виданные им ранее, и Сергий, почти угадавший, почто созван Алексием,
укрепляется в своих предчувствиях.
князь Дмитрий ждет благословения преподобного. Сергий кивает. Он собран,
хотя слегка улыбается, и тогда его худощавое лицо становится похожим на
лицо мудрого волка, и взгляд, загадочно-далекий, остраненный, настолько
непереносен и всеведущ, что келейник, взглядывая, тотчас тупится и
опускает чело, поминая разом все свои не токмо грехи, но и греховные
помышления.
принявши благословение старца, пропускает его перед собою. Что это? Или
общее восторженное почтение москвичей так завораживает всякого, но и
Леонтию почти страшно сейчас находиться рядом со знакомым издавна
игуменом, страшно ощущать незримые токи, исходящие от него, и он неволею
вспоминает ту самую самаритянку, которая прикоснулась сзади к одежде
Учителя Истины, забравши себе частицу его духовной силы.
молятся. Алексий волнуется, Сергий сдержанно-спокоен. Алексий никак не
может сосредоточить себя на святых словах, ибо от Сергия исходит нечто,
словно бы отталкивающее его, троицкий игумен весь - словно круглый камень
в потоке чужой воли, мимо которого с пеной и брызгами пролетает,
бессильная сдвинуть его, стремительная вода человеческого желания.
приуготовляя себя к долгому спору. Он начинает не вдруг, глаголет
витиевато, украсами, вдруг умолкает; просто и тихо, скорбно говорит об
угасании сил; о том, что у князя - Митяй, что это страшно, ежели животное,
плотяное, чревное начало возобладает в русской церкви. Тогда - всему
конец! Сергий глядит светло, с верою, и образ Митяя сникает, гаснет пред
этим бестрепетным мудрым взором, уходит куда-то вбок. Алексий наконец не
выдерживает, говорит грубо и прямо, что волен назначить восприемника себе,
что уже говорил с князем, что Сергию достоит принять новый крест на рамена
своя и свершить новый подвиг во славу родимой земли и к вящему торжеству
церкви божьей. Что он, Алексий, содеивает Сергия епископом, в знак чего
просит его немедленно, тотчас принять золотой крест с парамандом и надеть
на себя. Но Сергий с мягкою твердостью отводит властную руку Алексия:
он.
князя, смутные события в Константинополе, опасность от латинов, наскоки
Киприана и князев гнев противу Филофеева ставленника... Живописует
опасность со стороны Литвы, грозную, едва отодвинутую, но и доднесь
нависающую над страной. Наконец начинает, совсем не сдержавшись уже,
упрекать Сергия в гордыне, требует смирения и послушания.
был смиренен никогда! Хотя и смиряет себя вседневно. Быть может, в этой
борьбе и состоит главный искус монашеской жизни?
от мира сего!> Я инок. Ты баешь: князева воля! Но князь Митрий не
престанет быти князем московским никогда, игумен же Сергий престанет в
ином облике быти тем, что он есть ныне и чем должен быть по велению Божию!
краснеет, розовеет точнее, опуская чело. Ему стыдно сказанного. Игумен
Сергий уже давно возвысился над любым мирским званием, доступным
смертному... Но он вновь настаивает, говорит страстно и горько, умоляет,
убеждает, грозит...
и церкви московской. Пошла ли бы иначе судьба нашей земли? Или прав был
преподобный, отрекаясь вослед Христу от власти и славы мирской? Наверное,
прав, как бывал прав во всяком решении своем.
пустынь, в иную страну, скроюсь от мира вовсе, но не понуждай мя к
служению сему! Довольно и того, что принудил быти игуменом!
Неужели не возможет теперь?! Он просит, молит, настаивает:
Руси! Святой! Внемлешь ли ты, Сергие?! Никто, кроме тебя, не подымет, не
примет и не понесет сей груз на раменах своих! Я создал власть, да! Но
духовную, высшую всякой власти земной основу Святой Руси, Руси Московской,
кто довершит, кто увенчает, сохранит и спасет, ежели не будет тебя? Кто?
