Чтение 34–й страницы книги ~Морской волчонок~

тот факт (потому что здесь нет никакой теории), что изучение того, что
обычно называют "политическими науками", есть самое важное из всего, что
когда-либо занимало внимание людей. Эта область охватывает все сферы жизни и
оказывает влияние на всю общественную жизнь. Любое из искусств, наук и
ремесел связано с нею, и от нее зависит их успех или неудача. Даже сама
мораль есть не более как производное от политического устройства, и
преступление есть следствие плохой организации общества. Политическое
устройство страны есть основная причина ее благосостояния или нищеты.
Никогда еще правительство не делало ничего, хотя бы похожего на
справедливость. Отсюда -- нет такого народа, который был бы когда-нибудь
счастлив! Бедность, нищета, преступление, вырождение -- вот судьба
большинства во всех странах!

Итак, как я уже сказал, законодательство страны -- другими словами, ее
политическое состояние -- распространяется на все. Сюда относится и корабль,
на котором мы плывем, и повозка, в которой мы едем, и орудия нашего труда, и
утварь, которой мы пользуемся в наших жилищах, и даже удобства самих жилищ.
Но еще важнее то, что они влияют на нас самих -- на наши тела и склонности
наших душ. Росчерк пера деспота или глупое постановление парламента,
которые, как кажется, не имеют личного отношения к кому бы то ни было, на
самом деле могут оказать косвенное и невидимое влияние, которое в течение
жизни одного поколения сделает народ безнравственным и подлым.

Я бы мог доказать то, что я заявляю, с математической точностью, но у
меня нет на это времени. Хватит того, что я приведу вам один пример. Вот
послушайте!

Много лет назад британский парламент утвердил закон об обложении
налогом судов, ибо и суда, как и все остальное, должны платить за право
существования. Возник вопрос, как распределить этот налог. Вряд ли было бы
справедливо заставить владельца маленькой шхуны платить такие же громадные
суммы, какие должен вносить владелец большого корабля в две тысячи тонн. Это
уничтожило бы все прибыли мелкого судовладельца и разорило бы его вконец.
Как же можно было выйти из этого затруднения? Нашлось разумное решение:
брать налог с каждого судна в зависимости от его тоннажа.

Это предложение было принято. Но возникла другая трудность: как
раскладывать налог? Ведь следует брать налог с объема корабля, а тоннаж --
это вес, а не объем. Как же преодолеть эту новую трудность? Пришлось просто
установить какую-то единицу объема, которая соответствует тонне веса, и
потом уже измерить, сколько таких единиц вмещается в корабль. В сущности,
дело свелось к измерению корабля, а не к весу.

Тогда решили мерить корабли определенным образом, чтобы установить их
сравнительную величину. Это было очень точно подсчитано путем установления
длины их киля, ширины бимсов и глубины трюма. Перемножив все это, мы получим
сравнительную величину судов, если эти суда правильно построены.

Таким образом, был установлен закон, вполне подходящий для взимания
налога, и вы, вероятно, подумаете (если вы не глубокий мыслитель), что этот
закон никак не мог оказать дурное действие, разве только для тех, кто
вынужден был платить налог.

Нет, дело обстояло иначе. Этот простой, с виду невинный закон, причинил
человеческому роду больше зла, расточил больше времени, отнял у него больше
жизней и поглотил больше богатств, чем потребовалось бы, чтобы выкупить на
свободу всех рабов, имеющихся сейчас в мире.

Как это могло произойти? Не сомневаюсь, что вы спросите об этом с
удивлением.

Это произошло просто потому, что не только остановился всякий прогресс
и усовершенствования в области судостроения -- а это одно из самых важных
искусств, которыми владеет человек,-- оно было отброшено назад на сотни лет.
А беда приключилась вот как: владелец нового корабля, не имея никакой
возможности обойти тяжелый налог, старался уменьшить его насколько возможно,
ибо такие нечестные приемы являются постоянным и естественным результатом
переобременения налогами. И вот владелец отправляется к судостроителю. Он
приказывает построить корабль с такими-то и такими-то размерами киля, бимсов
и глубины трюма -- другими словами, с таким тоннажем, который соответствует
определенному уровню налога. Но он не останавливается на этом. Он требует от
строителя, чтобы тот, по возможности, построил судно такого объема, который
на треть превысил бы законный тоннаж, с которого уплачивается налог. Это
облегчит ему выплату налога и поможет обмануть правительство, наложившее
такую тяжелую дань на его предприятие.

Можно ли построить корабль, который ему нужен? Вполне! И судостроитель
знает, как это сделать. Для этого нужно круто выгнуть носовую часть судна,
сделать его сильно выпуклым по бортам, расширить корму и, в общем, придать
ему такую нелепую форму, что оно будет двигаться медленно и станет могилой
для многих злополучных моряков. Да, строитель не только знает, как это
сделать,-- повинуясь воле судовладельца, он строил подобные суда так долго,
что сам уверился, будто эта неуклюжая конструкция есть правильно построенный
корабль, и теперь уже не хочет и не может построить судно по-другому. Еще
более грустно, что эта неповоротливая форма корабля так запечатлелась у него
в мыслях, так засела в голове, что, когда глупый закон будет отменен,
понадобятся долгие годы, чтобы заставить его отказаться от хитрости и
обмана. В сущности, надо дождаться, чтобы подросло новое поколение
судостроителей, и тогда у нас начнут строить суда правильной и удобной
формы...

