И если там, в неоплатонизме, это было только естественным заверше нием
платоно-аристотелевской философии и потому для античного мира вполне
бесперспективным, поскольку сам этот античный мир приходил к концу, то под
пером Бонавентуры, на исходе средних веков и в преддверии величайшей
светской культуры, такое учение о во схождении, несомненно, получало
субъективистский смысл и, несомненно, тогда было передовым, как передовыми
оказывались и многие другие мистические рефлексии эпохи Возрождения. Но
покамест это, конечно, только еще эстетика проторенессанса, основанная на х
удожественном опыте раннеготического искусства.
мы хотели бы сделать еще два небольших замечания, которые в значительной
мере относятся также и ко всей той школе XIII в., которую мы сейчас
излагаем.
всего понять и элементарно просто разобраться в том, что Бонавентура
называет экстазом или наитием. Обыкновенно это трактуется как очевиднейший
признак средневекового невежества и мр акобесия. Такая субъективно-вкусовая
оценка данного историко-философского явления свидетельствует только о
нетерпимости историка и о его привычке наклеивать априорные ярлыки на
предметы, которые ему не известны и в которых нужно прежде всего разобраться
исполняющие сложное художественное произведение, очень долго изучают его во
всех мелочах и много раз воспроизводят для запоминания наизусть, то часто
бывает так, что, выйдя на сцену,
уже вполне забывает и ту публику, перед которой он выступает, и то
кропотливое изучение всех мелочей художественного произведения, на которые у
него ушло столько времени, и, наконец,
себя". А ведь это почти обычное явление на наших концертах или в наших
театрах, где художественное исполнение стоит на достаточной высоте. И никто
не скажет, что это - тьма, невежество или мракобесие. Наоборот, все будут
только восхищаться такого рода исполнением. Что же удивительного, если
Бонавентура проповедует на высшей ступени философского и эстетического
сознания этот "выход из себя", а экстаз в буквальном смысле слова и есть "в
ыход из себя", выход за пределы всяких умственных анализов, да и ума вообще,
человеческого субъекта вообще? Можно только, блюдя интересы атеизма,
утверждать, что самый-то предмет, в отношении которого проповедуется у
Бонавентуры экстаз, фиктивен, а потом у и самый экстаз фиктивен. Однако это
есть уже оценка XIII в. с точки зрения XX в., а не объективное изложение
исторических фактов, как они существовали в свое время. Да и в бытовой жизни
горячие и вспыльчивые люди очень часто в буквальном смысле слова з абывают
себя, лишь бы только сказать или сделать то, что им хочется. Так мы часто и
говорим: "Он вышел из себя", "Он забыл обо всем", "Он уже сам перестал
понимать, что он делает" и т.д. и т.п. Никто в этих случаях не говорит о
мракобесии, а самое больше е - только о сильной нервной возбужденности.
Поэтому, чтобы понять учение Бонавентуры об экстазе, нужно быть только
объективным историком и немножко психологом, и все дело разъяснится само
собою. А уже потом не будет поздно произвести для такой эстетики
относится не только к Бонавентуре, но и ко всем тем многочисленным
мыслителям, которые в свое время тоже проповедовали этот "выход из себя".
экстатической эстетики необходимо учитывать то, что и до Бонавентуры этот
экстаз проповедовался во всех исторически известных нам религиях, в том
числе и в тысячелетнем католицизме, представи телем которого и оказался
Бонавентура в XIII в.
нельзя. Конечно, картины духовной истерии подобного типа были всегда и
везде. Но у Бонавентуры мы находим меньше всего непосредственное описание
самой картины этого экстатического восхожд ения. Ведь у него, как мы видели,
скорее рефлексия над экстазом, теория экстаза, систематически построенная и
терминологически закрепленная философия экстаза, а это уже означало
некоторого рода выход за пределы экстатической эстетики, рассматривание и из
учение ее как бы со стороны. Несомненно, в историческом смысле эстетика
Бонавентуры была уже огромным шагом вперед и своего рода передовой эстетикой
в сравнении с наивной непосредственностью протекших до Бонавентуры столетий
на Западе. Поэтому и здесь кв алификация теории Бонавентуры как мракобесия
есть подлинное искажение исторической действительности и непонимание того,
что было в ней в свое время отсталым и что - передовым (см. 161. 173, 171 -
185. 167, 195 - 215).
сожалению, совсем не подвергались изучению с точки зрения
историко-эстетической. Однако их общефилософские теории представляют
огромный интерес для истории эстетики. Они все направ лены к тому, чтобы еще
более уточнить теорию формы, доводя ее до личностного и даже
личностно-волевого понимания, что явилось несомненным прогрессом в учении о
человеческом субъекте и тоже легло в основание как эстетики Возрождения, так
и всей последующе й эстетики Нового времени.
