площадь и улица от края до края буквально кипели похвалами священнику. Его
слушатели не могли успокоиться, пока не поделились друг с другом тем, что
каждый из них чувствовал лучше, чем был в состоянии высказать. По общему
мнению, никогда еще ни один человек не говорил так мудро, так возвышенно и
так благочестиво, как мистер Димсдейл, и никогда еще более вдохновенные
слова не слетали с человеческих уст. Влияние этого вдохновения было
очевидно: оно осеняло его, нисходило на него, охватывало его всего,
заставляя забывать о той написанной проповеди, что лежала перед ним, и
внушая ему мысли, должно быть не менее удивительные для него самого, чем для
его слушателей. Он говорил о союзе божества с христианскими общинами,
особенно с общинами Новой Англии, которые ее обитатели основывали здесь, в
пустыне. И когда он заканчивал проповедь, им овладел дух пророчества с не
меньшей силой, чем он овладевал древними пророками Израиля, с той разницей,
что еврейские провидцы возвещали суд над своей отчизной и ее гибель, он же
предсказывал высокую и славную судьбу нации, только что созданной богом. Но
и в этих торжественных словах и во всей его проповеди слышался глубоко
печальный пафос; его можно было истолковать только как естественную грусть
человека, который вскоре покинет этот мир. Да, священник, которого они так
любили и который так любил их, что не мог вознестись на небо без вздоха
сожаления, предчувствовал свою безвременную кончину и вскоре должен был
покинуть своих скорбящих прихожан! Эта мысль о скорой смерти придавала
особую силу впечатлению, производимому проповедником; казалось, ангел,
воспаряя в небеса, потряс на мгновение светлыми крылами, одновременно даруя
и тень и блеск, и обронил ливень золотых истин.
различных слоев общества, - хотя они обычно сознают это слишком поздно,
когда все уже позади, - вступил в новый период жизни, более блистательный и
наполненный торжеством, чем все пройденные в прошлом и возможные в будущем.
В эту минуту он достиг высочайшей вершины гордого превосходства над людьми,
на которую дар глубокого ума, обильные знания, убедительное красноречие и
слава безупречной святости могли вознести священника ранних дней Новой
Англии, когда духовный сан сам по себе был достаточно высоким пьедесталом. В
таком положении находился пастор, когда он склонял голову к подушкам
кафедры, заканчивая проповедь в честь дня выборов. А Гестер Прин в это же
время стояла у помоста с позорным столбом, и алая буква горела у нее на
груди!
выходившего из дверей церкви. Отсюда процессии предстояло проследовать в
ратушу, где торжественный банкет должен был завершить все церемонии дня.
губернатором, судьями, священнослужителями и всеми именитыми и известными
людьми, двинулось по широкому проходу, образованному почтительно
расступавшейся толпой. Когда они вступили на рыночную площадь, их появление
было встречено громкими приветственными возгласами. Хотя громогласность этих
возгласов усиливалась детской преданностью, которой тот век награждал своих
правителей, однако здесь не мог не сказаться неудержимый взрыв энтузиазма,
возбужденный высоким красноречием, все еще звеневшим в ушах слушателей.
Каждый ощущал в себе какой-то порыв и улавливал его в соседе. В церкви этот
порыв еще сдерживался, но под открытым небом он рвался вверх. Здесь было
достаточно человеческих существ и достаточно разгоряченных и созвучных
чувств, чтобы издать крик более внушительный, чем органные ноты бури, или
гром, или рев моря, - могучий глас всеобщего восторга, который сливал
воедино все сердца и все голоса. Никогда еще с земли Новой Англии не
возносился подобный возглас! Никогда еще. на земле Новой Англии не стоял
человек, чтимый своими согражданами так, как этот проповедник!
головы? Неужели шаги его еще оставляли след в земной пыли, когда он, столь
вознесенный устремлением своего духа и столь обожествляемый почитателями,
шел вместе с процессией?
туда, где среди других шествовал священник. Но по мере того как стоявшие в
толпе успевали одни за другими разглядеть его, восторженный крик замирал,
сменяясь шепотом. Каким слабым и бледным качался он в час своего триумфа!
Энергия, нет, скорее вдохновение, которое черпало свою силу в небесах и
поддерживало его, пока он не передал священную весть, теперь, так достойно
выполнив свою задачу, покинуло его. Жар, еще недавно пылавший на его щеках,
угас, как безвозвратно гаснет пламя среди остывающего пепла. Глядя на его
мертвенно-бледное лицо, трудно было поверить, что это лицо живого человека;
видя, с каким трудом он передвигал ноги, едва не падая, трудно было
поверить, что это человек, в котором еще теплится жизнь!
