что хочешь, но только не уходи.
кинематографически. Глазками работает, дурища. Я усмехаюсь и басом произношу
так страстно:
в дверях. И не знаю, что мне делать. Обнять ее хочется. А в следующий момент
хочется дать ей по шее.
всей ненавистью и презрением. Она оборачивается в моих руках и щелкает
замком. Я ничего не соображаю...
Другой рукой я глажу ее волосы. Она плачет и бормочет:
понимаешь, что сейчас это не просто так? Если ты будешь молчать, значит, ты
подлец.
именно молчать? Ведь все эти слова -- блеф. Нет, она этого не понимает.
На крыльце она целует меня и говорит:
трудно было сюда приехать! И сейчас эти бочки, килька... Но я привыкну, вот
увидишь. Я не могла иначе поступить, когда поняла, что только ты мой
любимый.
предназначенная мне с самого детства.
бегом. Бегу в кромешной темноте по дорожке и по лужам, спотыкаюсь и снова
бегу мимо изгородей и слабых огоньков туда, где слышен грохот моря. Ветер на
берегу страшный. Наверное, мы завтра не сможем выйти. Ветер пронизывает
меня. Я хожу по песку и спотыкаюсь о камни. С грохотом идут в кромешной тьме
белые волны, бесконечные, белые, грохочущие цепи. Словно лед плывет из
какой-то черной смертельной бездны. Эх, если бы к утру стало немного потише!
Эх, если бы завтра уйти к Синему острову! Я снова попался. Я снова попал в
плен. И неожиданно я начинаю сочинять стихи:
счастлив. Счастлив? Черт с ним, пускай это будет для рифмы. Счастлив я?
Кажется, да. И так все дальше и пойдет, как было совсем недавно: встречи в
темноте и Галкин лепет, птичий разговор. Так все это и будет, а нам еще нет
восемнадцати. Поцелуи и эти мгновения, когда исчезаешь. Счастье такое, что
даже страшно. Где мы будем --здесь или в Москве? Или где- нибудь еще? А
потом снова появится какая-нибудь сложная личность, и снова все прахом.
Сейчас она драит пол и катает бочки. Засольщица -- вот ее должность. Димка с
88-го крутит любовь с Галкой-засольщицей. Меня это устраивает, а ее? Она
привыкнет. Ой ли? Нет уж, простите, я теперь стреляный воробей, я больше не
попадусь. Хватит с меня. Я человек современный.
обществе. Я согласен к вам иногда захаживать, если девочки будут вовремя
уходить в кино. Далеко в море под рокот волн и ветра свист, как сказал поэт,
я буду иногда наряду с другими вспоминать и вас. Примите за верения в
совершеннейшем к вам почтении. Д. Д."
неделю хороший. Мы вышли на пять дней в экспедиционный лов к Синему острову.
За час до ухода я опустил записку в почтовый ящик на дверях Галиного
общежития.
Глава тринадцатая
третий день. Два дня мы болтались в десяти милях к северо-западу от Синего
острова. Секла ледяная крупа, мы были мокрыми до последней нитки, но лов шел
хорошо -- трал распирало от рыбы. И вот на третий день мы попали к черту в
зубы.
для того, чтобы вытряхнуть из сейнера наш улов и нас вместе с ним. А может,
для того, чтобы вышвырнуть вон с этой планеты? Я не могу больше быть в
кубрике. Здесь чувствуешь себя, как в чемодане, который без конца швыряют
пьяные грузчики. Лезу вверх и высовываюсь по грудь. Мы где-то очень высоко.
Серое небо близко, а растрепанные, как ведьмы, тучи несутся совсем рядом.
Куда они мчатся? Не знаю, как старых моряков, но меня шторм поражает своей
бессмыслен ностью. По палубе бегают два пустых ящика. Мелькают за стеклом
рубки лица Игоря и Ильвара. Игорь грозит мне кулаком и показывает вниз. Ох!
Мы падаем вниз. Падаем-падаем-падаем... Что с нами хотят сделать? Шмякнуть о
дно? Я вижу, как серо-зеленая стена вырастает над нами, качаясь. Скорее
закрыть люк! Вниз! Не успеваю. Нас накрывает. Вода мощным штопором
ввинчивается в люк, и я оказываюсь внутри этого штопора. Считаю ступеньки,
бьюсь головой о переборки. Неужели все? Нет, надо мной снова безумные тучи.
В кубрике матерится по моему адресу Стебельков. Напустил воды, уникум. Я
лезу вверх. Ящиков на палубе как не было. Выскакиваю на палубу, захлопываю
люк и бегу в рубку. Дело двух секунд. На секунду больше, и я бы уже был там,
в этих пенных водоворотах. Нас снова накрыло. Потом потащило вверх.
Мы снова ухаем вниз, нас накрывает, и мы взлетаем на новый бугор. На палубе
кипит вода. Игорь улыбается показывая все зубы. У него сейчас совершенно
необычный, какой то разбойничий вид. По-моему, он счастлив. А Ильвар
спокойно потягивает замусленную сигаретку. Вынимает из кармана флягу,
протягивает ее мне. Спирт сразу согревает. Мы идем под защиту острова. Иначе
нам конец. Иначе конец нам всем, и мне в том числе. И у Виктора не будет
брата, а у его сына дяди, а у мамы и папы не будет беспутного сына Димки.
Проблема "выбора жизненного пути" уже не будет для меня существовать. У
Джульетты не будет Ромео, а у Гали останется от меня только подлая пижонская
записка. Черти морские, высеките меня и выверните наизнанку, но только
оставьте в живых! Нельзя, чтобы у Гали осталась от меня только эта
чудовищная записка.
на краю мыса низкие сосны. Толстым валом белеет сзади грань грохочущего
моря. Мы пляшем на месте два часа, четыре, десять, сутки. Наступает
четвертая ночь нашей экспедиции. Недалеко от нас прыгают огоньки 80-го --
там Алик. А подальше огоньки 93-го -- там Юрка. Я иду спать. Качается над
головой лампочка в железной решетке. Слабое наше солнышко в хлябком и
неустойчивом мире! Жизнь проходит под светом разных светил: жирное и
благодушное солнце пляжа; яростное солнце молодости, когда просто
куда-нибудь бежишь, задыхаясь (часто мы забываем про естественные источники
света, какой-нибудь светоч ума озаряет наш путь или асимметричные звезды на
потолке в баре). А есть и вот это -- == наше слабое солнышко. Ворочаются,
пытаясь уснуть, ребята. Злятся, что лова не получилось. Съели ужин, который
я им сварил и пытаются уснуть. И я засыпаю под нашим слабым солнышком на
утлой коробке, пляшущей в ночи. Шторм утихнет. На берегу меня ждут. Все еще
можно исправить.
отнесло к нашим берегам. Напоролся на каменную банку. Говорят, что дело
плохо. Собираются покидать судно.
перевернемся кверху донышком.
Флинт Эрик
Херберт Фрэнк
Сертаков Виталий
Смоленский Вадим