подумал. -- Да ничего. Не по твоей линии. По артиллерийской. Затяжной
выстрел у меня. -- Это как? -- Да так. Наводчики жмут на педали, а выстрела
нет. Осечка. И открывать затвор орудия нельзя, тлеющий заряд может
воспламениться, и тогда уж так бабахнет!.. Чтоб не бабахнуло, командир
орудия начинает отсчет времени, и только минут через пять можно открывать
затвор. За шесть линкоровских лет капитан Бродский нахватался всякого. --
Так, так... А ты -- когда начал отсчет? -- Знаешь что... -- обозлился
Болдырев. -- Понял. -- Бродский поднялся. -- Доложу, что в норме. --
Матушкина проверь! -- крикнул вдогонку ему Болдырев. Сам Болдырев не успел
заметить тот день, с которого у него приступами -- по пять-шесть суток --
пошла позорная для корабельного офицера болезнь: бессонница. Во второй
половине августа 2-й артиллерийский дивизион БЧ-2 понес невосполнимые
потери. Ушел в академию Валерьянов. На линкоре спохватились, вспомнили, что
артиллерист он выдающийся, в позапрошлом году завоевал приз командующего.
Пышных проводов не устраивали, обошлись легкими застольями по каютам,
командир вышел к трапу провожать будущего академика и историка. Вахтенный
офицер записал: "15.35. С корабля убыл капитан-лейтенант Валерьянов -- для
дальнейшего прохождения службы в военно-учебном заведении". Уход Валерьянова
сломал недельный график вахт и дежурств, на командира 4-й башни Вербицкого
пала двойная нагрузка. В великой злобе на всех заступил он на вахту в 07.00
-- и командиры вахтенных постов на шкафуте и баке предупреждали матросов:
"Вербицкий на вахте!.. Вербицкий на вахте!.." (Хорошо знавшие Вербицкого
люди говорили, что врагов своих он карает беспощадно, что иные лейтенанты,
переведенные на Балтику, и там не спасались от невидимого ножа в длинной
руке бывшего сослуживца.) Около десяти утра Ваня Вербицкий выпытал у своего
-- дивизионного -- замполита причину, по которой ко Дню флота он так и не
получил четвертую звездочку на погоны. Оказывается, Лукьянов сломал
сопротивление Милютина и в личное деле Вербицкого вписал: "С матросами груб,
в заботы подчиненных не вникает, с офицерами, равными ему по занимаемой
должности, заносчив, склонен к интригам". Расправу с Лукьяновым командир 4-й
башни отложил до лучших времен, со своим замполитом решил покончить в
недалеком будущем, но с Колюшиным, заместителем командира 2-го артдивизиона,
можно рассчитаться немедля, благо тот в 11.00 меняет его. И обстоятельства
способствуют: на линкоре собрались офицеры штаба эскадры, предстояли
похороны умершего позавчера флагманского минера капитана 1 ранга Пуртова,
любившего линкор. Флагманские специалисты постояли у каюты Пуртова, побыли в
самой каюте, добрым словом помянули человека, кровь которого в той земле,
куда гроб с телом его опустится в 14.30... Ваня Вербицкий мгновенно
разобрался в обстановке и все сделал так, чтоб сменивший его Колюшин остался
в дураках. Когда вскоре после полудня офицеры штаба вышли на ют, штабного
катера с венками они у трапа не увидели. А время шло, время подгоняло,
церемония похорон была расписана по минутам. Предполагая, что катер уже на
Минной, штаб потребовал барказ. Но -- странное дело! -- ни одного
плавсредства ни у борта, ни на Угольной пристани. Вахтенный офицер старший
лейтенант Колюшин вразумительных объяснений дать не мог, чем накалил
офицеров штаба до того, что на ют попрошен был старший помощник командира.