котором находился мистер Димсдейл, после того как прилив вдохновения и
энергии покинул его, поспешил к нему на помощь. Священник неверным жестом,
ко решительно отклонил руку старика. Он все еще шел вперед, если можно так
сказать о его движениях, больше напоминавших первые неуверенные шаги
ребенка, которого манят вперед протянутые руки матери. Пройдя еще немного,
он поравнялся с тем памятным ему, потемневшим от ненастья помостом, где
много лет назад - лет, полных горьких страданий, - Гестер Прин выдерживала
презрительные взоры толпы. И снова Гестер стояла там, держа за руку
маленькую Перл! И алая буква сверкала у нее на груди! Музыка все еще играла
величественный и веселый марш, под звуки которого двигалась процессия, но
священник остановился. Эти звуки звали его вперед, вперед на праздник! Но он
стоял неподвижно.
место в процессии, он приблизился, чтобы помочь мистеру Димсдейлу, который,
казалось, вот-вот упадет. Однако что-то во взгляде священника остановило
судью, хотя он нелегко поддавался смутным токам, передающимся от одного
человека к другому. Толпа между тем продолжала смотреть на священника с
благоговением и трепетом. Эта земная слабость казалась ей лишь новым
выражением его духовной силы, и никто не был бы поражен, если бы такой
святой человек на глазах у всех вознесся ввысь, становясь все прозрачнее и
светлее, пока, наконец, не слился бы с сиянием неба.
тем что-то нежное и странно торжествующее. Девочка, всегда легкая, как
птичка, подбежала к нему и обхватила руками его колени. Гестер Прин -
медленно, словно побуждаемая неизбежным роком. которому не могла противиться
даже ее сильная воля, сделала несколько шагов и остановилась. В то же
мгновение старый Роджер Чиллингуорс, видя, что жертва готова ускользнуть из
его рук, протиснулся сквозь толпу, а может быть, поднялся из преисподней, -
настолько мрачным, тревожным и злобным был его взгляд! Собрав все свои силы,
старик бросился вперед и схватил священника за руку.
женщину! Прогони ребенка! Все еще уладится! Не губи своей славы, сохрани
свою честь перед смертью! Я еще могу спасти тебя! Неужели ты хочешь навлечь
позор на свой священный сан?
страхом и все же не отводя глаз. - Ты потерял власть надо мной! Милосердие
божие спасет меня!
искренность, - именем всеблагого и всемогущего, дарующего мне в последние
минуты силы искупить мой тяжкий грех, семь лет тяготевший надо мной,
заклинаю тебя подойти сюда и помочь мне! Поделись со мной своей силой,
Гестер, но пусть ею руководит воля, которую мне ниспослал господь! Этот
жалкий, обиженный человек противится моему намерению всей силой - всей своей
силой и силой дьявола! Подойди ко мне, Гестер! Помоги мне взойти на помост!
священнику, были захвачены врасплох; их так потрясла происходившая на их
глазах сцена, что они не могли ни принять напрашивавшееся объяснение, ни
придумать иное и оставались безмолвными и бездеятельными свидетелями
правосудия, которое готовилось свершить провидение. Они видели, как
священник, опираясь на плечо Гестер и поддерживаемый ее рукою, приблизился к
помосту и с помощью женщины поднялся по его ступеням, все еще держа в своей
руке ручку рожденного в грехе ребенка. Старый Роджер Чиллингуорс последовал
за ними, как человек, неразрывно связанный с этой драмой греха и горя и
поэтому имевший право присутствовать при ее финале.
такого тайника ни на вершинах гор, ни в недрах земли, где ты мог бы скрыться
от меня, кроме этого эшафота!
взоре, на губах его играла легкая улыбка.
умрем, и маленькая Перл умрет вместе с нами.
милосерд! Теперь дай мне выполнить его святую волю, которую он мне открыл.
Ибо час мой пробил, Гестер! Я должен поспешить и принять свой позор на себя!
мистер Димсдейл обратился к уважаемым и почтенным правителям, к
благочестивым священникам - своим собратьям, к народу, чье великое сердце,
хотя и сжималось от ужаса, все же было полно горячего сочувствия, словно уже
знало, что сейчас перед ним раскроется глубокая тайна жизни, исполненной
греха, но также - страданий и раскаяния. Солнце, едва перейдя за полдень,
ярко освещало священника, придавая четкость его фигуре, когда он, отделяясь
от всего земного, предавал себя в руки вечного судии.
Акунин Борис
Конан-Дойль Артур
Ковальчук Вера
Лукин Евгений
Каменистый Артем
Браун Дэн