Чтение 34–й страницы книги ~Синяя борода~

- Ну ладно, давай рассказывай. Потерял глаз, женился, дважды произвел
потомство, говоришь, что снова занялся живописью. Насыщенная жизнь,
насыщеннее не бывает!

Да, думал я, с того дня Святого Патрика, когда мы сошлись и меня
распирало от счастья и гордости, в моей жизни кое-что происходило, хотя не
много, не много. У меня было несколько забавных солдатских историй, которые
я рассказывал дружкам- собутыльникам в таверне "Кедр", рассказал и ей. У нее
была настоящая жизнь. Я собирал забавные байки. У нее был дом. Я же
почувствовать себя дома и не мечтал.
x x x

Первая солдатская история:

- Когда освобождали Париж, я решил найти Пабло Пикассо, это воплощение
Сатаны для Дэна Грегори, и убедиться, что с ним все в порядке.

Пикассо приоткрыл дверь, не снимая цепочки, и сказал, что занят, не
желает, чтобы его беспокоили. Всего в нескольких кварталах от дома еще пушки
стреляли. Пикассо захлопнул дверь и защелкнул замок.

Мерили расхохоталась и сказала:

- Может, ему было известно, какие ужасные вещи говорил о нем наш
господин и учитель. - И добавила: знай она, что я жив, она сохранила бы
фотографию из итальянского журнала, которую только мы с ней могли
по-настоящему оценить. На фотографии был коллаж Пикассо: разрезанный плакат,
рекламирующий американские сигареты. На плакате три ковбоя курят вечером у
костра, а Пикассо сложил куски так, что получилась кошка.

Из всех имеющихся на земном шаре специалистов по искусству, наверно,
только Мерили и я знали, что изрезанный плакат - работа Дэна Грегори.

Неплохая идейка, а?
x x x

- Похоже, это был единственный раз, когда Пикассо обратил хоть какое-то
внимание на одного из самых популярных американских художников, -
предположил я.

- Похоже, - согласилась она.
x x x

Вторая солдатская история:

- Я попал в плен за несколько месяцев до конца войны, - рассказал я. -
В госпитале меня подлатали и отправили в лагерь для военнопленных под
Дрезденом, где практически нечего было есть. Продовольствия в том, что
когда-то называлось Германией, не было. В лагере все отощали - кожа да
кости, кроме человека, которого мы сами выбрали делить пайки. Он никогда не
оставался с едой наедине. Мы ждали, когда ее привезут, и все тут же при нас
делилось. А он все равно почему-то выглядел сытым и довольным, а мы
превращались в скелеты. Оказывается, он потихоньку подбирал крошки и
слизывал то, что прилипало к ножу и поварешке, и наедался.

Кстати, тем же невинным способом достигают полного процветания многие
мои соседи здесь, на побережье. У них на попечении все, что еще уцелело в
этой, вообще говоря, обанкротившейся стране, поскольку они, понимаете ли,
достойны доверия. И уж будьте уверены, что-то прилипает и к их ловким
пальцам, а что уцепили, мимо рта не пронесут.
x x x

Третья солдатская история:

- Однажды вечером нас всех под охраной вывели из лагеря и погнали
маршем по сельской местности. Часа в три ночи приказали остановиться:
располагаемся под открытым небом на ночлег.

Просыпаемся с солнцем и видим, что мы на краю долины, недалеко от
развалин средневековой каменной часовни, а охрана исчезла. И в долине, на не
тронутой войной земле тысячи, тысячи людей, которых, как и нас, под охраной
привели сюда и бросили. Там были не только военнопленные. Были и узники
концентрационных лагерей, которых сюда пригнали, и люди с заводов, где они
трудились, как рабы, и выпущенные из тюрем уголовники, и сумасшедшие из
лечебниц. Преследовалась цель удалить нас подальше от городов, где мы могли
устроить Бог весть что.

Были здесь и штатские, бежавшие от русских, от американцев и англичан.
Армии союзников почти уже сомкнулись и на север от нас, и на юг.

А еще были здесь сотни немцев, по-прежнему вооруженных до зубов, но
теперь притихших, дожидавшихся, кому бы сдаться.

- Обитель мира*, - сказала Мерили.

/* Исаия, 33:18./
x x x

Я сменил тему, перешел от войны к миру. Рассказал, что после большого
перерыва вернулся к искусству и, к собственному удивлению, сделал несколько
серьезных работ, от которых Дэн Грегори, герой Италии, погибший в Египте,
перевернулся бы в могиле; таких работ, каких еще свет не видывал.

Она замахала руками в притворном ужасе:

- О, прошу тебя, только не об искусстве. Оно прямо как болото - всю
жизнь барахтаюсь.

