Чтение 34–й страницы книги ~Шулма~

- то для остальных это будет осквернением святыни - на чьей бы стороне они
ни были. Не думаю, что Восьмирукий осмелится штурмовать нас на глазах у
своих подданных...

Холмы кишели людьми и лошадьми, метались юркие гонцы, и с каждым
мгновением правота Фаризы становилась все более очевидной. Я понял, что
судьба, расщедрившись, дарит Мне-Чэну давно припасенный подарок.

Поединок.

Поединок Асмохат-та и Джамухи Восьмирукого; поединок Чинкуэды, Змеи
Шэн, и Мэйланьского Единорога.

Решайся, Пресветлый Меч!

Если мы при всех вызовем их на бой - мерило воинской доблести - они
не смогут отказаться. На этом держится их власть. И публично потерять лицо
они не осмелятся...

Так почему Я-Чэн медлю? Почему не выхожу за круг повозок и не бросаю
вызов? Почему?!

Потому что я знаю, чем это закончится. Я видел это. Я не хочу
убивать. Не хочу убивать! Не хочу!.. И поэтому медлю, оттягиваю, как могу,
тот миг, после которого уже не будет пути назад - и мои соратники с
недоумением косятся в мою сторону. "Иди же! - говорят их глаза и клинки. -
Иди и убей! Ты же можешь! Разруби одним ударом безумный узел этого утра!
Победителей не судят! Убей!.."

И пока я медлю, строй тургаудов опять смыкается, взлохмаченная грива
союзников и подданных Джамухи редеет, оттягиваясь назад, за пределы
видимости... но делает это очень медленно и неохотно. Ну да, с одной
стороны - гурхан и его приказ, а с другой - даже гурхан не должен бы
запрещать приходить сюда, дабы поклониться... Конечно, не должен - но
очевидцы очень мешают горячему Джамухе, и он тоже понимает, что
победителей не судят!..

Еще бы он не понимал - ведь это одна из главных заповедей истины
Батин!

Время, время! Оно уходит, но еще не ушло совсем - время бросить
вызов, время убить - и время даровать жизнь многим, поверившим мне; время
открыть дорогу великому будущему...

Ах, как красиво все это звучит!

Оно уходит, наше время, уходит, не спросясь, вместе с удаляющимися
всадниками... оно уже почти вышло, наше время, но именно "почти" - потому
что всадники перестают удаляться, они останавливаются, и вместе с ними
останавливается время, оно зависает на невидимой нити, нить эта все
растягивается и растягивается, грозя лопнуть... а потом нить резко
сокращается, и всадники поворачивают обратно, к нам, и время снова
начинает нестись вскачь...

Но, кажется, тоже в обратную сторону.

Потому что Я-Чэн слышу топот, но по непонятным причинам он звучит
позади меня - приближающийся топот конских копыт, чьи-то радостные крики,
бряцание сбруи...

Чэн-Я оборачиваюсь - и вижу, как от южных холмов к нам во весь опор
несутся четверо конных, а Асахиро с Фальгримом и Кобланом уже растаскивают
сдвинутые повозки, расчищая им дорогу.

Между тем Чэн-Я узнаю приближающихся всадников. Это молодой
Кулай-нойон, а за ним - Тохтар-кулу с двумя ориджитами. А я еще радовался,
что они не вернулись - дескать, глядишь, живы останутся!

А они успели... успели в гости к смерти!

- Клянусь Нюрингой! - бормочет несуеверный Обломок, и я ошалело вижу,
как южные холмы, словно боясь отстать от своих собратьев, тоже прорастают
гривой. Конных шулмусов если и меньше, чем союзников Джамухи, то
ненамного, и мне просто не хватает воображения, что бы предположить - кто
они, откуда, и кого будут убивать в случае чего!?

...Кулай спрыгивает с лошади и почтительно припадает на одно колено,
приветствуя Асмохат-та, а его редкий для Шулмы прямой меч склоняет передо
мной рукоять.

- Кто там за вами? - спрашиваю Я-Чэн. - Погоня?!

Прямой меч звенит радостно-возбужденно и неразборчиво, как все Дикие
Лезвия в преддверии свалки, так что я полностью перехожу на восприятие
Чэна, слушая Кулая.

- Это восточные хариманы, о Асмохат-та, и лаахоры, и ызджуты, и
белобаранные бехтары, и...

- Все? - пытается прервать его Чэн. - А...

- Нет, не все! Еще племена предгорий - гурхэзы и джавнаки, но они
отстали...

- Кто это? - ревет ничего не понявший Чэн. - Кто это, Кулай?!

