такие, как Бороздин, говорят теперь, что подчинить Новгород будет зело не
просто... И все-таки Михаил был счастлив. Даниловичи едут! С удельными
князьями, да и с волынским шурином, он справится, когда на Руси будет
свой, преданный ему митрополит. Прежде надо урядить с Новгородом. Пожалуй,
и уступить кое в чем на этот раз... А теперь - встреча! Он решительно
спрыгнул с постели.
часами близости с домашними. Обедать и ужинать приходилось уже с боярами,
дружиной, послами земель иноземных. Митя, вставший раньше других, уже
взобрался на колени к отцу.
Вот кони, коровы, люди - это все живое, а дерево как? Растет, дак живое, а
когда бревна? Из чего терем сложен? Он тоже живой?! А рыбы? А почему в
пост рыб едят? А ты меня повезешь в Орду? А Сашок тоже поедет? Куда ему!
Он еще и на кони не умеет сидеть! - Митя торопится спрашивать: днем батю и
не увидишь, и Михаил едва успевает отвечать. Любуясь детьми, что тихонько
поталкивают друг друга, стараясь притиснуться к отцу и непременно, в
очередь, залезть на колени, он гадает: каковы будут сыновья на возрасте? У
Мити силенки уже нешуточные (<Богатырем растет!> - приговаривает нянька) и
храбр, - то князю надобно. Да и умен, кажется, лишь бы не ссорился с
братьями! Только что отпихнув Сашка, запыхавшийся, румяный, глядя на отца
светлыми серыми глазами, он спрашивает вдруг:
запоминая, и, едва выслушав ответ, кивает головой и снова начинает
возиться...
в глиняной миске, отрезает кусок севрюги. Михаил ест резной костяною
ложкой, сосредоточенно двигая челюстями. Крупные желваки ходят под кожей.
Широко расставленными глазами он оглядывает семью, троих малышей, что
едят, сопя и стараясь не ронять на стол крошки, лучащуюся светом Анну, что
легким кивком головы приказывает слугам, и те быстро ставят на стол и
убирают пустые блюда. Михаил молчит, удовлетворенно отпивает квас из
серебряной чары. Ощущение радости не проходит в нем. В конце концов, чего
он хотел? И Новгород, и Юрий Московский, и даже волынский князь ведут
себя, как им и должно. Плохо, что недавно умер Михайло Андреич
Суздальский. Как раз перед зимним постом. Это осложняет дело с Нижним
Новгородом (и тут Юрий Данилыч, доносят, хочет вмешаться!). Но все это не
страшно. К брату суздальского князя уже послано. Новгород он усмирит.
Михаил пока не чувствует усталости ни в душе, ни в теле. Тело просит
движения и труда. Семилетнего Митю он без усилий подымает к потолку на
ладони. Самых свирепых жеребцов, взяв за узду, осаживает одною рукой.
Медведей на охоте всегда сам берет на рогатину. Ему и теперь, как в
прежние годы, не в труд скакать, не слезая с седла, от утренней до
вечерней зари, лишь пересаживаясь с коня на конь. Не в труд выстаивать
многочасовые торжественные службы в соборе, и, не уставая, править суд, и
вершить дела в думе боярской. Хватает его и на ордынские, и на свои,
великокняжеские, заботы, и на заботы градские: сам принимает гостей
торговых, сам строжит мытников, вирников, наместников и волостелей. Сам
заботится о силе ратной. Сам судит споры бояр, своих с пришлыми. И еще -
ремественники, и еще - книжные хитрецы, коих сзывают из прочих земель и
градов, и мастеры-литейщики, и иконного письма мастеры, и дела церковные,
кои важнее прочих, - на все хватает княжеского пронзительного зрака,
твердого слова, ласки, а где надо, и власти княжеской. Нет, с Юрием он
справится! Тем паче ныне, когда беспокойный московит лишился родных
братьев...
рукомоем. Еще выслушивает, уже немного рассеянно, что взахлеб спешит
рассказать ему Митя, а сам уже опоясывается золотым поясом сканной работы
с крупными самоцветами в нем. Слуга подносит княжеские выходные зеленые с
жемчужною вышивкой сапоги, востроносые, на высоких малиновых каблуках, и
Михаил, переобувшись из домашних, тонкой кожи узорчатых мягких поршней в
сапоги, в дорогом зипуне, стянутом княжеским поясом, сразу становится выше
и величественнее, хотя князя и так Бог не обидел ни ростом, ни статью.
бояре. Стража выстроилась по всей внешней горнице, там, где ночью вповалку
спала молодшая дружина и где уже все убрано и подметено. И Михаил выходит
к трудам и заботам, к новому грядущему дню.
еще весной. Мороз отдал. Снег, слепящею белизною под ярким солнцем, как-то
омягчел, перестал холодно искриться, уже не скрипел, а только хрустел под
копытами коней, под шагами. Празднично разодетые придворные бояре, холопы
и кмети заполнили площадь детинца. Двор был чисто выметен, и от крыльца
тянулась по накатанной белизне дорожка расстеленных сукон: Даниловичей
встречали как дорогих гостей.
