Чтение 34–й страницы книги ~Диктатор~

гибели лучшего города страны!

- Красивые слова! - бросил я. - Если мы не добьемся радикального
успеха на всем фронте, погибнет куда больше людей, чем в любой битве за
город. Вы это понимаете не хуже меня, Гамов.

Он понимал это. Внезапно постарев, он обводил нас потухшими глазами.
Для нас с Пеано, ныне профессиональных военных, сдача или защита отдельных
городов была военной операцией, а Гамов уже и тогда ощущал себя чем-то
вроде предстателя за всех страждущих. Он не мог дать санкции на
единственно разумный стратегический план.

- Разрешите мне, - сказал Вудворт. - Хочу предупредить, что сдача
Забона может поколебать союз Нордага с нами. Нордаг разочарован отказом в
материальной помощи. Если у них на границе появятся корпуса родеров, вряд
ли они останутся безучастными.

- Что значит - не останутся безучастными? Разорвут союз или начнут с
нами войну? Хотелось бы определенности.

Усмешка на худом лице Вудворта была выразительней слов.

- Дорогой Семипалов, дипломатический язык, в отличие от военного,
всегда содержит в себе элемент неопределенности.

Гамов счел предостережение Вудворта аргументом в свою пользу.

- Забон защищаем! А на западном фронте начинаем наступление
немедленно. Оно заставит кортезов призадуматься, стоит ли искать успеха на
севере ценой значительных потерь в центре.

На этом и закончился военный совет. Я сказал еще, что поеду в Забон
проверить оборону города. Хотел бы совершить эту поездку вместе с Пеано и
Прищепой. Гамов проводил меня до двери, а там остановил.

- Нам нужно поговорить втроем, Семипалов. Приходите завтра ко мне с
женой. Ее присутствие необходимо.

- Завтра буду в Забоне. Сегодня подойдет?

- Вызовите жену и приходите в маленький кабинет.

Министерство организации, где Елена трудилась заместителем Бара,
располагалось неподалеку от государственного дворца. Я позвонил ей, она
вскоре пришла. Я ждал ее в том же зале, где мы заседали.

- Что-нибудь случилось, Андрей? - спросила она с тревогой.

- Случится через несколько минут. Гамов пригласил нас для секретного
разговора.

- Ты ожидаешь чего-нибудь плохого, Андрей?

- Даже не представляю себе, чего он хочет.

Мы постучались в кабинет Гамова. В прихожей еще не было
телохранителей, как это стало обычным впоследствии. Гамов показал нам на
диван, а сам сел за стол - создавал впечатление, что разговор, хоть и
личный и секретный, будет все же в чем-то и служебным. Я так понял
распределение мест, но Елена не приучилась еще ощущать значение мелочей,
зато точней чувствовала подспудность. Она лучше подготовилась к беседе
втроем, чем я.

- Хочу договориться о совместных действиях против наших врагов, -
начал Гамов. - Надо перехитрить разведку врага. Повести ее по ложному
следу. Без вашей доброй помощи сделать это трудно.

Он помолчал, переводя глаза с меня на Елену и с нее на меня. Терпеть
не могу, когда в меня долго всматриваются.

- Вы хотели нас сразу заинтересовать, Гамов. Считайте, что добились
своего. Слушаем дальше.

- Хочу продолжить игру в дезинформацию. Через Жана Войтюка, - сказал
дальше Гамов. - Сведения, переданные Войтюку Вудвортом, имели большие
последствия. Ясно, что Войтюк пользуется в разведке высоким авторитетом.
Лишь полной верой в его информацию можно объяснить энергичные действия
маршала Вакселя. Быстрый ответ на подкинутую лживую информацию поставил
нас в трудное положение. Не исключено, что Вудворт пережал в информации.
Чтобы впредь такого конфуза не повторялось, надо разъединить Войтюка с
Вудвортом и свести с человеком, более осведомленным в государственных и
военных делах. Ибо лишь такой человек сумеет передавать шпиону нужную нам
информацию по всем вопросам, а не только по проблемам специального
ведомства. Есть ли у нас такой человек?

- Даже два. Прежде всего вы, Гамов. А вторым, смею надеяться, буду я.

- Правильно, двое. В мое окружение Войтюку не войти. Значит, вы,
Семипалов. Хочу перевести Войтюка к вам. Вам нужны свои консультанты по
международным делам. Отличные возможности для контакта.

Я помедлил, прежде чем задать следующий вопрос. Гамов знал, о чем я
буду его спрашивать, - и волновался еще больше, чем я. В минуты большого
волнения он съеживался и бледнел: состояние, противоположное налетавшей на
него ярости, тогда лицо наливалось кровью.

- Хорошо, контакт. Но какого рода? Сдружиться с Войтюком и в
приятельской болтовне делиться с ним государственными секретами?

