согласился на те жуткие процедуры, которые ее так долго поддерживали, когда
у нее уже был рак.)
улице старый приятель по Шортридж-скул Херб Харрингтон, замечательный
изобретатель и дока по части механики. И я ему признался: что-то со мной
произошло после Биафры, потому что Мозамбик потряс меня в интеллектуальном
смысле, но не с эмоциональной стороны. Я рассказал Хербу, что там довелось
мне повидать крохотных девочек вроде драгоценной моей Лили, и девочки эти
падали с ног от истощения, потому что слишком долго скитались по джунглям,
добираясь до лагеря беженцев, - но не могу утверждать, что так уж меня это
травмировало. А он ответил, что и с ним что-то в таком роде случилось, когда
в войну - ту, вторую мировую - он был в армии, налаживал радиосвязь по
побережью Китая. Что ни день провозили фургоны с трупами умерших от голода
китайцев, и он - недели не прошло - перестал обращать внимание на такие
вещи...
пожар водой, только без толку) - самая смешная из приличных шуток, какие мне
приходилось слышать. А самую смешную неприличную шутку рассказала мне моя
московская переводчица Рита Райт - она умерла несколько лет тому назад, ей
было далеко за восемьдесят. (Рита была гений по части языков, написала книгу
о Роберте Вернее, переводила меня, Дж.Д.Сэлинджера, Синклера Льюиса, Джона
Стейнбека с английского, Франца Кафку с немецкого, и так далее. Мы с Джил
провели в ее обществе несколько дней в Париже, где она искала в архивах
нужные ей документы - они все по-французски.) Во время второй мировой войны
она была переводчиком, работала с экипажами английских и американских
конвоев при транспортных судах, доставлявших вооружение и продовольствие в
Мурманск, порт на севере России - на Баренцевом море, которое замерзает
почти круглый год, - а немцы бомбили этот порт и перехватывали конвои,
посылая подлодки. Рита могла безукоризненно имитировать разные британские
жаргоны и вот ту свою историю рассказала так, как ее рассказал бы кокни.
миллионы завещал тому, кто придумает самый смешной лимерик - комический
стишок. Понимая, что самые смешные лимерики - это те, которые не очень
приличны, он в завещании оговорил, что непристойности - даже самые вопиющие
- не должны влиять на решение жюри. Ну, выбрали жюри - из тех, кто с синими
лентами*, а не с сизыми носами, и лимерики стали посылать со всей страны.
Судили, рядили, наконец было объявлено, что выиграла одна домашняя хозяйка
из Восточной Англии. Причем за нее проголосовали не только единодушно, но с
воодушевлением. Никаких сомнений - ее лимерик самый смешной в мире, только,
вот незадача, уж до того непристойный, что никакой нет возможности его
опубликовать.
твердо стоят на своем: лимерик замечательный, а вот печатать нельзя - не
вынесет цивилизованный мир такой похабщины. Тогда начали приставать к
победительнице, нежданно прославившейся и разбогатевшей домохозяйке, с виду
- просто образцово добропорядочной даме. (Рассказывая свою историю, которую
она услышала от одного английского матроса, Рита превращалась в эту
домохозяйку, одновременно и чопорную, и нагловатую, недаром ведь у нее
сальностей в запасе переизбыток, не то не выиграть бы ей конкурс.) Ну,
домохозяйка подтверждает: лимерик слишком грязный, хоть и жутко смешной, так
что членам жюри и ей самой придется унести слова стишка в могилу. Но
поскольку из-за этой истории начала пробуксовывать английская военная
машина, сам Уинстон Черчилль попросил ее прочитать свой лимерик по Би-би-си,
а там, где словцо - или там слог - слишком крепко звучит для ушей солидной
семейной публики, пусть заменит чем-нибудь - "да-да", например.
нее звучит по-британски) рассказала нам эту историю и - лукавства ей было не
занимать - прибавила: "Английский же у меня не родной язык, так что я могу
на нем выражаться, как захочется, - не все ли равно, прилично, неприлично.
Полная свобода. Здорово, а?"