Теперь вы поймете, что я имею в виду, когда утверждаю, что политические
науки есть самое важное из всего, что должно занимать внимание людей.
-==Глава LVII. СЕРЬЕЗНОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ==-

Добрый корабль "Инка", как и многие другие, был построен по приказу
владельца-купца. Он имел "выпяченную грудь" и по бокам выдавался таким
образом, что трюм его был шире бимсов. А если вы посмотрите вверх со дна
трюма, то увидите, что его бока изгибаются и сходятся над вашей головой, как
крыша. Я знал, что "Инка" построен именно так, потому что все торговые суда
строились по одному образцу, а я перевидал немало кораблей, заходивших к нам
в бухту.

Я уже говорил, что, проверяя кончиком ножа содержимое груза, который
находился над опустошенным мной ящиком, я нащупал что-то мягкое, похожее на
полотно. Потом я обнаружил, что тюк с полотном занимает только часть крышки
верхнего ящика; около фута оставалось свободным с той стороны, где ящик
прилегал к корпусу корабля. Я в двух местах просовывал кончик ножа сквозь
щели, и оба раза не встречал препятствий. Я решил, что там ничего нет и
около фута пространства за тюком вовсе не заполнено.

Это легко объяснить. Тюк лежал на двух ящиках с материей и находился
как раз в том месте, где борт корабля начинал загибаться внутрь; сверху он
упирался в балки трюма, а нижний его угол, очевидно, отходил от обшивки
примерно на фут. Так получился пустой треугольник, который годился только
для мелких грузов.

Я рассудил, что, если идти вверх по прямой линии, в конце концов
упрешься в борт корабля, который загибается все больше по мере приближения к
палубе, и мне придется на пути встретить множество препятствий -- мелких
грузов, с которыми труднее справиться, чем с большими ящиками. Эти
соображения, как и те, о которых я уже говорил выше, заставили меня
окончательно принять решение сделать свой следующий шаг по горизонтали.

Хорошенько отдохнув, я всунул руки в верхний ящик и, подтянувшись
повыше, принялся за работу.

Я очень обрадовался, очутившись в этом верхнем ящике. Я оказался как бы
во втором ярусе, на расстоянии шести футов от дна трюма. Я уже пробрался на
три фута вверх -- значит, на три фута ближе к палубе, к небу, к людям, к
свободе!

Внимательно оглядев стенку ящика, в которой собирался проделать дыру,
я, к полному своему удовольствию, увидел, что она держится очень плохо.
Просунув нож сквозь щель, я убедился вдобавок, что соседний ящик отстоит на
несколько дюймов, потому что едва мог достать его кончиком лезвия. Это было
явное преимущество. Достаточно нанести сильный удар или сделать толчок -- и
доска выпадет из ящика наружу.

Так я и сделал: надев ботинки, лег на спину и стал выбивать дробь
каблуками.

Раздался скрежет, гвозди подались; еще толчок-другой -- доска вылетела
и провалилась в промежуток между ящиками, куда я не мог достать.

Я немедленно просунул руки в новое отверстие, пытаясь определить, что
там лежит дальше. Но хотя я нащупал шершавые доски ящика, я не в состоянии
был понять, что там за груз.

Я вышиб вторую доску, потом третью, то есть последнюю,-- и одна из
сторон ящика оказалась открытой.

Это давало мне возможность хорошо обследовать то, что стояло дальше, и
я стал продолжать свои розыски. Но, к моему удивлению, я увидел, что
шершавая деревянная поверхность тянется во все стороны на большое
расстояние. Она поднималась, как стена, вверх и уходила в стороны так
далеко, что, как я ни вытягивал руки, я не мог достать до края или до угла.

Видимо, это был ящик иной формы и величины, чем те, которые мне
встречались до сих пор, но я не имел ни малейшего представления о том, что в
нем содержится. В нем не могло быть шерстяной материи, а то он был бы похож
на другие ящики. Не могло в нем быть и полотна -- последнее меня даже
утешало.

Чтобы узнать, что это такое, я просунул клинок в щели крепкой сосновой
доски. Там было что-то вроде бумаги. Но это была только упаковка, потому что
дальше клинок наткнулся на нечто твердое и гладкое, как мрамор. Нажав
посильнее, я почувствовал, что это, однако, не камень, а дерево, но очень
твердое и к тому же с хорошо отполированной поверхностью. Я ударил ножом, и
в ответ послышалось странное эхо, какой-то долгий звенящий звук, но я так и
не мог понять, в чем тут дело. Оставалось только взломать ящик, и тогда я,
может быть, получше ознакомлюсь с его содержимым.

Я поступил так же, как раньше: выбрал одну из стенок большого ящика и
стал резать ее ножом посередине. Она оказалась шириной дюймов в двенадцать,
и работа заняла много часов. Нож мой сильно затупился, и работать стало