Милютин еще не появился, а офицеры вдруг увидели штабной катер и --
обомлели: изящный катер, уставленный траурными венками, буксировал к барже
мусорный плотик. Это было не святотатство даже, а нечто такое, что надо
забыть, и забыть так, чтоб ничто не напоминало, а напомнить мог вахтенный
офицер, не столкнуться с которым на линкоре невозможно. И снятый с вахты
Колюшин понуро вышел на ют с чемоданом, провожали его только Манцев и Гущин.
В этот вечер Вербицкий поостерегся идти в кают-компанию на ужин. Он пребывал
в некотором смятении после блестяще организованной им буксировки плотика.
Меч, вложенный им в руку судьбы, снес голову недруга столь быстро, что сам
Вербицкий зажмурился в испуге, притаился в каюте, задраив иллюминатор.
Могущество судьбы страшило и возвышало. С кем-то надо было разделить
ответственность, судьбу надо было как-то ублаготворить, отвернуть ее взор от
Вербицкого. И командир 4-й башни вспомнил: "Орляинцев!" Адъютант командира
дважды в год запивал, и его трехдневные запои так же органически входили в
боевую подготовку линкора, как стрельбы по воздушным и береговым целям. Но в
те недолгие недели, что предшествовали запою и следовали за ним, с памятью
адъютанта начинало твориться что-то дикое, фантастическое. Люди и события,
выложенные в строгий временной ряд, вдруг отвязывались от летосчисления,
разворачивались в обратном направлении, и Орляинцев будто прозревал, видел
человека таким, каким будет тот через месяц, год или больше. Со вздохом
радости Вербицкий напомнил судьбе, что за минуту до того, как план расправы
с Колюшиным сложился у него в голове, адъютант командира, на верхней палубе
появлявшийся только в темное время суток, вдруг возник на юте -- вестником
будущего. Видимо, доказывал судьбе Вербицкий, уход Колюшина с корабля был ею
же, судьбою, предопределен, предписан, во всяком случае, высшими земными и
небесными инстанциями. Для 2-го артдивизиона Колюшин стал таким же
покойником, как и Пуртов для штаба эскадры, о каждом вспоминали хорошо. Олег
Манцев внезапно понял, что о Колюшина спотыкались все комиссии, в дивизион
прибывающие. Он был больше матросом, чем офицером, повышений по службе не
ждал, комиссиям дерзил и к Манцеву их не подпускал. Сильно робел перед
старпомом, перед старшими офицерами, но тем не менее всегда был между ними и
Манцевым, замедляя и ослабляя сыпавшиеся на 5-ю батарею нападки. Борис Гущин
покомандовал дивизионом всего неделю. Пришел приказ, даже два: о присвоении
ему очередного воинского звания капитан-лейтенант и о назначении его на
крейсер "Фрунзе" старшим артиллеристом. Это было крупное повышение,
окупающее прозябание на линкоре, и командир первым поздравил его. Но почти
одновременно с приказами из учебных кабинетов на Минной стенке потекли
уточненные данные о том, по чьей вине Гущин два года командовал орудиями,
стволы которых, вернее -- лейнера, были так изношены, что стрелять батарея
не могла, и командовать, в сущности. Гущину было нечем. Лежанием за
портьерой он покрывал чужой грех. Слухами земля полна, тем более -- воды, на
линкоре давно уже догадывались, что произошло на одном из эсминцев
Балтийского флота летом 1951 года, и теперь узнали точно. Тогда эсминец
сдавал зачетную стрельбу по катеру волнового управления, и тогда-то
случилась редкостная ошибка, радиолокационные станции корабля перепутали
цели, и автомат стрельбы дал на башни и зенитную батарею неправильные
установки прицела и целика. Ни один снаряд не попал в катер, ни один
осколок, а оценка именно такой стрельбы -- жесткая: хоть бы один осколочек в
борту катера-цели. "Сделать" осколок и послали Гущина. На щитовой станции
пробоина от осколка была "сделана", акт о повреждении катера составлен и
