проникновения в суть вещей человек перестает видеть вещь и начинает видеть
конечные элементы, из которых эта вещь состоит. Это, однако, не значит, что
индийский мыслитель занимался псевдоэмпирическим анализом, анализом в рамках
определенной системы представлений, внутри которой материя "идеально"
анализировалась до элементов. [История науки очень хорошо показывает, что
таким путем к элементам никто не приходил. В позитивной науке речь шла
совершенно о другом: понятие материального объекта представляется в его
идеальной отчлененности от субъективной жизни.] Само понятие стихии
представляется скорее как результат видения жизни внутри знания, видение
"сущностей" внутри знаковой системы, от которой в процессе понимания
символов необходимо было уйти; материя не разлагалась на элементы, а в ходе
понимания символов, в движении от знания к пониманию исчезала материя и
появлялись элементы как "понимательный" субститут знания материи. Таким
образом, элементы или стихии являются нам в качестве конкретных символов
такого состояния (а не структур ы!) сознания, в котором происходит
психотехническая работа менталитета с данностью, называемой "материальный
объект". [При этом, конечно, стихия здесь символизирует и результат этой
ментально-сознательной работы, то есть она символизирует то, что нет ни
материи (ни духа, отчлененного от нее), ни объекта.]
приблизительно такой же символический смысл и источник. Мы не найдем ни
одного текста, будь то древнеиндийский или древнегреческий (включая римские
модификации типа Лукреция), где бы в позитивном гносеологическом порядке
утверждалась эмпирическая или рефлексивная процедура восхождения от
объективных предметов к атому: такого восхождения просто не было внутри
знакового научного знания. Но еще очевиднее то, что его не было внутри
понимания символов. Атом оказывается тем символом сознательной жизни, к
пониманию которого древнейший мыслитель или йог приходил, по-видимому, на
почве сознательного (а не рефлексивного) анализа тех своих психических
состояний, в процессе переживания которых атом оказывался "остановкой"
анализа, символом того, что на данном уровне сознательной жизни дальнейший
анализ невозможен. Тем самым и элемент и атом становились первичными
символами определенного состояния сознания (и позволяли индивидам в него
входить или попадать). Но затем, выходя из этих состояний сознания, он их
оценивал как совершенно определенные трансцендентные сущности, которые в
порядке выхода из этого сознания могли быть соотнесены (но не отождествлены)
с реальной материей. Но тогда речь будет идти уже совсем о другом:
символическое понимание видоизменяется, перестает быть самим собой,
превращаясь во вторичную, третичную, четвертичную и т. д. объектную
интерпретацию, и фактически становится знанием.
когда там (особенно - в учении адживака) говорилось о том, что "все тела
состоят из атомов" (формулировка Ричарда Фейнмана), то имелось в виду, что
авторы этих текстов выходили из функционирующих знаковых систем и через
соответствующее состояние сознания приходили к пониманию атома как
конкретного символа динамирования своей индивидуальной психики внутри этого
состояния сознания, которое уже задним числом, в чисто спекулятивном
порядке, вторично, третично и т. д., было соотнесено с "объектами мира".
[Чрезвычайно похожую ситуацию мы наблюдаем и в случае с образом "реки" у
Гераклита Эфесского. "Река" здесь символизирует не вечное и непрестанное
изменение картины мира, а дискретный характер сознательной жизни, в которой
психический механизм может фиксировать только отдельные акты (факты,
события) изменений. Ибо непрерывность - это спекулятивная структура знания,
чуждая созерцательному опыту вхождения в сознание.]
возникает ни онтогенетически, ни филогенетически вне определенной
символической "среды обитания". Очевидно, сначала должна возникнуть такая
среда, чтобы потом могли возникнуть образования, называемые нами знаниями,
которые мы уже постфактум, на примерах науки и культуры, могли бы
анализировать в чисто объектных терминах знаковых структур знания,
логических структур науки и ценностных структур культуры.
символов в их отношении к знакам: беспредметных знаков нет и в принципе не
может быть, но символы могут рассматриваться как беспредметные.
содержания (здесь "редукция" в феноменологическом смысле) не приведет нас к
объекту. Когда мы говорим "змея в индуизме символизирует креативную силу
женского начала" или "змея в гностицизме символизирует созерцательную
мудрость", то символизируемые вещи здесь - не вещи, а мнимости ментальной и
сознательной жизни. Вещи, как уже было сказано в третьей главе, - это сами
символы, а не то, что они символизируют. Мы ведь уже установили, что если
условно говорить о предметности символов, то она двоична: там есть всегда
непосредственный предмет, "вещь" символа и "предметная мнимость",
обозначаемая символом состояний и структур сознания. Выделяя особую группу
историко-философских фактов и интерпретируя их в качестве особой категории
символов, мы можем ее условно назвать "категориальными" символами. Их
временное приурочивание к символической жизни сознания - нереально, потому
что мы уже показали, что мы имеем дело с рекой, не имеющей истока, когда
действует то, что можно было бы назвать "космическим образом" сознания.