- Нереально. Если Войтюк и вообразит, что достиг приятельства с вами,
и уверится, что вы болтун, то его хозяев в этом не убедить. Они глубоко
изучают ваш характер.

- Тогда - измена, Гамов. Не реальная, а обманная, так? Притвориться,
что я враг всему, что у нас делается, враг вам, враг самому себе, враг
своей родине? Я верно понял вашу мысль?

- И верно, и неверно. Враг мне - верно. Но почему враг своей родине?
Диктатор еще не вся страна, а только человек, захвативший в ней верховную
власть. Вы играете роль моего соперника, человека, считающего, что сами вы
куда бы лучше правили страной. И в дружеских разговорах с Войтюком
критикуете мои действия, а попутно снабжаете его секретной информацией,
которая должна дезориентировать врагов.

- Не подойдет. Соперничество с диктатором еще не повод становиться на
путь измены. Договаривайте - хотите причин для нашей вражды более личных,
чем политическое соперничество?

- Договариваю - именно так! Вы должны изобразить моего личного, моего
интимного врага.

Если у Елены и были сомнения относительно ее роли в предполагаемой
игре, то теперь они рассеялись. Она вспыхнула, глаза ее зло заблестели.

- Вы хотите сделать меня своей любовницей, Гамов, чтобы превратить
моего мужа в своего личного врага?

Гамов редко улыбался, почти никогда не смеялся. Возбужденным,
возмущенным, разгневанным, категоричным я видел его часто, но просто
улыбающимся - почти не приходилось. А сейчас он улыбался, и улыбка мне не
понравилась. Она была из тех, какие называются душевными, такими улыбками
стараются расположить к себе, скажу сильней - задурить и очаровать.

- Только сделать вид, что моя подруга, Елена. Ваш муж ревнив, он сам
в этом признается. И об этой его черте, конечно, быстро дознаются
противники. Почему не сыграть на ревности вашего мужа для успеха
государственных задач? Сыграть только на представлении о его ревности, а
не возбудить ее реально. Тогда его тайная недоброжелательность ко мне в
глазах противников станет обоснованной - и любая информация от него
приобретет доказательность. Вот такую предлагаю игру.

Я молчал. Мне вспоминалось, что Гамов дознавался, ревнив ли я,
задолго до того, как стал важной политической фигурой - загодя прикидывал,
как станет действовать, когда будет диктатором. И ни о каком Войтюке мы
тогда не знали! Я почувствовал себя бессильным против него. Игра расписана
неотвергаемо, роли розданы - и властный кивок режиссера командует выходить
на сцену!

Елена тронула меня за руку.

- Андрей, что скажешь мне?

Я сделал усилие, чтобы говорить спокойно.

- По-моему, игра стоит свеч.

Гамов радостно сказал:

- Вот и отлично! Разыгрываем треугольник, классический для внешнего
глаза, но совершенно неклассический по сути.

Он снова восхвалял свои неклассические методы борьбы! А я вдруг
ощутил, что он проигрывает. Он хотел возбудить во мне видимость тайного
недоброжелательства, сохранив реально мою преданность и служение его воле.
И преданность, и служение сохранялись, тут он не ошибся. Но появилось
что-то новое в моем отношении к нему. Какая-то внутренняя холодность -
первый признак реального, а не выдуманного недоброжелательства. У Елены
блестели глаза, она уже входила в свою новую роль политической актрисы.

К чести Омара Исиро, ни стерео, ни газеты не приукрашивали военного
положения. На уличных стереоэкранах Забона ежечасно вспыхивали цветные
схемы расположения наших и вражеских войск. Мы втроем - Пеано, Прищепа и я
- промчались с вокзала в штаб обороны. Я остановил машину у газетного
киоска, купил "Трибуну". Лохматоголовый лидер оптиматов Константин Фагуста
воспользовался нашими неудачами на фронте для очередного удара по Гамову.
Неистовый редактор "Трибуны" крупными буквами извещал в заголовке им же
написанной статьи, что "и одного бумажного калона не стоит наша разведка".
И доказывал, что только дураки либо предатели могли проглядеть крупное
сосредоточение неприятельских сил на северном фланге.

Я передал газету Прищепе, потом ее прочитал Пеано. Главнокомандующий,
как всегда, мило улыбался. У Прищепы зло сверкали глаза. Он ненавидел
Фагусту. Он и раньше говорил мне, что не понимает, почему Гамов
покровительствует этому истерику.

- В народе - тревога. Тревогу Фагуста отразил, - заметил я. - Этого у
него не отнять - острого ощущения наших провалов. Но откуда он берет свою
информацию, Павел?

- Каждый день - от Исиро. После особо скандальных статей его вызывает
Гамов. Но Фагуста - единственный человек, на которого Гамов мало влияет и