рисуется беспомощная жизнь первобытных людей, их интерес к любви и к
простейшему питанию, отсутствие огня и жилищ, невольное возникновение
человеческих обществ в целях взаимопомощи людей и постепенный переход от
простого, даже звериного образа жизни к более тонкому и благоустроенному. Об
эволюции грубой пищи и возникновении более человеческого питания в течение
весьма долгого времени трактует Гиппократ (Маковельский, 309).
их последователей развивалась антропогония и переходила в эмпирическую
историографию, тем больше они забывали о существовании атомов, но зато
весьма отчетливо выяснялась новая позитивистская точка зрения, завещанная
космогоническим атомизмом.
на язык как на чисто человеческое установление: язык у человека не от богов,
но от его человеческой природы. Четыре отчетливых демокритовских аргумента
приводит на эту тему Прокл (В 26 и Маковельский, 313, ср. В 142 и
Маковельский, 314). Имеется несколько источников, рисующих учение Демокрита
о возникновении человеческого языка из потребностей общения и из чисто
природных особенностей человеческого организма.
происхождении языка в источниках имеется какая-то путаница. С одной стороны,
согласно Демокриту, имена возникли не "по природе", но по человеческому
установлению. Здесь как будто чувствуется какой-то налет субъективизма, а
под "природой" понимаются платоновские "идеи" и "сущности". С другой
стороны, под "природой" понимается человеческий организм и окружающая его
среда, а под установлением - продукты последующего человеческого мышления.
Однако позитивизм, вероятно, одинаково представлен и в том, и в другом
случае.
является их источником. Так как солнце согревает, то это обстоятельство
научило человека приготовлять горячую пищу, ткацкому искусству человек
научился у паука, постройке жилищ - у ласточки, пению - у певчих птиц (В 154
и Маковельский, 324).
сам, чтобы прекратить свое животное существование, а вовсе не боги создавали
законы для людей. С другой же стороны, закон часто оказывался и насилием над
человеком, слишком ограничивая пределы его деятельности, потому что законы
все-таки существуют не от природы, но тоже по человеческому установлению
(Лукреций и Маковельский, 319; А 166 и Маковельский, 320; ср. Маковельский,
321).
необходимо, по-видимому, установить два весьма твердых тезиса. Первый гласил
о самом настоящем и прямом существовании богов, но только в виде
натурфилософских обобщений, а не в виде мифологического антропоморфизма.
Здесь имелся в виду главным образом огонь и дохождение его до чистейшего и
яснейшего вида (А 74 и Маковельский, 286). Об этом мы уже имели случай
говорить. Другой тезис с такой же твердостью гласил, что представление о
богах, а следовательно, и весь их культ возник из чисто человеческих
ощущений и чувств, из приписывания божественной мощи тем или другим грозным
явлениям природы, из страха и ужаса перед неизвестным (Лукреций и
Маковельский, 301; 74 и Маковельский, 287; Plat. Legg. O 889 и Маковельский,
300).
греческие атомисты либо вовсе не признавали таких атомов, которые не были бы
наделены божественной силой, жизнью и особым духовным состоянием, либо такое
бездушное состояние атомов было только первоначальным историческим моментом
атомизма, возрождаясь кое-где и в последующем развитии атомизма. Трудно себе
представить, что решительно все источники о духовности атомов исключительно
занимаются только подлогом и только извращают классический атомизм. Один
источник (А 76 и Маковельский, 269) прямо называет эйдолы Демокрита
"демонами" и говорит, что "ими полон весь воздух". Другой источник (тот же
фрагмент) тоже говорит о духовной силе атомов, об их божественных свойствах
и божественном происхождении. Третий источник (А 79 и Маковельский, 290)
гласит, что божественные эйдолы Демокрита, происходя из "божественной
сущности", доходят одинаково и до людей, и до животных. Четвертый источник
(А 80 и Маковельский, 291) прямо противополагает Демокрита Стратону
Лампасакскому, учившему об естественном происхождении всего существующего
без всякого участия богов. А еще один источник (В 166 и Маковельский, 294)
сообщает о том, что не только эйдолы Демокрита являются злыми или добрыми
демонами, но и сам Демокрит даже молился, чтобы ему попадались только
"счастливые эйдолы". И вообще о демоничности эйдолов Демокрита в античности
была огромная литература (Маковельский, 292, 293, 299; 296 - о гадании
Демокрита по внутренностям животных).
