верещала, а только смотрела большими удивленными глазами.

До асфальта наконец остался один шаг. Я сделал этот большой как китайский скачок в коммунизм шаг. Другая нога поехала по грязи. В паху кольнуло, я едва не разодрался в шпагате, но правая нога уже зацепилась за асфальт. С неимоверным усилием, как выползающий на берег после кораблекрушения моряк, я перенес на нее вес всего тела. От подошвы тут же начали отваливаться, как обожравшиеся пиявки, огромные ломти грязи. Я подтянул другую ногу, потопал, сбивая грязь, долго елозил по асфальту подошвами. За мной на мокром покрытии тянулся настолько неопрятный желтый след, что я ощутил себя виноватым перед городом.

И все же я выворачивал ноги так и этак, соскребая остатки грязи. Вероника грациозно присела и счищала глину щепочкой. Туфельки стали грязно-желтыми до самого верха, на правой ноге испачкано до самой лодыжки.

Ушедший дождь выбил всю пыль и грязь из асфальта, он заблестел как составленный из миллиардов черных агатов. Я топал, и топал, и топал. До чего же приятно чувствовать эту надежную твердь! Ту самую, которая душит эту природную природу... вот она оставила грязные следы, ту самую, что обезличивает, расчеловечивает, лишает, давит, душит и все такое!

Серебряночка после дождя блестела, вся перламутровая, яркая, свежая, сегодня обойдусь без мойки.

Я вытащил брелок, серебряночка приветливо мигнула фарами, веселым щелчком освободила от запоров двери.

Вероника засмеялась:

- А машина тебя любит!

- Это не машина, - сказал я. - Это тоже... существо.

Я открыл дверь Веронике, она села, но ноги не убрала вовнутрь, долго скребла и чистила туфли. Я посмотрел на кроссовки, мне тоже с такими ногами просто стыдно переться в изумительно чистый совершенный мир высоких технологий.

Окна оставил открытым, и, не успели выехать из Царицыно, в этом комфорте, тепле, уюте - все высохло. Вероника щебетала, как на природе красиво, здорово, и какой чудесный волшебный изумительный и живительный дождь. Я наслаждался уютом совершенной машины. И даже поддакивал, что у природы нет плохой погоды, что все прекрасно, что воздух, что зелень полезна для глаз, что все посвежело и обновилось.

Когда снова выметнулись на МКАД и понеслись, набирая скорость, небо потемнело, прогрохотал гром. То ли туча вернулась, то ли пришла другая, а то и мы сами догнали ту, первую.

По крыше заколотили крупные капли, словно по туго натянутой палатке побежали тысячи рассерженных жуков. Струйки по стеклу помчались прозрачные, но все равно стекло стало мутным, и весь мир исказился, стал размытым, таинственным, где в самом деле обыкновенное дерево могло оказаться затаившимся великаном, а решетка забора - воротами в волшебный рыцарский замок.

Стук капель по крыше перешел в сплошной жестяной шум. Щеточки начали двигаться по лобовому стеклу чаще, а за машинами, словно за самолетами в стратосфере, возникли и потянулись струи тумана. По стеклам потекли целые струйки, щеточки едва успевают смахивать воду, а впереди за колесами машин туман разросся так, что машины несутся уже по облачному полю.

Я тряхнул головой, но теперь шоссе исчезло вовсе, колеса тонут в белом тумане. Никто не решается сбросить скорость, здесь же окружная, где сто двадцать - норма, а обычно дают за сто пятьдесят, а то и сто восемьдесят, сейчас же осторожничают и идут около ста двадцати, но при такой скорости капли воды все равно превращаются в туманную взвесь

Мимо меня проплыл, обгоняя, черный форд. Я успел увидеть восторженное лицо пассажира, он смотрел перед собой вытаращенными глазами. Поймав мой взгляд, повернул голову, улыбнулся и вскинул верху большой палец. Он тоже явно несется высоко над землей по облачному полю, обгоняя самолеты.

Утром, когда я припарковал машину и вылез, на крыльце стоял Козаровский. Меня охватило холодом, а сердце обречено сжалось в комок.

Козаровский нехорошо улыбался. Шрам на правой скуле стал виднее, налился темной кровью, вспух. Второй шрам, который на подбородке, тоже потемнел и теперь выглядел, как нарывающий чирей. Выпуклые глаза убийцы держали меня на прицеле.