подписан, стрельба зачтена. История получила огласку, командир эсминца все
свалил на Гущина, своего помощника, хотя и младенцу ясно: без четкого
приказа командира эсминца на такой подлог не мог пойти никто. На суде
офицерской чести Борис Гущин промолчал. . Теперь справедливость
восторжествовала, но торжество это было унизительным для Бориса Гущина. В
учебных кабинетах демонстрировалась калька маневрирования эсминца на той
стрельбе, все графики отчета, офицеров эскадры ЧФ призывали к бдительности,
к честности, взахлеб рассказывали о том, о чем стыдливо помалкивали ранее, и
никто из тех, кто профессионально слушал, не спросил, почему внезапно
открывшаяся правда нисколько не отразилась на судьбе бывшего командира
эсминца, с почетом переведенного на Север, с повышением. . В каюте, при
прощальных минутах, Гущин сказал: -- Спасибо тебе, Олег. Пришло расставание
-- и все по-другому видится. Многое я от тебя получил, многому. научился. И
думалось хорошо при тебе. Разошлись наши дорожки, когда-то еще встретимся,
прости за резкие слова. Кроме как тетке, никому ты личных писем не пишешь,
друзей у тебя не было и не будет, свой у тебя путь в этой жизни, своим
фарватером идешь. И если подорвешься на мине -- подгребай ко мне, да не
подгребешь ведь... Олег опустил голову, ему стало стыдно. И сердце
поджималось непонятной тоской. Теперь только понял он, как много значил для
него этот обозленный и правдивый человек, когда-то подорвавшийся на
собственной мине. Своей безжалостностью он предостерег Олега и от щенячьих
восторгов, и от многого дурного. От смущения, от неловкости Олег полез в
"Техминимум буфетчика", прочитал: "Проводы друга не бывают шумными. Друг,
кстати, это мужчина-приятель, даже на широком столе гостеприимства не
посягающий на честь избранницы вашего сердца..." -- К месту сказано, --
одобрил выбор Гущин и стал серьезным, очень серьезным. -- К Векшиным на
Лабораторную -- не ходи!.. От Вербицкого слышал, будто ты и Ритка... Да
знаю, что не было этого и не будет! Но дым валит, а огонь сам собой
появиться может... Эх, Степка, Степка... -- Он открыл дверь каюты, позвал
Дрыглюка, спросил, где же, черт возьми, Векшин, и получил ответ, что Векшина
нигде найти не могут. -- В этикет играет Степа, оставляет нас вдвоем, а мне
при нем хотелось говорить... Вот .что. Степа ведь такой: привык на смерть
людей провожать. Деревня его в глухой тайге, дом в деревне крайний, у самого
леса, через дом валили те, кто на .волю из лагерей рвался, уголовники
разные. Степина маманя откупалась от них шматом сала да краюхою хлеба, всем
показывала дорогу в топи непроходимые, тем и семью спасала, проколов не
было, никто из тех топей так и не выбрался, но до самой гибели добром
поминали русскую бабу, ломоть хлеба давшую. .. -- Не надо, Борис, --
попросил в смущении Олег. -- Не буду. Прощай. Не провожай меня. Дивизионом
стал командовать Женя Петухов, временно. Планы учений 5-й батареи он
утверждал, ничего не меняя в них, но хмурился, карандаш его застывал над
некоторыми пунктами, будто в раздумье. Речь строил из безличных оборотов,
чтоб не сталкивались "ты" и "вы". Командир линкора теребил штаб, требуя
пополнения, замены и подмены офицеров. Ему было обещано -- после докования,
в декабре. Но тут же стало известно, что китобойная флотилия "Слава"
задерживается на промыслах. Док в октябре полагался флагману флотилии.
"Свято место пусто не бывает" -- так прокомментировал новость капитан 2
ранга Милютин. Докование линкору перенесли на начало октября.
грохотом посыпались шахматные фигуры из клетчатого короба, уже нетерпеливыми
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Акунин Борис
Конюшевский Владислав
Никитин Юрий