Скажи! Я стану на колени пред тобою, и вся земля, весь язык станет со
мной! Пусть раз, раз в истории, в веках, в слепительном сне земном, в
юдоли скорби и мук проблеснет и просветит зримое царство Божие на земле -
святой муж на высшем престоле церковном! Сергий, умоляю тебя!
колени пред неподвластным его воле игуменом.
надобно мне! И тебе, и никому другому не надобно! Речено бо есть: царство
Божие внутри нас! Прости мя, брат мой, но я не могу принять сей дар из рук
твоих. Недостоин есмь! Чуждое это мне, и не в меру мою сей крест! Прости,
владыко!
и оставит его одного. Навсегда одного!
подступающего одиночества.
земля!
подымается и уходит, почти не скрипнувши дверью. Последнее, что слышит
Алексий, - это тихий звяк положенной на аналой золотой цепочки с дорогим
крестом, так и не принятым святым Сергием...
исчезает, пропадает вдали маленькая фигурка уходящего в серо-синюю мглу
путника на широких охотничьих лыжах.
требованием принять его как митрополита всея Руси, - столь успешно отбитый
Алексием, был досаден болгарину вдвойне. Он не только не получил того,
чего хотел, но и Ольгерд, коему Киприан обещал бескровное подчинение
Новгорода Великого (сперва митрополии, а там и политической власти
литовского великого князя) был <оскорблен дозела>, и гнев свой, обыденный,
ставший привычным гнев на упрямого русича Алексия теперь перенес на этого
<неумеху-ублюдка>, <хитроумного грека>, <одного из этих патриарших
подлецов>, <пустозвонного попа> - вот далеко не полный перечень эпитетов,
коими награждал заглазно Ольгерд столь понравившегося ему поначалу
Филофеева ставленника.
и нанятые слухачи тотчас заботливо передали Киприану эти слова <властелина
Литвы и Руссии>, как именовался Ольгерд в переписке константинопольской
патриархии.
государей могло состояться только в том случае, ежели Ольгерд решится
официально обратить в православие свое огромное государство. Теперь оно
зависало на волоске.
само собой разумеющимся и легко достижимым, понеже вся Киевская Русь,
Подолия, Полоцкая, Туровская и Пинская земли, как и значительный кусок
наследия галицко-волынских князей с густым православным населением,
входили в державу Ольгерда. Да и среди самих литвинов было немало
православных, как смердов, так и бояр, к тому же и большинство Ольгердовых
сыновей получили святое крещение и числили себя православными, да и
русская речь звучала в Литве повсюду (Ягайло, Ольгердов наследник, говорил
на русском языке!), и вся деловая переписка велась на языке русичей...
Остановка была только за самим Ольгердом, когда-то уже крещенным и имеющим
русскую, не изменившую православию жену.
православное государство и следует только уговорить самого Ольгерда
совершить самый разумный да и прямо-таки неизбежный шаг. Так казалось
издали.
понравиться великому литовскому князю. Помог тому сочинить обвинительную
грамоту противу Алексия. (И не его вина, что Пердикка с Дакианом оказались
не на высоте! Филофей при всем своем уме тут явно ошибся в выборе
посланцев, и крупно ошибся!) Собственно, и посыл грамот в Новгород был
приурочен к той поре, когда над митрополитом Алексием должен был
состояться патриарший суд, и тогда бы новгородцы никак не сумели
отвергнуть Киприановы притязания. А уж за таковой подарок Ольгерд,
конечно, должен был расплатиться крещением Литвы! Так казалось.
дань с галицко-волынских епархий, вмешивался в дела литовских володетелей,
был вхож в семью великого князя, тепло принят при дворе его старшего сына
Андрея в Полоцке. Он ездил с большою свитою, судил и правил, пользовался
должным, пристойным его сану почетом - все было так! И все совсем не так
было!
ей все застит судьба любимого сына Ягайлы, коему Ольгерд собирается
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Прозоров Александр
Мурич Виктор
Ильин Андрей