- Ну, - сказал он зловеще, - вот ты и попался, баймер. Говорил же я, что я не зря заведую службой безопасности? Я храню многие тайны моего шефа, но дальше меня они не идут. И от меня тайн у него нет. Да и вообще от меня тайн нет. Ты не поверил? Зря.

- Вы о чем? - спросил я.

Я сам чувствовал, что голос мой звучит жалко.

- Я не силен в компах, - сказал он, - но и старое доброе наблюдение, слежка - еще послужат, послужат... Где, говоришь, ты провел вчера ночь?

Я промолчал, сердце тревожно стучало. Спросил через силу, стараясь держаться с вызовом:

- А это не мое дело?

- Твое, - согласился Козаровский. - Вообще-то это я сам неверно сформулировал вопрос. Я хотел сказать: с кем?

Он играл со мной, как с трехмерным леммингом. Я видел по его торжествующим глазам, что он знает где я был, с кем, чем занимался. Может быть, даже в его нагрудном кармане лежат снимки. Простые, сделанные допотопным фотоаппаратом, где используется простая целлулоидная пленка.

- И что вы хотите?

Я чувствовал, как жалко звучит мой голос. И сам казался себе мелким, жалким и подленьким, как персонаж гадкого фильма, когда мелкое ничтожество, прижатое стене, поступается остатками принципов и начинает работать против своего шефа.

Козаровский бросил быстрый взгляд по сторонам.

- Это другой разговор, - сказал он негромко. - Ты сейчас задал правильный вопрос.

Мне показалось, что я уже много раз слышал эти слова, как его, так и свои. Наверное, потому, что мелкими ничтожествами заполнен мир под завязку, видишь и слышишь только их, объявленных самыми правильными, а их гаденькую мораль - общечеловеческими ценностями.

Козаровский оглядел меня с видом собственника, только что в зубы не посмотрел и мускулы не пощупал, как на невольничьем рынке в Турции, прошелся по ступеньке, резко и картинно повернулся н каблуках. Серые глаза убийцы уставились в меня в упор.

- Не поверишь, - сказал он, - но моя главная забота - безопасность шефа. Дело в том, что все мои сбережения... тоже вложены в его дело. Растут доходы шефа - растут и мои. Так что я хочу, чтобы неприятности шефа миновали...

Я обратился в слух. И хотя понятно, что этот гад теперь подцепил меня на крючок и не отпустит, все мое существо взмолилось, чтобы он не выдавал меня... нас, Конону, чтобы смолчал, я все сделаю, что он возжелает, только бы не выдал нас...

- Я тоже... хочу, - прошептал я.

Он кивнул. Глаза его не оставляли мое лицо, следили за моими лицевыми мускулами.

- Значит, - проговорил он медленно, - мы договоримся. Я ничего не скажу о том, что я видел. А ты будешь мне кое-что сообщать. О шефе... и так, вообще. Из того, что я не знаю... возможно. Хотя, мне кажется, я знаю все, но... пусть это будет проеркой и для тебя. Это, как ты понимаешь, не во вред шефу... Сам знаешь, он бывает слишком беспечен. Не понял? Человек с таким весом и такими деньгами - лакомая добыча. Если он вдруг умрет, то на бирже тут же изменится курс кое-каких акций. Я даже не знаю, повысятся или упадут - я не финансист, но что изменятся - точно. А я, скажу честно, не хотел бы никаких изменений. Мне - хорошо, понял?

Я тупо кивнул.

- Вроде бы...

- Так вот, я хочу заранее знать, куда шеф собирается, с кем будет общаться. Понял? Чтобы незаметно для него... он гордый, сам знаешь, и беспечный... чтобы незаметно организовать охрану. Если понадобится, конечно. У нас пятеро лбов скулят без работы! Все ищут, кому бы в морду дать.

Я кивнул, постарался как можно незаметнее выпустить из груди воздух. Насчет пятерых лбов он прав, пока эти боты стреляют в себе подобных только на экранах мониторов. Ничего опасного Козаровский не требует. Это в самом деле наша обязанность: защитить человека, который дает нам работу... да не просто работу, а возможность заняться любимым делом. Ведь Козаровскому тоже нравится то, что он делает. Он чувствует себя, наверное, Батменом или Суперменом, что тайно охраняет мир и покой не только шефа, но и его семьи, его приближенных, всего конгломерата его владений и интересов...