вопросам религии, то придется стать на ту точку зрения Цицерона (А 74 и
Маковельский, 286), согласно которой у атомистов здесь наблюдалось
существенное противоречие, начиная от учения о божественности атомов и их
истечения до полного атеизма. Для изучаемого нами понятия античного
историзма, где теория атомов легко забывалась ради задач чисто исторического
повествования, атомистический историзм устанавливал весьма позитивное
отношение к историческим фактам, старался объяснить их из них же самих,
избегал всякой мифологии, а если и допускал ее, то скорее только в пределах
космологии или, в крайнем случае, гносеологии.
теоретической сущности, так и в том понятии историзма, которое из него
вытекало. Позитивистские воззрения в области истории, возникавшие и на
других путях, путях атомизма, тоже давали свой весьма яркий и положительный
результат.
быстротой. Оказав героическое сопротивление монархической Персии еще в
первой половине V в. до н.э., классически-полисная Греция пала всего через
каких-нибудь 100 лет в результате македонского завоевания, превратившись
хотя и в ученую, но в политико-экономическом отношении в ничтожнейшую
провинцию огромной империи.
падение Греции во второй половине этого века, выступили героические
защитники старого, мелкого, но зато свободного и демократически
цивилизованного полиса. Однако в IV в. появились и другого рода защитники
старого полиса. Это те, на свой манер тоже весьма героические личности, кто
по самой своей натуре мало участвовал в военно-политической жизни Греции, но
зато пытался идеологически восстановить давно ушедший в историю юный
греческий полис и общественные взгляды далеких времен, предшествовавших
этому юному греческому полису.
занимать весьма консервативную позицию, поскольку сочувствовать современной
им разложившейся аристократии или демократии они не могли по самой своей
природе. Но и теоретически защищать еще недавние натурфилософские системы и
софистически-анархическое движение было для них ни в какой мере невозможно.
Они хотели представить старое не в каком-нибудь одностороннем смысле, но в
разностороннем, мощном и систематическом виде. Участь этих философов периода
конца классически-рабовладельческого полиса была безнадежной. Однако в конце
античности их снова воскрешают как первых систематиков всей греческой
философии.
а именно неоплатонизм (III - VI вв. н.э.), только и создалась и только
потому возымела огромное историческое значение (конечно, уже после падения
античного мира, т.е. уже в Средние века), что весьма глубоким и искусным
образом на основе синтеза учений Платона и Аристотеля восстановила самую
древнюю и самую наивную античную мифологию, которую мы уже характеризовали и
в ее самостоятельном виде, и в виде тех или других остатков ее в эпоху
классического полиса.
античной философии мы находим как раз в период разложения греческого
классического полиса, и вот почему эти классические конструкции периода
зрелой и поздней классики оказались чрезвычайно консервативными, чрезвычайно
идеалистическими и почти всегда даже утопическими. Раз на глазах Платона и
Аристотеля безнадежно уходили в прошлое характерные для классики отношения,
лица и события и единственной возможностью задержать эту уходившую жизнь
было стремление восстановить ее в идее и тем самым фактически создать примат
идеи над материальной действительностью, то это и значило быть идеалистами,
реставраторами и утопистами. Вот почему ранняя и средняя греческая классика
была материалистична, а ее зрелый и поздний период, когда как раз и
появились законченные философские системы периода всей зрелой и поздней
классики, оказались идеалистическими.
период ранней и средней классики, как мы уже видели, оставались неясными по
меньшей мере три вопроса.
"мифологическим временем". Это время настолько было своеобразным, что даже в
период классики, когда оно уже не могло выступать в своем чистом виде, все
же непрестанно так или иначе продолжало функционировать в тогдашних умах, в
том или ином, и большей частью в весьма сниженном виде. Конец ранней и
средней классики так или иначе опять пришел к необходимости трактовать время
в связи с вечностью, хотя эта трактовка теперь уже не могла быть по-прежнему
наивной и недифференцированной, по-прежнему сказочной. К концу V в. до н.э.
греческое мышление пришло к тому твердому выводу, что время и вечность
должны быть различаемы, вопреки чисто мифологическому времени, но вместе с
тем эти два противоположных аспекта бытия должны быть вновь объединены, но
Сертаков Виталий
Шекли Роберт
Посняков Андрей
Орлов Алекс
Журавлев Владимир
Махров Алексей