Но внимательно выслушала рассказ о нашей небольшой группе в Нью-Йорке и
о наших картинах, совсем одна на другую не похожих, за исключением того, что
это картины, и ничего больше.

Я выговорился, она вздохнула и покачала головой:

- Самое немыслимое, что можно сделать с полотном, вы, значит, и
сделали, - сказала она. - Итак, американцы берут на себя смелость написать:
"конец".

- Думаю, мы не к этому стремимся, - сказал я.

- И напрасно. После всего, что перенесли женщины, дети и вообще все
беззащитное на этой планете по вине мужчин, самое время, чтобы не только
картины, но и музыка, скульптура, стихи, романы и все, созданное мужчинами,
говорило одно-единственное: мы слишком ужасны, чтобы обитать на этой
чудесной земле. Признаем. Сдаемся. Конец.
x x x

Наше неожиданное воссоединение, сказала Мерили, для нее подарок судьбы,
так как она надеется, что я ей помогу решить одну проблему с убранством ее
палаццо, над которой она бьется многие годы: какими картинами закрыть
бессмысленные пустоты между колоннами ротонды, или, может, картин вообще не
нужно?

- Пока я владею этим палаццо, хочу оставить здесь следы своего
пребывания, - сказала она. - Сначала я думала нанять детей и женщин, чтобы
они написали здесь фрески с изображением лагерей смерти, бомбежки Хиросимы и
взрывающихся мин, которые закопали, или, может быть, чего-то из древних
времен - как сжигают ведьм на кострах, как христиан бросают на съедение
диким зверям. Но решила, что такие картины в конечном счете будут только
подстрекать мужчин к еще большей жестокости и разрушениям: "Ого, - подумают
они, - да мы же могущественны как боги. Мы можем делать самые ужасные вещи,
если нам захочется, и никто нас не остановит".

Так что твоя идея, Рабо, лучше. Пусть, приходя ко мне в ротонду, они
никакого для себя поощрения не получат. Пусть стены не вдохновляют их. Пусть
кричат им: Конец! Конец!
x x x

Так было положено начало второй крупнейшей коллекции американского
абстрактного экспрессионизма - первая коллекция была моя, и счета за
хранение картин сделали нас с женой и детьми бедняками. Никто не желал
покупать их ни по какой цене!

Мерили решила купить не глядя десять картин, по моему выбору, - по
тысяче долларов за штуку.

- Ты шутишь! - воскликнул я.

- Графиня Портомаджьоре никогда не шутит. Я знатна и богата, как все,
кто прежде жил в этом дворце, так что делай, как я сказала.

Я так и сделал.
x x x

Она спросила, придумали ли мы название своей группе, мы же никак себя
не называли. Это критики потом название нам изобрели.

- Вам бы назвать себя "Генезис", - предложила Мерили, - потому что вы
возвращаетесь к истокам, когда еще саму материю предстоит создать.

Мысль ее мне понравилась, и, вернувшись в Америку, я попытался
соблазнить ею остальных. Но никто почему-то не соблазнился.
x x x

Мы говорили и говорили, за окнами уже стемнело. Наконец она сказала:

- Думаю, тебе пора идти.

- Почти слово в слово как тогда, в день Святого Патрика, четырнадцать
лет назад.

- Надеюсь, на этот раз ты меня не так быстро забудешь.

- Я и не забывал никогда.

- Забыл только, что можно было бы и побеспокоиться обо мне.

- Слово чести, графиня, - сказал я, вставая. - Такого не повторится.

Это была наша последняя встреча. Мы, правда, обменялись несколькими
письмами. Недавно я отыскал в своем архиве одно из них. Письмо датировано 7
июля 1953 года, три года прошло с нашей встречи, и написано там, что нам не
удалось создать картины ни о чем, на любом полотне она отчетливо видит хаос.
Разумеется, это шутка. "Передай это всем в "Генезисе", - говорилось в
письме.

На это письмо я ответил телеграммой, копия которой у меня сохранилась:
В НИХ НЕ ПРЕДПОЛАГАЛОСЬ ДАЖЕ ХАОСА. ОДУМАЕМСЯ И ВСЕ ЗАКРАСИМ. ПОВЕРЬ
КРАСНЕЕМ ОТ СТЫДА.

СВЯТОЙ ПАТРИК.
x x x

Репортаж из настоящего: Пол Шлезингер добровольно отправился в
психиатрическое отделение госпиталя ветеранов в Риверхеде. Я никак не мог
справиться со страшными веществами, которые его собственное тело поставляет
в кровь, и он стал невыносим даже для самого себя. Миссис Берман рада, что
его здесь нет. Пусть уж лучше о нем позаботится Дядя Сэм.
31

Из всего, о чем мне стыдно вспоминать, мучительнее всего для моего