- Хорошо, - сказал я. - Но только, предупреждаю, я знаю не так уж и много. Только то, что касается баймы. А шеф в нее не влазит.

- Ничего, - ободрил он, - я просто хочу, чтобы и этот крохотный уголок его жизни был для меня прозрачен. Только тогда я смогу обеспечить полноценную охрану. Все понял?

- Понял, - сказал я торопливо. - Все понял...

У меня чуть не сорвалось с языка что-то угодливое, типа "шеф", "босс" или "хозяин". Похоже, Козаровский все понял, но добивать или топтать меня не стал, инстинктивно ощутил, что топтать можно подобного себе, а такие вот, как я, могут пойти вразнос, и тогда гори все синим огнем...

Глава 46

Еще весной в "Князе Кие" разразилась война. Уже не между полянами и древлянами, а между красными и белыми. Несколько сценариев мы отдали под перипетии войны, наконец конница Махно с боями взяла Перекоп, захватила Крым, а остатки белогвардейцев бежали на турецких кораблях. На Дальнем Востоке из миссии в миссию "по долинам и по взгорьям шла дивизия вперед", японцы спешно отступали. На этом закончилась гражданская, начался период спешной индустриализации. Весь мир говорил о мире, но торопливо готовился к войне, и если наше княжество, теперь именуемое Советским Союзом, что разлеглось на шестой части земного шара, не поторопится, то ему хана. Соседи сожрут, как едва-едва не сожрали и сто лет тому, и пятьсот, и тысячу...

К началу лета наша разросшаяся байма включала три тысячи апгрейдов, реальную карту мира на сегодняшний день и реальные страны.

Конон присматривался, удивлялся, что мы всобачили в байму такие элементы, которые пока никто... Впрочем, вполне возможно, что сейчас несколько фирм делают втихаря то же самое, что и мы, а объявят об этот только ближе к завершению, когда уже никто обскакать не успеет. Тогда начнется реклама, пойдут превью, скриншоты, трайлеры, хвастливые интервью разработчиков...

Я как-то намекнул, что хорошо бы учредить первую международную... или хотя бы отечественную - премию за баймы. Костомар предложил давать премии по классам, а то немногочисленные разработчики turn-based никогда премий не дождутся, а Конон откликнулся довольно живо. В смысле, пообещал выделить кругленькую сумму ежегодно, а все остальное чтобы делали мы.

Горецкий написал письмо ведущим разработчикам. Первым откликнулся Пажитнов, создатель бессмертного тетриса, вторым прислал согласие участвовать в жюри один из лучших мировых игроков в Quake-3 Arena Johnathan "Fatal1ty" Wendel, победитель Frag 4 в составе clan Kapitol. Я помнил его объяснения по стратегии игры и применения оружия на картах tourney2, tourney3, tourney4, q3dm6, q3dm13, q3dm7, q3dm6 и q3dm17...

Чуть позже пришли ответы от суперзвезд мировой баймоидустрии: Сида Мейера, Питера Мулинэ, Джона Кармака. Все поздравляли с тем, что мы первыми додумались до учреждения премий, и что теперь хорошо бы нам удержать высокую планку.

Главное, все соглашались войти в жюри.

- Не перетрудятся, - сказала Нинель саркастически. - Все мы знаем всех, как облупленных! Они тем более знают. Так что не придется копаться в горах нового мусора, как вон Горецкому пришлось, когда сдуру согласился войти в жюри литконкурса.

- Лишь бы приехали, - сказал Аверьян и облизнулся. - Да, это сумма даже для толстопузого Запада! Приедут. Надо будет заказать какие-нибудь медали, призы, дипломы...

Я работал каторжно. С Вероникой встречались урывками, я рассказал про Козаровского, мы поплакали вместе, чувствуя себя одинокими и потерянными, как малые щенки, в этом жестоком мире.

Но отказаться от встреч уже не могу, уже наркоман. Веронике еще хуже, ее мучает чувство вины, а я в горячечных грезах налетал на могучем коне и всякий раз рубил Козаровского, рубил наискось, рубил пополам, рубил на части, бросал в пропасть, палил в него из пулемета в упор, разрывал конями на де половины, привязывал за ноги к клоненным вершинам деревьев и отпускал..

Но утром шел на работу, а там взгляд Козаровского прощупывает, как будто определяет, достаточно ли нагулял жирка, не пора ли на бойню...