человеческого существа, которые не могли получить никаких конечных
размерностей определения, никакой конечной предметности как особенности
именно человеческие. Понимание в человеке связано прежде всего с вопросом:
есть ли в человеке, в распоряжении человека такие структуры, которые
соразмерны структурам мира и которые позволяют человеку этот мир понять? Но
в общем, конечно, поглядев на место человека в мире, мы должны исходить из
того, что соразмерность структур, находящихся в распоряжении человека, со
структурами окружающего, есть, скажем, изменяющийся капитал, капитал,
изменяющийся давлением накопления, динамический, не заданный с самого начала
в полном объеме и виде. В принципе человек употребляет тот язык, который он
сам изобретает и посредством которого он в человеческом коллективе
подчиняется культурным установлениям, которые мы можем расположить в
каких-то географиях культуры в пространстве и времени. Но человеческие
особенности в принципе не соизмеримы с устройством космоса. [Они
"человечны", то есть они "мечтают" уже о резерве космического целого.]
есть такое существо, у которого есть "сознание об этом", о каком-то целом,
перед которым человек - один (или ничто). И само это сознание не есть
проблема нашего времени, а есть постоянное средство связи человека с
сознанием вообще, свойство самой связи его индивидуального психического
механизма с жизнью сознания. Свойство, о котором, выражаясь несколько
метафорически, можно сказать, что оно является зеркальным отображением сферы
сознания в микрокосме психики.
понимания несоразмерного с человеком как конечным существом, символичны по
самой своей сути. Мы думаем, что способность человека мыслить о том, что
несоизмеримо с человеческим, - сама по себе символическая - служит своего
рода "человекообразующим" фактором, отраженным в символике
"сверхчеловеческого" ["сверхчеловек" Ницше - одна из многих вторичных версий
этой символической идеи]. Символы этого рода мы находим во многих
мифологиях, в которых "отложилась" первичная жизнь сознания с начальными же
возможностями понимания. Эти первичные символы суть символы, говорящие ни о
чем в том смысле, что физическая жизнь этих символов предполагает, что им не
может быть придан предмет, ибо любое придание является приданием конечной
размерности символу, а символ в действительности - выражение совсем другого,
выражение космического характера сознания. И человек, конечно, в этом смысле
есть уникальное существо, единственное существо во вселенной, которое может
образовываться, складываться, развиваться вокруг своей мысли о
сверхчеловеческом, нечеловеческом, надчеловеческом и внечеловеческом.
попытка предметного истолкования изначальных образов философского умозрения
древности ведет к ошибкам историко-философского рассмотрения. Этот материал
говорит о том, что такие термины как "стихия", "атом", "поток" и аналогичные
им, не предполагают мира, анализируемого согласно научной процедуре. Мы не
можем разложить объекты мира на такие составные части, которые мы назовем
стихиями или атомами, потому что при всех скидках на архаизм какого-то
умозрения, очень странным кажутся банальные мысли о 4 или 5 элементах,
странным кажется такое несоответствие творческой эмоции и психической
энергии, затраченной на утверждение того, что "стихии есть", с
интеллектуальной бедностью этих разработок. И эта интеллектуальная бедность
остается пока мы пытаемся интерпретировать смысл стихий просто как
позитивное утверждение о мире: мир состоит из воды, земли и других
элементов. Никакая скидка на развитие (или неразвитость) теоретического
мышления не устраняет этого недоумения, которое можно скрыть (как это делает
большинство авторов книг по истории древней философии), но трудно не
испытать. Человек не может начинать мыслить, если он вообще мыслит, скорее в
данном случае речь идет о том, чтобы начать "не мыслить" в смысле
непосредственного понимания первичных символов, что только и дает пищу для
позитивного объектного мышления, которое не начинается как "неразвитое",
"примитивное" и т. п. Недоумение устраняется, когда мы вдруг понимаем, что,
собственно говоря, это символы, фиксирующие определенный тип отношений
космоса и человеческого микрокосма, "указывающие" человеку на ту среду
сознания, в которую он "попал" и в которой только и могли образоваться
первичные содержания теорий позитивного научного мышления.
высказываний и предложений чисто научного характера. Общеизвестно
высказывание американского физика Фейнмана, который сказал, что если бы его
попросили произнести фразу, с его точки зрения, содержащую максимальную
информацию, то он сказал бы, что "Все тела состоят из атомов". Для этой
Контровский Владимир
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Перумов Ник