могу вернуться назад. Доподлинно стало мне известно, что не переживу я
этой ночи... Пусть Рахман оставит меня у ног своих!
салукам, если они примут тебя, ибо сказано: ближе нас есть у тебя семья -
извечно не сытый; пятнистый короткошерстый; и гривастая вонючая... Да
только не примут тебя салуки, и даже тариды тебя не примут - слишком ты
сделался стар и мирен, чтобы приводить кого-нибудь в трепет...
что Агасфер Лукич терзает этого жирного старца из, так сказать,
педагогических соображений, что вот он сейчас поучит его уму-разуму, а
потом сделает вид, будто смягчился, и все же пропустит его пред светлые
очи. Однако довольно скоро я понял, что не пропустит. Ни за что. Никогда.
его сузились и остановились наконец, чтобы испепелить ненавистью.
просипел он, тяжело глядя в лицо Агасферу Лукичу. - Я узнал тебя. Я узнал
тебя по отрубленному уху, Нахар ибн-Унфува, прозванный Раххалем! Клянусь
самумом жарким и верблюдом безумным, я отрублю тебе сейчас второе ухо моим
йеменским клинком!
сейчас не было, кроме шнурка полусвалившихся шаровар. Агасфер Лукич ничуть
не испугался.
усмешкой. - Ты никому не сможешь ничего отрубить, Муджжа ибн-Мурара. Здесь
тебе не Йемама, смотри, как бы тебе самому не отрубили последнее висящее.
Уходи вон, или я прикажу своим ифритам и джиннам вышвырнуть тебя, как
шелудивого, забравшегося в шатер.
были тут как тут. Вся бригада в полном составе. Тоже, наверное, проснулись
и сбежались на крики. Все были дезабилье, даже Селена Благая. Только Петр
Петрович Колпаков счел необходимым натянуть спортивный костюм с наклейкой
"Адидас".
зрелище достаточно жуткое и уж, во всяком случае, фантастическое. Однако
Муджжа либо был не из трусливых, либо уже на все махнул рукою и пустился
во все тяжкие, не думая больше о спасении жизни, а лишь о спасении лица.
Он не удостоил нас даже беглого взгляда. Он смотрел только на Агасфера
Лукича, все сильнее сутулясь, все шире оттопыривая жирные руки, обильно
потея и тяжело дыша.
бездомный пес. Ты смеешь называть меня предателем. Предавший самого
пророка Мухаммеда и перекинувшийся к презренному Мусейлиме!..
Маслама! - вставил Агасфер Лукич, но Муджжа его не слушал.
посланника! Вспоминаешь ли ты Хабиба ибн-Зейда, которого даже презренный
Мусейлима отпустил с миром, не решившись преступить справедливость и
обычаи? Посланником Пророка был Хабиб ибн-Зейд, а ты велел схватить его,
мирно возвращавшегося, и отрезать ему обе руки и обе ноги, - ты, Раххаль,
да превзойдут зубы твои в огне гору Сход!
пустом меня обвиняешь, ибо отлично знаешь сам: презренный Хабиб умерщвлял
младенцев, отравлял колодцы и осквернял поля. Все получившее благословение
Масламы он отравлял, чтобы погибло. Я всего лишь приказал отрубить ноги,
носившие негодяя, и руки, рассыпавшие яд.
трясущейся ладонью пену, проступившую в уголках рта. - Лучше меня знаешь
ты, что именно благословения фальшивого Мусейлимы были злом для детей, для
земли и для воды йемамской! Ты, Раххаль, раб лжепророка, предавший и его,
вспомни сражение у Акрабы! Может быть, стыд наконец сожжет тебя? Ты,
бросивший свое войско перед самым началом битвы, покинувший лучших из
лучших Бену-Ханифа умирать под саблями жестокого Халида! Ты бросил их, и
все они легли там, у Акрабы, все по единого, кроме тебя!
Халида, как они умирают, твои братья по племени...