Мы делаем великое дело, подумал я в отчаянии... Делаем супербайму! А этот подонок играет в старые интриги, заговоры, перевороты. Ему нужны всего лишь деньги. Больше денег! И нужна всего лишь та подленькая ничтожная власть, которую дают деньги. А я, поддавшись на шантаж, поступаю как нормальный и даже среднепорядочный человек того, уходящего века и уходящего тысячелетия. Если я нормальный человек уходящего века, я должен смолчать, ведь это всего лишь пауки в банке. Молодой паук загрызает старого, уже сытого, напившегося крови... К тому же старый выпустит из хищных лап свою добычу... Для молодого это не добыча, у него аппетит на нефтяные участки...

Я метался по комнате, голова трещала, брови вот-вот вспыхнут. Я - человек Интернета. Это не мой мир. Черт с ними, пусть грызутся. Конон чуть человечнее, но у него моя девушка. К тому же анкета Козаровского вся на виду, а прошлое Конона скрыто в партийных архивах. Кто знает, может быть, у него на руках крови побольше, чем у киллера... или, говоря вежливо и по-русски, исполнителя Козаровского!

Над последним актом "Князя Кия" ломали головы долго. Была идея тащить байму дальше, в будущее, но так никогда не закончим, решили ограничиться сегодняшним днем. Но только, ессно, такой застой нас не устраивает, концовку решили сделать эффектной.

Костомар и Горецкий тщательно выписывали сценарий. По нему в России кроме уныния нарастало еще и озлобление коррупцией. Выход же начали искать все. Даже молодежь, которой только "пепси-пэйджер-МТВ", и то начала в кружки, общества, организации... Но страна, как не пытался ее удержать президент в кулаке, все же начала разваливаться на удельные княжества.

Однажды Аверьян не вытерпел:

- Тогда уж и название сменить! Ну при чем тут князь Кий?

Горецкий вежливо задумался, а Костомар сказал благодушно:

- Не, название хорошее. Запоминающееся. Это важно. К тому же будет ассоциация с "Князем Багратионом", "Императором Фридрихом Барбароссой"... так, кажется, называли крупнейшие военные операции в мире? Да и вообще князь Кий начал, а мы только продолжаем его начинание. Он раздвинул границы своих земель, укрепил... вот и мы... раздвигать больше уже не с нашим рылом, но хоть укрепить...

Аверьян фыркнул:

- С этой чертовой дерьмократией укрепишь!

Костомар пожал плечами, а Горецкий охнул, глаза расширились, будто увидел нечто сквозь стены, проговорил совсем тихо:

- А кто сказал, что мы должны жить обязательно в дерьмократии?

Костомар удивился:

- Ты ж сам сказал, что жизнь дерьмо, а люди в нем актеры!

Очень мягко Горецкий проговорил:

- Человек выбирают ту одежду, которая ему больше подходит. В жару одевает одно, в дождь - другое. Сейчас над Россией великое ненастье, ветер злой, холодный, а мы вышли в солнцезащитных очках да в шортиках!

Костомар протянул озадачено:

- Кажется, врубился. Предлагаешь, сделать эффектную концовку? Доводим байму до 2002 года, а там... меняем одежку. То бишь, совершаем гоcпереворот, сажаем на трон Пиночета или батьку Сталина?.. Вообще-то будет круто. Все ждут скрупулезное повторение исторических событий, как привыкнут, пока играют, а мы им р-р-р-раз!.. и по рогам палкой!

Я боялся об этом говорить вслух, но из-под наших пальцев с приличной резвостью выползает в самом деле лучшая байма всех времен и народов. Правда, с баймами это проще, чем с книгами или кино: здесь практически все лучше прошлогодних, но мы размахнулись мощно, нагло, и... все получилось. Тьфу-тьфу, демки еще нет, даже тестируем кусочками, но уже видно: у нас в руках - убийца всех нынешних real-time strategy.

Если начиналась, как классика жанра, как AoE, то у нас плавно перетекает из века в век, из тысячелетия в тысячелетие. Диких полян и древлян насильно крестили, создавали армии, строили Русь, потом Россию, затем - Советский Союз, снова Россию, наши человечки осваивали стрельбу из лука, учились ставить капканы на зверей, ковать мечи, а потом отливали первые чугунные пушки, делали пищали, мушкеты, сейчас вот создают ракетные комплексы 300-С, гасят пожар на Останкинской телебашне, посылают атомные подлодки в Тихий океан...

