люди уверены, что тебя можно склонить к измене.
не посмели и словечка сказать из того, что бессовестно наговорили тебе. Да
он и слушать не стал бы! А ты уши развесил, как осел у болота с громко
квакающими лягушками.
смертью родному семейству, кровному роду и племени служить обязан". О
Райада. Райада. Райада.
облегчения.
своей, но и смертью... О Райада. Райада.
всадил в брюхо изменника. Отступил на шаг, сделал мечом круговое движение
и ловко вывернул внутренности Фрады наружу.
рукоять меча обеими руками, изо всех сил воткнул отточенный клинок себе в
сердце.
ненавистно-любимую Райаду...
на краю поляны. Он корчился в луже крови и нечистот и хрипло стонал до
позднего вечера.
пустынная рысь, за барханами хоронился барханный кот. В пересохших
извилистых речках-саях украдкой стучали копыта сайг. У солончаков,
зияющих, как раны, кружились джейраны.
кажется, что песок - самое страшное в пустыне. Нет! Барханы - пышный сад
песков, их цветник, заповедное место, где кипит жизнь.
дождей, просочившись вниз сквозь барханы, скапливаются над слоем жирной
глины. Она, эта влага, и питает летом растения.
цветы тонких акаций. Задует ветер - упруго замашет тамариск гребенчатыми
лапами, заскрипит саксаул, лягут метелки селина.
места, удивительная змейка эфа; так часты, но незаметны колебания тела ее,
что чудится - оно свободно уходит в песок, как медный прут в тихий поток.
Поднимется, крупный, в четыре локтя длиною, раздуется, как бурдюк,
выпрямит спину доской, раскроет пасть, зашипит, забьет хвостом из стороны
в сторону.
"сосущему коз", навсегда утратит мужскую силу".
нелепо растопыренными лапами, с уродливым брюхом, плоской головой и
темными умными глазами, странного взгляда которых - никому не понять,
воплотился образ самой пустыни - древней, загадочной, молчаливой и
опасной.
хранитель и страж их жутких тайн, забытых имен, мертвых преданий и живых
суеверий.
всевозможных тварей, копошащихся и наверху, средь ветвей колючего
кустарника, и внизу, на песке, и еще ниже, в норах.
воробьев - особых, песчаных; буланых козодоев египетских и ушастых ежей,
сусликов тонкопалых и тушканчиков мохноногих, гекконов большеглазых и
гекконов гребнепалых.
одинаково свирепых; вялых, когда они сыты, и стремительных, как молния,
когда хотят есть.
далеко отстоят друг от друга - редкий и редкостный сад диких равнин,
насквозь, от края до края, пронизанный обжигающими лучами солнца.
далеких мертвых планет. Трудно ходить человеку по дюнам - сделает двести
шагов, погружаясь в горячий песок до колен, и упадет на него, обливаясь
потоками пота.
пыли. Стада громоздких крутолобых дюн бесшумно бродят по мглистой пустыне.
Вал за валом подступают они к притихшим от страха оазисам, жадно тянутся к
трепещущим росткам пшеницы и хлопка.
чудовище тупое, всеядное и беспощадное. Оно опасней голодного льва, ибо не
чувствует боли, не боится копья и стрелы.
мужества, может подавить в себе чувство полного одиночества, потерянности
и обреченности.
Длинный шевелящийся хвост.
назад, точно архаическое животное. Холмы, лощины. Высоты, низины. Лунной
ночью барханы ослепительно белы, словно сугробы. Песок, подхваченный
ветром, струится с шелковым шелестом, крутится, стелется у ног, как
снежная пыль, уносимая поземкой.
облик морской волны. И в этом - суровая, ущербная, леденящая кровь,
усыпляющая красота сыпучих песков. Человек глядит на гряды перемещающихся
дюн с тем же усталым, но неугасающим любопытством, с каким следит за
рядами бесконечно перекатывающихся соленых океанских волн.
площадях, поросших чахлой голубовато-серой полынью, чей ядовитый запах
пропитал густо даже пыль, клубящуюся под ногами и над головой.
щебнистой гаммаде, где некрупная галька, заледеневшая студеной ночью, с
треском лопается в знойный полдень, раскаленная чуть не докрасна жгучими
лучами туранского солнца.
рассыпчатая грязь, до отказа насыщенная солью, рвотное зелье, с
отвратительным хрупаньем проваливающееся под стопою.
пустыни.
один ты на всей земле. И не спасут и десять бурдюков свежей холодной воды,
если в сердце закрылось отчаяние.
пятниста, то желта, то полосата, то безмолвна, то многоголоса пустыня, но
во всех обличьях своих она одинаково ужасна.
солончаковых кладбищ, не устрашило змеиное шипение блуждающих дюн. Смело
проникли они в изменчивую пустыню, освоили холмы и лощины. Пустыня стала
их просторным, родным и любимым домом.
самым подвиг, не уступающий, быть может, заслугам строителей городов. Ибо
не труднее возвести дворцы у рек, извивающихся средь зеленых полей, чем
разбить в безводных песках шерстяную палатку. Не только разбить, но и
довольствоваться ею от рождения до смерти.
сжечь их просторный, родной и любимый дом, и шли сейчас, сжимая в руках
тяжелые копья и мечи, барсы Парсы.