- Это вольные племена, о Асмохат-та, отказавшиеся ломать прут
верности перед Восьмируким! Они пришли, поддавшись моим уговорам, чтобы
увидеть Тебя - и увидели собаку-гурхана, готовящегося напасть на священный
водоем! Гнев раздул их печень, и нойоны вольных племен поносят
Джамуху-костогрыза и собираются отстаивать святыню! Тем более, что не все
люди Восьмирукого пойдут за святотатцем...

Что Я-Чэн мог ему сказать? Поблагодарить? За то, что из-за его
расторопности тысячи шулмусов лягут сегодня в здешнюю гостеприимную
степь?! Ведь Кулай же хотел, как лучше! Он действительно хотел, как
лучше!..

- О Пресветлый! - свистнул просиявший Кулаев меч, и на этот раз я
понял его без труда. - Веди нас в бой!

- Когда все закончится, - бросил я Обломку, - и если мы будем еще
живы, награди этот достойный меч именем! Таким, какое он заслужил!

Обломок что-то невнятно буркнул в ответ, и я понял, что имя мечу
достанется еще то...

...Вольные племена спешили взять водоем в полукольцо, отрезав его от
туменов Джамухи; делали они это умело и деловито, а Я-Чэн смотрел на них и
понимал всю верность их расчета. Любое восстание против Восьмирукого было
если не обречено, то весьма сомнительно - гурхан мог вызвать непокорного
нойона в круг, и тот не имел права отказаться, если хотел сохранить лицо!
А исход такого поединка был ясен заранее, без всяких шаманских
предсказаний...

Воинская доблесть - единственный закон и ценность Шулмы!

Зато сейчас! Осквернение святыни! - и плевать вольнолюбивым нойонам
на ложность или подлинность Асмохат-та с его Пресветлым Мечом! Ведь когда
в опасности священный водоем - что должен делать всякий честный шулмус?
Вот-вот, именно это... Тем более, что если тургауды Восьмирукого и
послушаются приказа гурхана, то многие недавние сторонники Джамухи не
пойдут сегодня вслед за ним - а, может, и в спину при случае ударят...

Шаманы, небось, потом спасибо скажут и любой грех замолят!

"Кстати, о шаманах, - подумал Чэн, - вон, кажется, и они...
Двенадцать - нет, тринадцать человек в до боли знакомых халатах с
побрякушками и со взглядом, который невозможно спутать ни с чьим другим...
смирные лошаденки, спокойная осанка - и ни одного Дикого Лезвия!"

Да. Это были служители Ур-калахая Безликого.

Но вспыхнувшая было во мне надежда, что шаманам удастся предотвратить
кровопролитие, быстро угасла. Потому что трое шаманов остались у водоема,
а остальные равнодушно погнали лошадей вверх по склону. К тургаудам они
даже не стали приближаться, а сразу повернули левее и правее - и
растворились в гуще людей.

Что-то должно было произойти - сейчас или никогда.

И гурхан решил - сейчас.

Передний край тургаудского строя начал быстро выравниваться - куда
быстрее, чем в прошлые разы - и я понял, что время вышло.

Совсем.

Сейчас конная лавина, визжа и размахивая Дикими Лезвиями, ринется
вниз, и все возможные доводы и миролюбивые размышления исчезнут в звоне,
грохоте и потоках крови.

Никакие шаманы не смогут остановить озверевших бойцов.

Не смогут.

Не успеют.

Или - не захотят.

Перевернутые повозки остались у нас за спиной - святые воды не будут
осквернены - но вокруг них трупов и сломанных клинков будет более чем
достаточно.

И Я-Чэн шагнул вперед.

Мы шли между расступающимися воинами и Дикими Лезвиями, как меч идет
сквозь расступающуюся под его напором плоть; мы шли молча, приближаясь к
северным холмам, не торопясь, и было слышно, как под ногами Чэна
похрустывает песок и сухая трава.

Когда мы отошли от линии защитников священного водоема на полтора
копейных броска - Чэн остановился.

Молча.

И это был вызов.

Стало еще тише - что всего миг назад казалось невозможным. Тишина
сыпалась, как песок, тишина налипала на замерших людей, тишина висла на
Диких Лезвиях, тишина давила, сгущалась...

А потом перед строем тургаудов возникла одинокая серая фигура и
начала спускаться вниз.

...Они медленно спускались по склону холма, приближаясь к нам -
Джамуха Восьмирукий, изгой-батинит, и Чинкуэда, Змея Шэн, висевшая у него
на поясе; ассасин и Тусклая. Глядя на них, я подумал, что не Шулма первой
пришла в Кабир - нет, это Кабир явился в Шулму, и потом - снова, и вот
Кабир идет навстречу Кабиру, а Шулма взирает на это, затаив дыхание.

Ближе... еще ближе...