Работы нам хватило бы на несколько лет, но программирование не стоит на месте, появились проги, значительно упрощающие типовые действия. Точно так же, как раньше я писал вручную, а теперь все пиктограммами, так и в программировании отыскались пути, что процентов на девяносто упростили и ускорили весь процесс.

Возможно, я один из первых сумел понять новые возможности и тут же использовал, а дальше по нашим стопам пойдут другие, появятся супербаймы, в которые будут играть месяцами, если не годами, но пока что мы - первые. Первые! Самые крутые, самые умные, самые-самые...

Я вопил и скакал по комнате. На всякий случай врубил музыку, а то отец подумает, что я рухнулся, но ведь любимый им Пушкин тоже скакал по своим апартаментам и вопил: "Ай да Пушкин, сукин сын! Ай да молодец!", но у него были всего лишь стихи, кто их сейчас читает, а у нас байма, байма всех времен и народов!

С ноутбуком нужды в кабинете нет, я присаживался везде, где никому не мешаю, откидывал крышку и... там мой мир, привычный и великолепный мир Манженты, а теперь и еще более потрясающий, загадочный и чудовищный мир "Князя Кия".

Я сидел в уголочке на веранде, сверху пала черная тень. Я вскинул голову, черный человек показался огромным.

Он сдвинулся в сторону, я узнал Козаровского. Он сел, спиной к стене, глаза пробежали по всему коридору. Нигде никого, тихо.

- Я отключил эту камеру, - сообщил он. - Теперь здесь мертвая зона...

Я сказал осторожно:

- Да я вроде бы ничего здесь не ворую...

- Точно? Ладно-ладно, шучу. Конон в самом деле подобрал надежных людей. И честных. Этого у него не отнимешь, в людях разбирается...

Я чувствовал недосказанное, что шеф разбирается только в людях, а в чем-то другом ни в дугу, но молчал, смотрел на Козаровского, а взгляд мой становился все трусливее и заискивающее, а хвост уже опустил к земле и зажал между трясущимися ногами.

Козаровский не спускал с меня глаз. На холодноватом лице проступило слабое удовлетворение.

- Ты занят своей игрушкой, понимаю. Но и ты должен замечать, что... старый лев дряхлеет. Не находишь?

Он прямо смотрел мне в глаза. Я поерзал, пробормотал нечто членораздельное. Козаровский кивнул, словно я все подтвердил.

- Он теряет хватку, - сообщил он. - В прошлый раз облажался до того, что отказался от выгоднейшей сделки! Она дала бы сразу тысячу процентов прибыли, представляешь?.. Да нет, не оружие. Всего лишь несколько КАМАЗов со спиртом из Осетии. Нелегально, конечно. Но что сейчас легально? Мы слишком долго привыкли не платить налоги, чтоб вот так сразу сдались и побежали в налоговую инспекцию. Я специально проверил и перепроверил: спирт высшего качества!.. Ни один россиянин не отравится. Только и того, что на таможне не платили. Там же кроме госпошлины надо еще и в лапу таможенникам отвалить!.. Словом, другая семья перехватила заказ и нажила себе эти тысячу процентов! Даже не перехватила, а подобрала с земли, когда наш шеф отбросил... Старый дурак.

Я пожал плечами.

- Может быть, опасно?

- Ничуть, - отрезал он. - К тому же мы с тобой лично не пойдем бочки выгружать. Как и шеф не пойдет. Все делается через подставных людей, до нас бы никто и никогда... Эх! А тут еще один вариант подвернулся... Еще круче!

- Оружие?

- Наркота, - ответил он. - Да не кривись, не кривись!.. Я с наркотой никогда не связывался, хотя случаи подворачиваются постоянно. Но тут особый случай, ты меня поймешь... Я как всегда по своим каналам навел справки... Я шеф безопасности или нет? Удалось узнать даже такую штуку, что у них там запорченная партия. Кто ширнется - в течении суток сдохнет. Они долго думали, что делать, надо бы уничтожить, но жаба задавила - решили пропихнуть в Россию, русских не жалко. Здорово?

- А что тут здорового?

