Дородный министр, неприятный мне своим высокомерием и составивший против
меня заговор, не устоял перед угрозой пытки. Мокрый от пота, он выдал мне
всех заговорщиков, он исповедался, признавшись во всех своих верованиях,
тайных пристрастиях и любовных связях, он вывернулся передо мной наизнанку
-- те, кто носит картонные доспехи, не таит про себя ничего. После того как
он оплевал и отрекся от своих союзников, я спросил у него:
закидываешь голову, складываешь губы в высокомерную улыбку? Для чего тебе
доспехи, если внутри тебя нечего защищать? Человеку свойственно таить в себе
нечто большее, чем он сам. Как самое драгоценное упасаешь ты свои дряблые
телеса, гнилые зубы и толстый живот, продав мне то, чему верил и чему они
должны были послужить. Ты -- бурдюк, урчащий ветром дурацких слов...
отвратительно слушать.
поклоне:
присела еще более плавно:
необычайной значимостью.
должен был исполнить свой долг перед царством.
любви. -- Это будет справедливо...
моя смерть, а сохранность моей тайны..."
сияющих глаз, -- продолжал я. -- Ты веришь, что сохраняешь в себе что-то, но
не будет ничего, когда ты умрешь.
она не умеет защититься.
не ставлю тех, кого сбивают с ног доводы. Слова призваны выражать тебя, но
никак не руководить тобой. Они могут обозначить, но сами по себе пусты. Моя
танцовщица была не из тех, кого распахивает ветер слов.
мидель-шпангоут, кто в обезумевшем море неколебимо следует за своей звездой.
По звезде определяю я и его путь. Любители логики на поводу у собственных
слов, они ходят по кругу, как цепная передача.
ответила.
большее, чем она сама.
перепрыгнуть через нее, река ее огибает, извивается по равнине, следуя
понижениям почвы, медлит в излучинах, потому что мал перепад и ослабла сила,
влекущая ее к морю. Вот задремала, разлившись озером, и вновь торопливо
устремилась вперед, разрезав равнину, будто клинок.
понравилось, она останавливалась здесь, вольно летела там. Только что
улыбалась, а теперь с трудом сохраняет улыбку, будто язычок пламени перед
налетевшим ветром, то скользит с легкостью, будто по невидимому склону, и
вдруг замедлила шаг, словно через силу карабкаясь вверх. Мне понравилось, с
какой внезапностью она замерла, будто перед стеной. И как радовалась
преодолению. И то, что смерть оборвала ее танец. Мне понравилось, что она
торила собственный путь среди гор и равнин, а они ей противились, что были в
ней помыслы благие и грешные. Что вглядывалась она в дозволенное и
недозволенное. Что она сопротивлялась, соглашалась, отказывалась. Мне не
понравилось бы, если бы она, плавно кружась, текла во все стороны, словно
желе. Мне нужен стержень и крепкий ствол живого дерева, оно не свободно,
занимаемое им пространство предопределено особенностями семечка.
чему стремишься, только на такие танцы я смотрю с интересом. Поток преградил
тебе путь, тебе нужно на другую сторону, ты танцуешь перед потоком. Ты
догоняешь любимую, соперник встал на дороге, и опять ты танцуешь. Танцуют
клинки, если ты решил его убить. Танцуют паруса, если задумал опередить его
и причалить раньше в том порту, куда он направился, -- паруса танцуют, ловя
невидимые повороты ветра.
клинка, если ты -- пустое место?
