умишки, как у малого мальчишки!
вверх, вниз, потом похлопала меня по щекам и поцеловала.
я тебя жду!
мою потертую поярковую шляпу, застегнула меня, отряхнула и сказала:
мне?
иначе.
очень люблю. Но мне было бы приятнее видеть тебя у себя, чем жить у чу-
жого человека.
ликом я, от головы до ног. Я его жена: это возможно. Но он мой муж. И я
хочу того же, что и он, если он хочет того же, что и я. Ты можешь быть
спокоен: он будет в восторге, что ты поселился у меня. Ха-ха! Хотела бы
я посмотреть, как бы это он не был в восторге!
меня их много стояло. Но я-то не привык жить на постое.
нуться в путь.
для меня: рядом с лавкой; очень теплую, и у нее под крылышком. Моя доб-
рая дочь обращалась со мной, словно я был младенец грудной. Чисто убран-
ная кровать: мягкие перины, сладко спать. А рядом, на столе, пучок ве-
реска в хрустале. Я улыбался про себя, меня это и забавляло и трогало;
чтобы отблагодарить ее, я решил:
жилья. Я ни одной из них не пожелал и остановил свой выбор на маленьком
чуланчике под крышей. Она подняла крик, но я ей сказал:
юсь здесь, или я возвращаюсь в кута.
она принималась за свое.
ты недоволен; да почему ты не хочешь, деревянная твоя голова?
дец! Гордец, который не желает быть чем-либо обязан своим детям, мне!
Мне! Я тебя отколотить готова!
хоть колотушки.
рестанешь ли ты смеяться мне в глаза кривым своим ртищем?
нула.
и я даже не имею права сердиться! Я должна, хочу не хочу, смеяться ужим-
кам этой старой обезьяны! А только так и знай, я терпеть тебя не могу.
Злой, нищий, разоренный, а корчит Артабана, разыгрывает гордеца, перед
родными детьми! Ты не имеешь права.
кими. У нас с нею, у обоих, языки точильщиков, мы вострим слова на крем-
невом колесе. К счастью, когда мы разозлимся вконец, мы всякий раз от-
пустим, она или я, какую-нибудь уморительную шутку и хохочем, нет сил
удержаться. И все начинай сначала.
рестал), я ей сказал:
скажи мне откровенно: если бы ты была на моем месте, как бы ты поступи-
ла?
знаю, сколько пришлось на долю бога, а только мне досталось много.
сам Флоримон за мной ухаживал и был ко мне внимательнее, чем даже требо-
валось, Мартина за ним следила, ревнуя обо мне больше, нежели я сам.
Глоди меня угощала своей милой болтовней. Сажали меня в самое лучшее
кресло. За столом подавали первому. Когда я говорил, слушали. Мне было
очень хорошо, очень хорошо... Уф! Просто сил не было! Я не мог выдер-
жать; мне не сиделось на месте; каждые три минуты я путешествовал то
вниз, то вверх по лестнице, которая вела на мой чердак. Это изводило
всех. Мартина, не из терпеливых, всякий раз вздрагивала и молча ежилась,
заслышав скрип моих шагов. Будь это еще хоть летом, я бы пускался
странствовать. Я и странствовал, но только дома. Осень была студеная;
густой туман застилал поля; а дождь лил да лил, день и ночь. Я был приг-
вожден к месту. А место было не мое, чтоб его! У этого бедняги Флоримона
был дурацкий вкус, с претензиями; Мартина на это не смотрела; и все в
доме - мебель, вещи - меня коробило; я страдал; мне хотелось все переме-
нить и переставить, так руки и чесались. Но владелец следил зорко: стои-
ло мне до чегонибудь дотронуться, подымалась целая история. Был там в
столовой в особенности один кувшин, украшенный парой целующихся голубков
и слащавой девицей с жеманным обожателем. Меня от него тошнило; я умолял
Флоримона хотя бы убрать его со стола, когда я ем; у меня куски в горле
застревали, я давился. Но этот скотина (это было его право) не желал. Он
гордился этим лакомым кусочком: если вещь была сборная, он видел в ней
верх искусства. И мои гримасы всех только веселили.
по ночам я ворочался в постели, как котлета, в то время как на сковоро-
де, то есть на крыше у меня над головой, безостановочно потрескивал
дождь. А расхаживать на чердаке у себя я не решался, потому что от моей
тяжелой поступи он сотрясался. И вот однажды, сидя в раздумье на постели
и свесив голые ноги, я сказал себе: "Кола Брюньон, не знаю когда и как,
но я отстрою свой дом". С этой минуты я повеселел: у меня был тайный за-
мысел. Я, разумеется, не стал говорить о нем детям: они бы мне ответили,
что в смысле жилища для меня всего пригоднее сумасшедший дом. Но где
достать денег? Прошли Орфеевы века, не Амфионы - пастыри народов, не во-
дят камни хороводов, схватив друг дружку под бока, и не возводят стен и
сводов иначе, как под песню кошелька. А мой кошелек и совсем онемел,
хоть, правда, и раньше скверно пел.
говоря, этот почтенный человек мне его не предлагал. Но так как мне бы-
вает просто приятно обратиться к другу за услугой, то я думаю, что и ему
Сертаков Виталий
Никитин Юрий
Маккарти Кормак
Доценко Виктор
Прозоров Александр
Прозоров Александр