Он посмотрел на меня подозрительно:

- Да ты не наркоман ли сам? Кто говорил, что всех бы гомиков да наркоманов к стенке?.. Вот тот самый случай. Все наркоманы, которые купят, подохнут. А те, кто еще не колется, будут бегать от наркоты, как москвичи от работы. Ведь газетчики такую массовую смерть еще как бы расписали!.. Я за то, чтобы наркоманам жизнь медом не была и даже не казалась. Чтоб подыхали сразу, а не мучили родных. Чтоб на них не тратить силы и деньги медицины, и прочие бюджетные и не бюджетные деньги. Не понял? Объясняю на пальцах: лучше мы эти деньги уворуем, чем наркоманы все равно унесут их в могилу.

- Теперь понял, - пробормотал я. - Понял...

Он раздвинул губы в улыбке. У меня по спине прошла дрожь, там могла бы улыбаться только гильотина.

- Ты чего повесил нос, чудило? Тебе сказочно повезло! Я мог бы сдать тебя шефу, за что получил бы еще одну лычку. Или он похлопал бы меня по плечу и сказал: молодец! Но что мне это похлопывание? Уже перерос, перерос... И не сдаю тебя, а просто перевожу из его подчинения в свое, более прогрессивное. У него уже застой. Да хуже застоя: сдает позиции одну за другой... А у меня деньги, я хочу, чтобы они росли, понял?

Я прошептал в страхе:

- Но я... при чем здесь я? Я ничего не знаю. И не хочу узнавать. Я сам закрываю глаза и затыкаю уши... только бы не знать, не подсмотреть... Я просто делаю свою байму, а здесь работаю... как могу честно!

Он помолчал. Я думал, что колеблется, говорить что-то важное или не говорить, но это на крыльцо вышел Сергей, посмотрел в нашу сторону, ушел через двор к будочке у ворот.

- Ты компьютерщик, - сказал Козаровский ровным голосом киборга. - Человек будущего. Сам говорил, что все эти старые обычаи, ритуалы, философии - для вас, новых, не указ. Это правильно. Старый мир цепляется за наши ноги, а мы его каблуками по пальцам!.. Словом, ты меня поймешь, баймер. Да и деваться тебе некуда...

Холод пронизал меня до мозга костей.

- Деваться тебе некуда, - продолжал он почти сочувствующе. - ты настолько заложил шефа, что тебе только одна дорога... да-да, с бетонным блоком на ногах в ближайший водоем. За меньшее там уже рыб кормят... Так что тебе идти со мной в одной связке. Но, к счастью, я как раз предлагаю путь прогресса. Шеф старомоден, он никак не вылезет из оков прошлого века. А с ним и мы в нем останемся. Понял? А это нежелательно... Словом, я предлагаю тебе десятую часть.

Я не понял, потряс головой.

- Десятую чего?

- Всего, - ответил он небрежно. - Я возьму все. Я и так уже почти подгреб все. Осталось только тронуть нижнюю карту, и весь карточный домик рухнет. Но мне нужны не просто верные люди... я, если честно, никому не доверяю, а именно знающие! Ты - компьютерный умелец, я в этом деле... не знаток. Так что тебе десятую часть всех доходов, а это, скажу тебе, баснословные бабки... За такие деньги любой будет верным и преданным. А если учесть, что у тебя было, когда ты пришел к нам, и кем ты был...

Я судорожно всхлипнул, будто меня лягнули в живот. Ему показалось, что я колеблюсь. Удивился:

- Ты еще не понял? Тогда скажем прямо: я тебя сейчас шантажирую. Теперь понял? Не пойдешь со мной - сдам с потрохами. И передам все фото. А они есть, есть. Понял? А если шеф... исчезнет, или, скажем прямо, с нашей помощью будет устранен, то шантажировать тебя будет уже не перед кем. Станешь свободен, как птица вольная!.. Так что у тебя с одной стороны - выбора нет, а с другой - я ж тебе предлагаю не просто жизнь и избавление от кошмара, чудак!.. Даже не просто свободу, а ты ж ее хочешь, признайся! Я предлагаю большие бабки. Ты сможешь делать свои баймы, сколько захочешь. И какие захочешь!.. И даже без напряга. Ибо то богатство, что ты видел, это только самый кончик верхушки айсберга. Наш шеф - миллиардер.

Я спросил тупо:

- Десятая часть?.. Это большие деньги.

Он коротко улыбнулся.

- Большие? Это громадные деньги. Исполинские. Ты даже не можешь себе вообразить, насколько. Скажу проще, твоя доля составит несколько десятков миллионов долларов.

Меня шатнуло. Я переспросил сразу охрипшим голосом:

- Сикоко-сикоко?

Он смотрел прямо в глаза, нехорошо улыбался.