Я увидел в ней маску. Нет, не маску поддельного сопереживания, которую
нацепляет на себя оседлый, -- это не маска, это крышка пустой коробки. Ты --
пустое место, если ничего в себя не впустил. Я увидел в ней древнюю маску,
хранительницу наследия многих поколений. Увидел прочность семечка, которое
устоит и перед палачом, -- нет жернова, который выжал бы из него масло
тайны. Оно -- залог, и во имя него идут на смерть, благодаря ему умеют
танцевать. Упражняя душу молитвой, музыкой или поэзией, строишь себя и
становишься человеком. Светло и ясно смотрит на тебя обитаемый человек. И
если снять слепок с его лица, маска покажет его внутреннее царство. Ты
поймешь, что для него главное и как он станцует против своего врага. Но что
знать о танцовщице, если она -- необитаемая пустошь? Оседлые не танцуют.
Зато в краях, где земля скудна, где плуг тупится о камни, где знойное лето
иссушает ниву, где человек противостоит варварству, где варварски уничтожают
слабых, рождаются танцы, потому что значим твой каждый шаг. Танец -- это
борьба в ночи с ангелом. Танец -- и война, и совращение, и убийство, и
раскаяние. Но каких танцев дождешься от раскормленной скотины в хлеве?
LXXI
становятся учителями и научают видеть в средстве цель. Они сбивают нас с
дороги, мы сбились и покатились вниз. Если торговцам нужно сбыть с рук
пошлятину, они постараются опошлить тебе душу. Кто спорит: хорошо, что
делаются вещи, которые служат человеку. Но нехорошо, если человек становится
мусорницей для вещей.
LXXII
устроителем. Сто тысяч помощников будут служить созданному тобой и питаться
им, словно черви мясом. Зачиная религию, не пекись о догмах. Сто тысяч
толкователей позаботятся, чтобы они были. Созидать -- значит создавать
жизнеспособное, в творчестве нет формул. Если однажды вечером я причалил к
городскому кварталу, что сполз к морю, как нечистоты, то вовсе не для того,
чтобы рыть там канавы, устраивать поля орошения и дорожную службу. Я принес
любовь к выскобленному порогу, и эта любовь породит мойщиков тротуаров,
службу полиции и мусорщиков. Не выдумывай Вселенной, где по твоему
распоряжению работа будет не отуплять человека, а возвышать его, где
культуру будет нарабатывать труд, а не досуги. Не иди против законов
тяготения. Измени тяжесть вещей. Воздействуй, как воздействует поэзия, руки
ваятеля или музыка. Выводи как можно отчетливее мелодию благородного труда,
насыщающего жизнь смыслом, заглушай пение досугов, которые видят в работе
тяжкий долг, которые делят жизнь на безрадостный рабский труд и пустое
безделье, -- пой и пой и не заботься о логике, доводах и специальных указах.
Вот увидишь, непременно найдутся толкователи и начнут объяснять, почему
хороши твои песни и как нужно браться за дело. Они выберут этот вот путь и
сумеют доказать, что он единственный. Значит, возник перепад, значит,
потечет вода, а река установит свой порядок, и правда твоя восторжествует.
перепадах сила приливов и отливов, мало-помалу без помощи всякой логики
подтачивают они скалы и расширяют морскую империю. Повторяю тебе: если в
картине есть мощь, она воплотится. Не пытайся начать с расчетов, свода
законов и всяческих нововведений. Не придумывай, каким будет будущий город,
город, который будет, не сможет на него походить. Внуши любовь к башням,
вздымающимся над песком. И рабы рабов твоих зодчих лучше тебя разберутся,
как доставить камни. Ведь и вода своим неуклонным стремлением к морю находит
способ обмануть бдительность копани.
незрима и любовь, объединяющая дробность мира в царство. Бороться с
созиданием так же нелепо, как пытаться его показать. От невиданного ты
заслонишься удивлением, и на все, что бы тебе ни показали, будешь предлагать
другое, еще лучшее. Но скажи, как показать царство? Если, рассказывая, ты
начнешь дотрагиваться до каждой вещи, то перед тобой окажется груда вещей.
Представь, ты рассказываешь о тишине в полумраке храма и при этом разбираешь
Березин Федор
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Русанов Владислав
Роллинс Джеймс
Херберт Фрэнк