подъезжающих. Вот Александр с Борисом соскакивают с седел и спешивается их
дружина. Вот, чуть смущенно и чуть-чуть настороженно улыбаясь, Александр -
уже издали Михаил понял, что это он, - ступает на сукна и идет через двор
к ожидающему его у крыльца великому князю владимирскому. В вышине
полощется в ясном воздухе веселый перезвон колоколов.
пришлых бояр, у него с братом и у молодого Андрея Кобылы самая большая
дружина. Даже после переяславского погрома много больше, чем у прочих. И
потому он стоит тут, вблизи, на правах родовитого и сильного, и тоже
улыбается, и, улыбаясь, тихонько говорит князю:
вслушиваясь в негромкую речь, и боярин, продолжая ласково глядеть на
подходящего Александра, поясняет:
сутью своею, а тем, еще более страшным, что стоит за ними, - непониманием
его, Михаила, дум и чувств, полным непризнанием его высоких целей.
<Заместо дружбы - плен? Почто тогда Акинфичи не перебежали к Юрию? Неужто
и другие о московских княжичах мыслят такожде? Как, однако, молодой Иван
даже и видом похож на покойного отца, Акинфа Великого!> - неприязненно
думается Михаилу. Но и хмурить брови нельзя. Александр уже близко. Михаил
усилием воли переламывает себя и, ничего не ответив боярину, широко
улыбаясь, шагает встречу Александру. Они обнимаются, и Михаил с особою,
той, утренней радостью ощущает крепкие плечи московского княжича, чует
морозный и свежий дух его кожи, видит совсем близко румяное с холоду
юношеское лицо и чует - не надо уже и объяснять - все, что переживает
сейчас Александр у себя в душе: и робость, и гордость, и капельку стыда за
то, что приехал даваться врагу своего брата, и упрямство, и облегчающую
радость встречи. Они оба на миг задерживают крепкий, мужской поцелуй и оба
враз отводят глаза. Александр смущенно, Михаил - дабы не смущать гостя
излиха. Да к тому же подошел Борис, и надо поцеловаться с ним, уже как со
старым знакомым, с другом, который приехал погостить в родной, хорошо
знакомый дом. И они подымаются по ступеням терема, все трое. И их, уже на
сенях, ожидает Анна с хлебом и солью. А великокняжеские бояре тем часом
встречают дружину Даниловичей, ратников зовут в хоромы, а коней слуги
разводят по стойлам и коновязям.
дороги, и затем - пир, большой, торжественный пир с боярами и дружиной на
сенях княжеского дворца. И Михаил чествует гостей, и шутит, и улыбается,
слуги носят бесконечные перемены рыбных блюд (пост еще не окончен),
пирогов, каш и закусок, различных питий, своих и иноземных, восточные
сладости, пряники и орехи, и снова мед, и красное греческое вино... За
узкими оконцами палаты гаснет короткий зимний день, разливаясь по снегам
прощальным закатным золотом. Звучат раз за разом здравицы в честь приезжих
московитов и тверского великого князя. Гремит хор певцов, звучат сопели,
домры и бубны, пляшут скоморохи, уводят под руки по опочивальням не в меру
упившихся гостей. Все хмельны и все радостны, только одно, занозою, сидит,
не выходит, в душе у Михаила: давешние слова Акинфова сына Ивана: <Так,
гляди, и всех Даниловичей переловим!> Что ж это? Неужели и многие так?
Неужели они мыслят, что иначе нельзя? Что на дружбе и равенстве, на любви,
на том, что все они одно, одна семья, и одна у них родина, один язык и
земля, и один враг, там ли, в ханском Сарае, на Западе ли, где властвуют
жадные католики, - один враг и одна судьба, и чаша одна предстоит, -
неужели на этом нельзя утвердить Русь и закон русский? Или они мыслят
власть как насилие и не успокоятся, пока кто-то один - он ли, Юрий ли
Данилыч, все одно, - не <переловит> всех прочих и не утвердит, стойно
покойному Андрею, своего стола на крови и пепле сожженных городов? А далее
что? Как мыслят они себе власть на Руси Великой? Или не мыслят никак? И
что должен делать он, ежели они его не могут понять?! Должен подчинить
Новгород... А там кого можно <переловить>? Нет, земля должна сама захотеть
власти своего князя, и нельзя склонять ее силою под любое ярмо! Не прав
ты, Иван, и отец твой, Акинф, убитый под Переяславлем, тоже не прав!
я Тохту? Мало раздал вельможам ордынским серебра, соболей, сукон,
кречетов? Мало красивых девок? Мало греческого вина и меда было выпито и
пролито на пирах? За что ему, а не мне? За что?! Лествичное право! Смех!
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Семенова Мария
Бажанов Олег
Шилова Юлия
Глуховский Дмитрий