прожгли кровавые вади на щеках моих, но когда пришло время, я спас от
жестокого Халида женщин и детей Бену-Ханифа, я обманул Халида!.. Ты,
бросающий лживые обвинения, вспомни лучше, почему ты ускакал от Акрабы,
будто гонимый черным самумом! Это похоть гнала тебя! Клянусь черным
волком, похоть, похоть и похоть! Ради бабы ты бросил все - своего
лжепророка, которому клялся всеми клятвами дружбы и верности; и сына его,
Шурхабиля, которого Мусейлима доверил твоей верности и мудрости; и друзей
своих, и своих воинов, которые, даже умирая, кричали "Раххаль! Раххаль с
нами!" Ты бросил их всех ради грязной христианской распутницы, которую ты
сам же сперва подложил под бессильного козла Мусейлиму, надеясь заполнить
таким образом его душу...
странным тоном, что меня всего повело, словно огромный паук пробежал у
меня по голой груди.
ты остался с носом - и без вожделенной души его, и без своей вожделенной
бабы! Ты, Раххаль, дьявол при лжепророке, преуспевший во зле!
будто он еще говорил что-то, и клянусь, он улыбался, не отрывая жадного
взгляда от окаменевшего лица Агасфера Лукича. А тот медленно проговорил
все тем же страшным, кусающим душу, голосом:
смертью люди часто говорят то, что думают, им нечего больше скрывать и
незачем больше томиться. Я вижу, ты сам веришь тому, что говоришь, и
трижды заверяю я тебя, Муджжа: не было этого, не било этого, не было.
Записочку вспомни, Раххаль! - хохотал он, задыхаясь и всхлипывая, тряся
отвислыми грудями и огромным брюхом. - Вспомни записочку, которую передали
тебе накануне битвы... Ты помнишь ее, я вижу, что ты не забыл! Так слушай
меня и никому не говори потом, что ты не слышал! Твоя Саджах нацарапала
эту записочку, сидя на могучем суку моего человека. Ты знаешь его - это
Бара ибн-Малик, горячий и бешеный, как хавазинский жеребец, вскормленный
жареной свининой, искусный добиваться от женщин всего, что ему нужно. А
нужно ему было тогда, чтобы дьявол Раххаль, терзаемый похотью, покинул
войско Мусейлимы на чаше верных весов!
прозвищу Раххаль. - Ты должен быть строго наказан.
понял, что сейчас произойдет. Мы все поняли, что сейчас произойдет. И уж,
конечно, Муджжа ибн-Мурара понял, что сейчас произойдет. Рука его нырнула
во тьму треугольного проема и сейчас же вернулась с широким иззубренным
мечом, но Раххаль шагнул вперед, мелькнуло на мгновение длинное узкое
лезвие, раздался странный чмокающий звук, широкое черное лицо над
испачканной бородой враз осунулось и стало серым... храп раздался,
наподобие лошадиного, и страшный плеск жидкости, свободно падающей на
линолеум.
кричал он. - Милиция!" Уткнувшись головой в зеркало, неудержимо блевал
Марек Парасюхин... А Агасфер Лукич, фарфорово-белый, совершая выпачканными
лапками выталкивающие жесты, бормотал нам успокаивающе:
идите, я тут все сам приберу...
сумасшедший. Была очень тяжелая сцена. Мишель, конечно, уезжать
отказывался, но отец сказал ему, что мать лежит в тяжелом приступе
(начиталась газет, наслушалась слухов, в Новосергиевке ходят ужасающие
слухи), и Мишель ее просто убьет, если не приедет тотчас же. Огромный
седоголовый красавец, а глаза тоскливые, губы трясутся, руки трясутся, - я
не стал на это смотреть, ушел подобру-поздорову.
бы. Тем более что у нас здесь ничего страшного не происходит, толпа
основательно подрассосалась - надоело, опять же и обедать пора. Ребята из
патруля уже не стоят цепочкой, а столпились у крыльца и покуривают. Только
милиция по-прежнему на своем посту, но смотрит уже явно не так угрюмо, как
раньше.
два дня снова будет здесь.
Самойлова Елена
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Зыков Виталий
Махров Алексей
Контровский Владимир