во-первых, она для него выше всего универсального и всего частного. Она
имеет для него значение как таковая, так что даже нельзя говорить и о ее
бытии, настолько все общее, все единично е и все ее фактическое бытие
присутствует в ней неразличимо. Во-вторых, все настолько сущностно
индивидуально, что таковой является даже и материя, создающая для формы
вовсе не ее бытие, а только ту или иную степень определенности. Даже и бог
не содержит в себе идеи отдельных существ, так как иначе он потерял бы свою
индивидуальность. Он содержит их только в таком наиобщем виде, который
нисколько не мешает его абсолютной индивидуальности Прогресс понятия
личности у Генриха Гентского вполне несомненен.
только в целях обогащения индивидуального, поскольку универсальное
существует в индивидуальном вовсе не в виде понятия и не в виде отдельной
субстанции, но пребывает с ним в абсолютной
естествознания и именно в этом усматривали его прогрессивное значение.
Однако естествознание Роджера Бэкона, соединенное с разного рода суевериями,
не имеет такого прогрессивного значения, како е имеет его теория опыта, как
внешнего, так и внутреннего. В этом отношении он несомненный представитель
проторенессанса.
нахождения истины, который заключается в комбинаторике категорий разного
типа, наперед получающих в результате своего совмещения истину любого
порядка. Это знаменитое "великое", или "унив ерсальное", искусство Луллия,
несмотря на свою популярность в течение нескольких веков, в настоящее время
едва ли может приниматься всерьез.
излагается меньше всего, а если излагается, то почти всегда в виде курьеза.
Теория эта заключается в необычайно высокой оценке человеческого разума. В
том, что разум, с точки зрения Лулл ия, призван защищать истины веры, нет
ничего удивительного, поскольку подобного рода теория принадлежит всем
философам анализируемой нами школы XIII в. Тут важно совсем другое.
Человеческий разум для Луллия настолько велик и всеохватывающ, что не только
состоянии сам, без всякой веры и без всякого откровения, так сконструировать
свое знание в бытии, что оно по своему содержанию вполне будет равняться
истинам веры и откровения. Здесь мы с б ольшим удивлением должны отметить
огромное философское дерзание в тот век, когда повсюду еще крепчайшим
образом держалась вера, а всякая высшая истина только и трактовалась как
данная сверхразумным откровением. Конечно, человеческий разум формально еще
н е нашел здесь своей полной самостоятельности, и человеческий субъект все
еще ориентируется на недостижимое высшее бытие. По существу, однако,
человеческий субъект у Луллия уже выходит за пределы откровения или во
всяком случае приравнивается к нему по св оему могуществу. Всякий спросит:
для чего же необходимы тогда Луллию какая-нибудь вера или какое-нибудь
откровение, если человеческий субъект и без того бесконечно силен? Да, здесь
несомненный прогресс в абсолютизации человеческого субъекта и очень смела я
попытка снизить абсолютность веры и надсубъективность откровения.
францисканца и противника доминиканца Фомы. За свою слишком короткую жизнь
он написал множество всякого рода сочинений, в которых поражал читателя
тонкостью и глубиной своей логики. Во т уж если кто является
ниспровергателем традиционного в Европе мнения, что в средние века философия
была служанкой богословия, так это именно Дунс Скот. Он прямо так и
утверждает, что богословие как учение о вере есть одно, а философия как
учение о разум е есть совсем другое, ни в какой мере не зависящее от
богословия. Истины откровения могут дополнять деятельность разума, но от
этого он нисколько не теряет своей свободы. Далее, никто в XIII в. не
расценивал так глубоко материю, как Дунс Скот. Материальн о для него вообще
все, что сотворено, включая души и духов. Правда, Дунс Скот не отказывается
от платонического учения о материи как о materia primo prima, т.е. от
материи, которая первична в максимальной степени и потому может называться
первой и понима ться в качестве полной неопределенности. Но такая чистая
неопределенность не могла быть создана богом, потому что если бог создает
что-нибудь, то это последнее есть нечто, а не ничто. Поэтому подобного рода
первичную материю можно признать только одновре менно с материей вторичной,
или с materiа secundo prima, которая является реальным субстратом всех вещей
и существ. Но и в этом смысле материя все еще слишком абстрактна. В
Адамов Григорий
Майер Стефани
Русанов Владислав
Пехов Алексей
Афанасьев Роман