авторам. Я это предлагал нескольким своим иностранным издателям, пусть мне
достанется меньше, зато переводчик выиграет. Но с тем же успехом можно им
было доказывать, что земля плоская, и у меня есть неоспоримые тому
подтверждения. В ноябре 1983 года я выступил на конгрессе переводчиков,
устроенном Колумбийском университетом, и вот что сказал:
Западная Германия, там в 1964 году выпустили мой роман "Механическое
пианино" (издательство "Скрибнерз", 1952) под заглавием "Das Hollische
System*", Переводчик - Вульф Г.Бергнер - до того свободно владел
американским вариантом английского языка, что у него не возникало
необходимости обращаться ко мне за разъяснениями. Отмечая это, вовсе не
иронизирую на его счет. Так оно и было. Говорят, перевод у него очень
хороший. Приходится довольствоваться тем, что говорят, ибо я, хотя немножко
знаю немецкий, оценивать перевод самостоятельно не могу. По причинам, о
которых не хочется говорить, я не в состоянии перечитывать себя даже в
оригинале. Чтобы как-то обозначить этот мой примитивный невроз, назовем его
непритупляющимся чувством стыда за содеянное.
отношения у нас сложились куда более любопытные. Она мне написала письмо -
впервые я получил письмо от переводчика. Два из заданных ею замечательных
вопросов я помню до сих пор: "Что такое сиденье не под козырьком? Что такое
колесо обозрения?" Я с удовольствием ей объяснил, тем более что и многие
американцы не знают: колесо обозрения придумали артиллеристы армии Севера во
время Гражданской войны, чтобы сверху наводчикам легче было определять
местоположение цели.
переживал духовный спад. Просто из-за денежных трудностей. Писателю нужно
пропасть денег, чтобы семейство сводило концы с концами, пока он пишет
книгу. А у меня семь лет денег для этого не набиралось.
1959), и раньше всех за рубежом ею заинтересовались французы. У переводчицы
- Моник Теи - вопросов ко мне не было. Я слышал, она допустила смешные
ошибки, не разобравшись в смысле американских идиом. Но тут мне вновь
написала старая моя приятельница Роберта Рамбелли, которая и на этот раз
была посредницей между мной и итальянской публикой, и вопросов у нее ко мне
набралось что-то около пятидесяти трех: что такое это да что такое то. Я к
этому времени в нее просто влюбился, и, рискну утверждать, она влюбилась в
меня.
еще и врачом-педиатром, поехал в Европу, заработав деньги на рыбачьей
артели, занимавшейся ловлей раков на мысе Код. Я ему сказал, чтобы он
непременно посетил в Генуе мою приятельницу Роберту, что и было сделано. Сам
я Роберту никогда не видел и в Италии не бывал. Марк побывал у нее дома, и
она явно была ему рада. Только разговаривать им пришлось при помощи
карандаша и бумаги, поскольку оба оказались глухонемыми. Она не понимала
английскую речь, могла только читать и писать по-английски - как я
по-французски, кстати. Смешно? По-моему, ничего тут нет смешного.
Замечательно, что так.
желавшем ничего общего иметь с капиталистическими штучками, известными под
именем Международной конвенции по авторским правам. Тамошние мои переводчики
со мною не связывались, ну и что такого, точно так же молчали мои
переводчики из Германии и Франции, а затем - из Дании и Голландии.
переводов. Раньше я посмеивался над своими французскими переводчиками,
поскольку мне говорили, что они делают нелепые ошибки, но никаких контактов
с ними у меня не было, а когда я бываю во Франции, ко мне там не очень-то
восторженно относятся. Хотя французский переводчик двух последних моих книг
Робер Пепен - сам романист, говорит по-американски лучше, чем я сам, и мы с
ним близко подружились. Кстати, при всем его отменном знании языка он задает
в письмах еще больше толковых вопросов, чем задавала славная Роберта
Рамбелли, которая теперь в лучшем мире.
книги, опубликованные до того, как эта страна подписала Международную
конвенцию, и почти ни гроша - за те, которые опубликованы после*, но к своей
русской переводчице Рите Райт я был привязан больше, чем к кому- нибудь еще,
не считая членов моей семьи. Мы с нею, списавшись, познакомились в Париже, а
потом я дважды к ней ездил в Москву и один раз в Ленинград. Даже если бы она
меня не переводила, уверен, мы были бы без ума друг от друга.
Шилова Юлия
Корнев Павел
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Жюль Верн
Фазиль Искандер